Огонь по своим - Бушин Владимир Сергеевич - Страница 65

— Не случайно, — сказал я, — твой журнал не громили, не тащили в суд, не закрывали… И в перечне тех газет, закрытия которых 5 октября 1993 года требовали от властей 42 сбесившихся служителя муз, «Нашего современника» тоже не было. Зачем его закрывать, когда там такие авторы, как повешенный генерал Краснов и нобелевский антисоветчик Солженицын? Зачем, когда с его страниц раздаются такие полезные для власти и для всех демократических прохвостов призывы, как создать «Антикоммунистический комитет»? Зачем, если там можно прочитать о Ленине такой, например, бунинский афоризм: «косоглазый, картавый, лысый сифилитик…» Между прочим, научно доказано, что Ленин умер вовсе не от сифилиса. Почитай-ка не так давно вышедшую книгу академика Ю. М. Лопухина «Болезнь и смерть Ленина». И уж молчал бы Иван Алексеевич, на глазах жены лет десять живший с лесбиянкой.

Но дело не в этом, а в том, что основатель Советского государства, ближайшие его сподвижники постоянно поносились на страницах журнала и куняевских воспоминаний. Сифилитика ему мало. Он еще пишет о «ленинском черепе» одного ненавистного ему писателя. Или: «Мы (?), как бы мстя истории за то, что она не оправдала наших надежд, будем требовать вынесения из мавзолея Ленина, потерявшего ореол святости…» Кто это «мы» — семья Куняевых, редколлегия «НС»? Стихи о Ленине он ставит в тяжкий грех своим литературным противникам, лицемерно умалчивая при этом, что стихи о нем есть у множества наших поэтов — от Пастернака и Есенина до Твардовского и Смелякова. Впрочем, нет, о Смелякове не умолчал, но вот как подал: «В состоянии „амортизации сердца и души“ (!) он написал множество стихов о Ленине, о комсомоле, о советской власти, о дружбе народов, чреватых многословием и политической риторикой». Какой эстет вдруг выискался… Но ясно же, что дело для него не в многословии и риторике, ни единого примера чего не привел, а в самих темах.

А в другом месте, назвав имена некоторых руководителей строительства Беломорканала, за которыми они с Солженицыным числят сотни тысяч жертв, Куняев восклицает: «Вот они, настоящие сталинисты! Что бы он делал без Ягоды, Бермана, Френкеля, Фирина, Раппопорта, Шкловского, Безыменского, Инбер, Авербаха, Багрицкого!» Все евреи… Такой видится Куняеву опора Сталина. Не Молотов и Киров, не Жуков и Василевский, не Королев и Курчатов, не Шолохов и Твардовский, а именно эти. И так он пишет о человеке, избавившем страну от Троцкого, Зиновьева, Каменева, поднявшего множество русских людей к вершинам власти, науки, искусства. Словом, и тут, и опять все та же еврейская, вернее, жидоедская призма, о которой еще будет речь.

И дальше: «Нацисты изобрели свои лагеря смерти после Глеба Бокия, Нафталия Френкеля (т. е. после нашей страны. — В.Б.), возможно, опираясь на их разработки». Разве под этим не подписался бы Яковлев? С радостью!.. Да вот недавно в связи с десятой годовщиной ГКЧП он то же самое по духу и сказал в «Российской газете»: «С 1933 года до начала Второй мировой войны Гитлер уничтожил 10 тысяч своих политических противников. Сталин — около 20 миллионов… Если это не фашизм, то видимо, еще более страшное преступление». Кому не ясно, что оба автора, Куняев и Яковлев, считающие себя в разных, даже противоположных лагерях, делают одно общее дело: обеляют фашизм. И не как-нибудь, а за счет своей родины, путем чудовищной клеветы на нее.

А что касается именно лагерей, то вот что пишет знаток этого вопроса В. Зеленков из Минска: «Впервые концлагеря создали на Кубе американцы во время их войны с Испанией в 1898 году. Потом их друзья англичане в ходе англо-бурской войны 1899–1902 годов. Третьими немцы — в Первую мировую войну» (Спецвыпуск «Правды», сентябрь 2001). Ну конечно, Куняев с Яковлевым этому не поверят…

Казалось, после того, как мы узнали, что этот патриот лет пятнадцать из газеты в журнал, из журнала в книгу, из одной книги в другую таскает, как любимую драгоценность, клевету на нашу армию, которая будто бы запросто расстреливала сотни пленных немцев, — казалось бы, удивляться уже нечему. И все-таки…

— «Наш современник» тоже преследовали. Разбили вывеску журнала у входа, — отчаянно защищался Куняев.

