Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 42

С тех пор его особенно не трогали, только Папа разражался руганью, чем дальше, тем все больше ритуальной, да плыл слух по всей управе — мол, Ваня очень изменился… И еще слух, что же с нами всеми теперь будет?!

А Ваня начал находить вкус в этом своем новом положении. Внезапно, впервые за годы, у него вдруг появилось время: например, для того, чтобы прочитать последний роман. А читать удобнее всего было дома, и Простатитов, к своему удивлению, начал проводить дома все больше времени. Хотя бы часть почти каждого вечера он был дома. А в доме была жена, и стало казаться важным, что Галина его ждет, что ей хочется, чтобы он бывал дома. Он, как и сказано, был очень зависим от женщин, но, как и большинство записных бабников, очень плохо женщин понимал. Ему казалось, после всего бывшего, что он жену уже мало интересует. А ей так вовсе не казалось.

Он все больше говорил с Галиной… И о делах, и о прочитанном. И о том, что начало мучить его в последние недели, — о жизни, о Боге, о смысле всего происходящего. Простатитов рассказывал ей многое и о себе: что происходило с ним за последние годы; кроме, конечно, романов. И уж тем более ничто не смогло бы заставить его рассказать о Женьке. И он видел, как тянется к нему эта умная, образованная женщина. Они снова все больше сближались, и Простатитов находил в этом свою изысканную прелестью В конце концов, когда под ним со стоном выгибалось сильное, гибкое тело — это было то же тело, которое он брал двадцать лет назад, когда был молодым… без спасительного слова «относительно». И она, и он стали другими, но тело было то же самое. С теми же родинками в тех же местах, с теми же приметными чертами. Из соска, который он брал в рот, несколько месяцев подряд питались его Мария, его Валера. Его семя выбрасывалось в женщину, из которой вышли его дети.

Появлялась даже дикая мысль — может быть, с Галиной и сбежать в Аргентину? Здесь ведь, если он проиграет выборы (а он проиграет!), никакой жизни все равно не будет. Опять всплывал образ тихой эстансии в пампе. Чтобы далеко от дорог, чтобы никакого шума… Уже по этим мечтам Простатитов понимал, до какой степени устал.

А одновременно шла незаметная, кропотливая работа, о которой Простатитов не имел ни малейшего представления.

Назавтра же после его встречи с Фролом двое мальчиков попросили сесть в свою машину побледневшую, икавшую от страха Маринку и внимательно расспросили ее. Маринке несколько раз пришлось повторить, что самой ей бояться решительно нечего. И пришлось даже повысить голос, чтобы привести в себя ошалевшую от страха девицу. На точных ответах эти двое решительно настаивали, и все сказанное Маринкой было записано на магнитофон, но ей действительно ничего плохого не сделали, наоборот. Ее довезли до самого дома, а когда ноги перестали подламываться, а губы — прыгать, Маринка обнаружила у себя в кармане пальто довольно увесистую пачку ассигнаций.

На другой день те же самые мальчики уже присматривали себе дачу и поставили выпивку двум сторожам в двух соседних кооперативах. Добрые мальчики внимательно следили за тем, чтобы водка пилась бы до дна, и в необходимый момент проявили интерес не только к стоимости дач.

Тут выяснились обстоятельства, совершенно ускользнувшие от официального следствия. Например то, что один из сторожей, который помоложе, — так сказать, будущий писатель, кое-что все-таки видел. Двое мужчин шли к дому от станции, за полчаса до электрички. Он и запомнил потому, что было странно: поезда не было, машина не проезжала, а люди идут.

— А в той стороне что?

— Садоводство «Родничок», но это по ту сторону от рельсов.

Дяденьку снабдили еще выпивкой и пошли немного погулять. Может, в «Родничке» дачи дешевле?

А в садоводстве «Родничок» был свой сторож. Владелец едва ли не лучшей из дач, отставной полковник Онанищенко, взял на себя труд охранять садоводство зимой. Трудно сказать, как распространяется информация среди мелких наркоманов и разного вокзального люда. Но, во всяком случае, это садоводство среди них пользовалось очень плохой славой, хотя Федор Тимофеевич Онанищенко не сделал ничего особенно плохого. Поймав двух бродяг, забравшихся в садовый домик, Онанищенко только одного из них подвесил на забор за член, да и то временно: только на то время, пока второй жулик делал пятьдесят отжиманий и слушал рассказ Онанищенко о том, как надо себя вести и почему нельзя похищать и тайно пожирать чужих солений и мочений.

