Герои Малахова кургана - Буссенар Луи Анри - Страница 39

– Но вернулся?

– Да, каким-то чудом… Я продолжаю. Бегство из Сибири было невозможно, и пленник походил на льва, грызущего свою цепь. Ужасное существование для солдата, триумфально прошедшего всю Европу!

Он умирал от голода, холода и отчаяния. Случай свел его с русским княжеским семейством Милоновых, когда-то очень богатым и известным в России. Семья состояла из отца, матери, двух сыновей и двух дочерей. Несчастье сблизило изгнанников, и, в конце концов, капитан Бургейль женился на старшей княжне Милоновой Берте в 1816 году. В 1818-м у них родился сын Павел. Это я!

Мы жили тихо и счастливо в своем уединении, вдали от цивилизации, как дикари. Но мой дед, князь Милонов, не мог успокоиться, не мог забыть свой чин, свое состояние и отчаивался, видя, что его сыновья живут, как рабы. Он впал в немилость императора, и хотя при дворе у него были могущественные и богатые друзья, но, по проискам более сильных недоброжелателей, князь все-таки был обвинен в государственной измене вместе с сыновьями, был арестован, осужден и казнен!

– Ужасно! – восклицает Сорви-голова.

– Это еще не все, – продолжает майор, – наш отец, капитан Бургейль, неповинный ни в чем, был сослан на вечные каторжные работы. Это случилось в 1822 году, и мне было только четыре года. Рассудок бедной матери не выдержал тяжких испытаний, она тронулась умом и умерла шесть месяцев спустя.

Я остался сиротой и жил с теткой Ольгой Милоновой. Как мы жили? Ужасно. В пять лет я был пастухом, тетка прислуживала где могла. Мы терпели голод, холод и всякие невзгоды!

В 1825 году взошел на престол император Николай 1. Ему сказали о нас. Он заинтересовался нашим делом, простил нас и вернул нам все имущество.

Мы вернулись в Россию. Мне было восемь лет. Моя тетка вышла замуж за посланника, и мы зажили богато и открыто. Но я не мог забыть отца и горько оплакивал любимого человека; я задался мыслью найти его. Мой дядя, посланник, делал розыски в Сибири, но безуспешно. Убежал ли он, или погиб? У нас оставалась надежда, что он бежал с рудников и вернулся во Францию. Мы обратились с запросом во Францию, в военное министерство. Ответ был печален. Капитан Бургейль давно исчез и не появлялся, давно вычеркнут из списка армии и легионеров. Всякая надежда исчезла. Я долго оплакивал обожаемого отца и никогда не забуду его!

Майор умолкает, хватает за руку Жана и долго смотрит на него.

– Суди же, брат мой, о моем ужасе и удивлении, когда увидал на столе, в каземате, твое письмо, адресованное нашему отцу! Тебя хотели казнить… Слава Богу, я поспел вовремя. Теперь, Жан, доскажи мне то, чего я не знаю, говори поскорее… время идет. Я должен увидеть губернатора, получить помилование. Наши законы беспощадны! Говори скорее, милый Жан!

Сорви-голова, с покрасневшими глазами, бьющимся сердцем, старался преодолеть свое волнение.

– Слушай, Поль! Отец никогда не говорил ни мне, ни матери о России, хотя любил рассказывать про свои походы с Наполеоном. Стоило произнести слово «Россия», и он умолкал. Мы понимали, что ему тяжело и больно говорить об этом, и никогда не намекали даже на кампанию 1812 года. Никогда мы не слыхали ни слона о Сибири, знали только, что он вынес там ужасные мучения и что побег его был ужаснейшей драмой. Он вернулся во Францию неузнаваемым, совершенно не похожим на блестящего офицера из гвардии Наполеона. Это было в 1825 г., и отцу исполнилось 42 года. Реставрация отнеслась очень сурово к старому наполеоновскому солдату, и капитан Бургейль дошел до крайней нищеты. Он решился бороться с судьбой и поступил в качестве слуги на ферму одного землевладельца, бывшего квартирмейстера его эскадрона. Огромного роста, бодрый, кроткий и веселый, он понравился своему хозяину, который не мог узнать в работнике своего командира и спасителя, так как отец спас ему жизнь при Фридланде. Пикар, так звали землевладельца, по окончании жатвы сказал отцу:

– Здесь, на десять лье кругом не найдешь такого работника, как ты. Оставайся у меня и проси, чего хочешь!