— Да это Солженицын и разбил ночью за то, что малыми инъекциями давал в журнале его «Колесико». Если не сам, то подослал Бондаренку… Так вот, Глушкова по идейным патриотическим соображениям порвала с тобой и стала выступать в «Русском соборе», в «Молодой гвардии» с резкой критикой твоих авторов и собратьев по журналу — Солженицына, Шафаревича, Кожинова и тебя самого. Ты отвечал ей в газетах, но это ее не остановило. Тогда ты пригрозил, что опубликуешь ее старые письма. В надежде урезонить тебя и предотвратить публикацию она обратилась в Союз Писателей. Но это не помогло.

— Изменница! — не находил других слов Куняев…

Да, ее обращение в Союз не помогло. И в августе 1995 года в «Завтра» № 34 Куняев напечатал статью, в которой привел выдержки из пятнадцати писем Глушковой аж за семнадцать лет дружбы. Разумеется, это были строки, так сказать, наиболее «порочащие» адресанта, но при том публикатор еще и корчил мину благородного негодования: «Неужели слова, мысли и чувства этих писем были продиктованы всего лишь расчетливой корыстью, возможностью использовать мое служебное положение в своих интересах?» Эта мина выглядела очень выразительно вслед за пушкинским эпиграфом статьи: «Что ты, баба, белены объелась?» Куняев ведь очень любит Пушкина…

Можно было допустить, что публикация предпринята в раздражении, вгорячах, в затмении разума. Не мог же человек не понимать, что за такие вещи не подают руки, отказывают от дома, а когда-то вызывали на дуэль. Нет, никакого затмения. Статья тут же появилась в журнале, а теперь и в книге. Так что это обдуманная, спокойно рассчитанная трехкратная акция. А ведь Куняев, как и все мы, к тому же прекрасно знал, что Татьяна давно и безнадежно больна…

В литературной среде хорошо известна острая переписка по еврейскому вопросу, имевшая место в 1989 году между литературоведом Натаном Эйдельманом и писателем Виктором Астафьевым. Куняев пишет: «Эйдельман, действуя, как профессиональный провокатор, пустил частную переписку по белу свету и вскоре опубликовал ее за рубежом». Смотрите-ка, оказывается, понимает: да, как провокатор. Но не приходит в голову сердцеведу, что он действует гораздо постыдней…

Во-первых, Эйдельман придал гласности лишь одно письмо одного человека, а Куняев — много писем многих людей. Во-вторых, Эйдельман и Астафьев не были друзьями-единомышленниками и даже знакомыми, а Куняев опубликовал в числе иных и письма недавних очень близких друзей. В-третьих, Эйдельман и Астафьев — мужики, а Куняев напечатал письма и женщин. В-четвертых, Астафьев имел полную возможность дать ответ на публикацию, принять меры вплоть до привлечения провокатора к суду, а что ныне могут ответить Куняеву безмолвные могилы?.. В-пятых, Эйдельман пустил переписку по рукам, но это выглядит жалко по сравнению с трехкратной многотысячной куняевской публикацией. Разве можно сопоставить число читателей там и здесь. В-шестых, Эйдельман будто бы напечатал переписку за рубежом. Где? Когда? Кто ее видел? Но если и напечатал, разве это может сравниться по эффективности с публикацией дома?.. Так вот, если Эйдельман профессиональный провокатор, то как же рядом с ним назвать Куняева?..

И ведь вот что особенно-то грустно тут. Не может того быть, что товарищи из редколлегии и редакции, назову хотя бы особенно близких: Викулов, Распутин, Бондаренко, Ганичев, Гусев, Крупин, Сегень, Семанов, Стрелькова да и все остальные, — не может быть, чтобы никто из них не понимал совершенно ясно: печатать чужие письма — подонство, письма женщины — подонство вдвойне, письма обреченной больной… Тут я просто не нахожу слов. На их глазах начальник бьет женщину, и никто из них не посмел заступиться! В том числе и те, конечно, кто без конца о православии лепечут. Вот какую атмосферу создал Куняев в редакции…

Показанная выше способность мемуариста видеть соломинку в чужом глазу и не замечать бревно в своем характерна для него всегда. Так, в упомянутой статье он ударил не только по Татьяне Глушковой, а заодно и по Анатолию Иванову, главному редактору «Молодой гвардии», дерзнувшему напечатать ее статьи, и притом вот как: «Ведь именно в эпоху застоя А. Иванов стал Героем Соцтруда, кавалером орденов Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, лауреатом всех (?) Государственных премий, бессменным секретарем Союза писателей и т. д.». Вот пригвоздил, а?.. Но — поразительно! А сам-то когда получал раз за разом то ордена, то премии — во время войны? За создание новых самолетов или танков? Сам-то когда влезал на высокие должности — в первую послевоенную пятилетку восстановления? Да нет же, все он получил в ту же самую «эпоху застоя». Только ордена — помельче, должности — пониже да премии — пожиже. В этом вся и разница… Хоть бы после смерти Анатолия Иванова в мае позапрошлого года не вставлял в воспоминания очередной образец своего лицемерия. Куда там! «Не пропадать же добру…»