Примерно на сороковом отжимании бродяга свалился со стоном, а Онанищенко прочитал ему лекцию о вреде курения, употребления спиртных напитков и ведения нездорового образа жизни. После чего объяснил, что сделать пятьдесят отжиманий ему все-таки придется, потому что только после этого Федор Тимофеевич снимет его висящего за письку товарища.

— Да отжимайся ты, идиот! Ой-ой-ой!! Слезу, самому яйца все пооторву, козел!!! — раздавалось с забора, и захлебывающийся воздухом бич снова делал отжимания, пока не простонал, что «пятьдесят!».

После чего жуликам дали передохнуть несколько минут, заставили вынести, вымести и вымыть все, что они напакостили в домике, прослушать еще одну лекцию о пользе здорового образа жизни, закалки и самосовершенствования, о преимуществах владения собственностью и семейного образа жизни и пинками выгнали долой.

Эта история, кстати, по крайней мере, задокументирована и подтверждена свидетельствами очевидцев. Но трудно сказать, справедливы ли слухи об одной паре, затеявшей устроить себе домик любви в одной из дач и которую Онанищенко под дулом пулемета заставлял заниматься любовью, пока оба не упали замертво.

А что само название «Родничок» происходило от названия проруби, в которой Онанищенко топил пойманных бичей, — это уже явная чушь.

Но еще с той, с первой истории редкий бич рисковал приближаться к «Родничку», и даже на Карском вокзале при одном появлении вдали долговязой фигуры Ф.Т.Онанищенко шпана ударялась в бегство, как степная живность перед пожаром.

Если бы молодые люди вращались в этих кругах, они были, по крайней мере, предупреждены. Но, ничего такого не ведая, они мирно шли по тропке между огромных, слегка подтаявших сугробов. Дачи стояли пустые, мертвые, и даже попасть в них было бы трудно, потому что никакие тропинки к дачам не вели.

Только возле одной забор был виден из-за сугроба, участок имел жилой вид и поднимался из трубы дымок.

— Руки вверх! — прозвучал скрипучий, жесткий голос. Над сугробом поднималась лысая, как колено, черепашья голова на длинной морщинистой шее. Сходство с черепахой придавали и совершенно круглые глазищи почти без бровей, и почему-то свернутый набок длиннющий нос. Над сугробом торчал ствол, и держал его старик очень ухватисто. Было нечто в его ладной, откинувшейся назад фигуре, по чему можно безошибочно и сразу определить отставного военного.

— Дедушка, мы дачу приехали смотреть! Уберите обрез!

— Я не дедушка, я товарищ полковник запаса! А для вас я гражданин полковник! Поняли?!

— Так точно, мы…

— Лечь! Ах, вы так!!! Я вам приказываю — лечь!

Ствол дернулся, плюнул огнем, и фонтанчик снега взметнулся в опасной близости.

— Юра, кажется…

— Отставить разговоры! Руки вверх! Лежать! — Фонтанчик снега заставил шарахнуться. — Ну?! — Парни плюхнулись в снег. — Вста-ать! Лечь! Вста-ать! Ле-ечь! Вста-ать! Ле-ечь! Встать! Ну, так кто я такой, не забыли?

— Никак нет, гражданин полковник! Только мы же дачу хотим посмотреть!

— Хе-хе… — скрипуче порадовался дед. — Это в марте? Что, присматриваете дачку? Под снегом? Эт-то вы, конечно, молодцы. Люди-то думают, надо начинать ходить в апреле, когда снег начнет стаивать. Тогда и люди тут появятся, и участок будет видно. А вы, какие молодцы, на месяц раньше! Говорите правду, кто такие?!

— Нам не сад покупать… Может, мы с вами вина выпьем?

— Вино пейте сами… Я и вижу, совсем не те вы люди, не садоводы. Я вот понятно, как вышел в отставку, так только садом занимаюсь. Только так и можно, вы как думали… Если наездами, как эти, — он презрительно махнул рукой в сторону тех, кто возделывал сады наездами, — тогда ничего толком не будет.