– Я хочу немногого, – отвечал отец, – сто экю в год!

– Согласен! Мне нужно твое имя – для формы, понимаешь?

– Мишель Бургейль, солдат из армии Наполеона!

– Ах, командир! Я не узнал вас. Я обязан вам жизнью!

Оба радостно обнялись.

– Здесь все ваше, – сказал Пикар, – берите, распоряжайтесь!

– Мне достаточно твоей дружбы, Пикар, и местечка у очага!

С тех пор они не расставались, и отец женился на красивой дочери Пикара.

Началась революция 1830 года. Правительство Луи-Филиппа, желая загладить несправедливость реставрации, вызвало старых солдат Наполеона и в том числе нашего отца. Ему вернули орден Почетного Легиона и назначили пенсию соответственно его чину. Это было настоящим счастьем для отца, измученного прошлыми невзгодами.

Я родился в конце 1831 года. Обожаемый отцом, матерью и дедом, я с самых ранних лет мечтал быть солдатом. Наоборот, мои родители желали, чтобы я сделался фермером. Странная идея! С моей натурой, с моей кровью – и вдруг фермер! Не правда ли, брат?

Восемнадцати лет я поступил в линейный полк, потом перешел в полк зуавов и вот теперь сержант второго полка с орденом Почетного Легиона, стараюсь оправдать свое прозвище – Сорви-голова…

Разговор двух братьев был внезапно прерван приходом унтер-офицера с запечатанным конвертом в руках. Русский офицер хмурит брови, вскрывает конверт и читает вполголоса: «Приказ майору Бургейлю отправиться вместе с французским пленником к военному губернатору Севастополя. Подпись – Остен-Сакен».

– Вот чего я боялся! – добавляет майор. – Пойдем, брат. Я попытаюсь умолить этого железного человека – выпросить у него для тебя помилование!

– Пойдем! – хладнокровно отвечает Сорви-голова.

Они идут под ураганом бомб и снарядов. Через десять минут они приходят ко двору губернатора. Граф Остен-Сакен, красивый старик шестидесяти пяти лет, прямой, крепкий, подвижный. Острым взглядом голубых глаз, хитрым лицом, спокойной уверенной осанкой этот человек напоминает скорее дипломата. Он корректно отвечает на поклон майора и Сорви-головы и резко говорит:

– Господин майор, вы нарушили военный регламент, помешав казни этого человека. Отдайте вашу шпагу дежурному офицеру и идите в тюрьму!

– Слушаю, Ваше превосходительство! – холодно отвечает майор, в то время как Сорви-голова бледнеет, стискивая зубы, чтобы не закричать.

– Но, принимая во внимание ваши заслуги и вашу семью, – резко добавляет губернатор, – я желал бы спросить, какими мотивами вы руководились в данном случае?

– Ваше превосходительство, в тот момент, когда хотели расстрелять этого храброго француза, я узнал, что он мой брат!

– Объяснитесь! – холодно отвечает Остен-Сакен.

Дрожащим голосом майор Бургейль рассказывает необычайные события и свою встречу с братом.

– А теперь, Ваше превосходительство, – добавляет он тоном горячей мольбы, – умоляю вас именем военных заслуг этого солдата, во имя великодушия, свойственного русскому сердцу, во имя уважения, которое вы питаете к моему брату, наконец, во имя священных уз, соединяющих нас… умоляю вас… вы можете все… вы хозяин Севастополя… задержите казнь, прошу вас… Пока государь простит его!

Остен-Сакен встает, выпрямляется и говорит ледяным тоном:

– То, что вы просите, невозможно! Сержант Бургейль, ваш брат, умрет! Если бы он был мой сын – слышите ли? мой сын, – он был бы расстрелян!

– Ваше превосходительство, немного человечности! – лепечет майор, бледнея.

– Государь поручил мне защиту Севастополя, и я буду защищать его до последнего вздоха. Какая тут человечность? – отвечает Остен-Сакен. – У меня четыре тысячи пленников, французов и англичан. Предположим, что все эти четыре тысячи пленников восстанут и проделают то же, что сержант Бургейль, что тогда будет? Нужен пример, чтобы подавить все зачатки возмущения. Повторяю вам: сержант Бургейль, ваш брат, храбрец, которого я уважаю, умрет сейчас!

Губернатор произносит эти слова совершенно спокойно, не возвышая голоса. Майор понимает, что все пропало, и с отчаянием смотрит на Сорви-голову.