Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 34

И все это наделали они — те, что вовремя не вышел на связь. Все это было из-за них, из-за нескольких пьяных балбесов. Но Миша, конечно же, всего этого вовсе не знал. Он тихо лежал под брезентовой крышей палатки и сам не заметил, как уснул, потому что никто его не трогал и не мешал тихо лежать на спальнике. Вопли бандитов касались только их, а к Мише они ведь не обращались. Было тепло, руки связаны были не сильно, бок почти что перестал болеть; к тому же Михаил сытно поел.

Первый раз Миша проснулся очень быстро, от страшного шума. Все в палатке говорили разом. Один молодой Сашка пел фронтовые песни, но никто его не слушал. Вовка рассказывал сначала Леньке, а потом Юрке про свою плохую жену, а Юрка ему рассказывал, причем одновременно, как он в армии чуть не попал под танк. А потом он стал зачем-то плакать. И пока он плакал, Сашка Тарасюк тоже стал рассказывать, как он служил в армии, но непонятно, потому что матерщины в его рассказе было куда больше, чем слов русского языка.

Поддерживая друг друга, ввалились Витька и старший Сашка, в руках у Витьки была пластмассовая канистра. Их встретили криком «ура!» и стали разливать то, что было в канистре. Толстый Борька Вислогузов повернулся к Мише, обдавая мерзким запахом изо рта, стал ему рассказывать, что он очень любит пиво и что гадом будет, но добудет. При этом он странно смеялся, а потом упал и вдруг заснул. Сашка Карев вдруг быстро вышел наружу, послышались отвратительные звуки. И тут же, словно под аккомпанемент блевотины, все стали петь песни, но что характерно, все разные.

Шум был сильный, противный, но однообразный, и Михаил опять заснул.

Потом Миша опять проснулся, рывком вскинулся. Прошло, наверное, часа четыре. Три неподвижных тела валялись под стенками палатки в неспокойном наркотическом забытьи. Витька и старший Сашка еще сидели, издавали какие-то звуки. Судя по выражениям лиц, они говорили о чем-то, но звуки были нечленораздельные.

Они смеялись странным смехом, все время падали в самых разных местах и вообще вели себя довольно странно. На глазах Миши Витька свалился, увлекая за собой загремевший посудой, загрохотавший стол. Но никто и не думал проснуться. Сам же Витька лежал неподвижно и на том же месте, где упал.

Старший Сашка раскачивался все сильнее, все с большим трудом удерживаясь на месте, и свалился, наконец, поперек Витьки. Кто-то что-то забормотал под просевшей стенкой, но это он не просыпался. Это он просто беседовал с кем-то во сне, быть может, и с самим собой.

До рези в глазах всматривался Миша во все, что находилось внутри палатки. Было это непросто, потому что Витька сшиб последнюю свечу, и было почти что темно. За стеной продолжался тихий, ласковый шорох, и Миша помнил, как в свете свечки просели брезентовые стены. И еще он помнил, что в палатке было пять человек. Наверное, двое ушли спать в другую палатку, здесь им стало тесно или они уже захотели спать, а народ еще не мог допить…

Медленно-медленно Миша подвел под себя ноги. Пошевелил кистями рук. Во всяком случае, пальцами он владел, кисти чувствовал. Еще минуты три Миша подводил ноги, садился, судорожно вслушиваясь в звенящую тишину, прерывавшуюся вздохами, утробными звуками, иканием, невнятным бормотанием пьянчуг. Никто на него не обращал внимания.

Миша встал, сделал пару шагов. Ноги затекли, но идти, в общем, получалось. Возле полога было светлее, он увидел, что валяется на полу. Миша встал на колени, прилег набок, захватил связанными руками охотничий нож в кожаных, расшитых бисером ножнах. Никто не пошевелился, не крикнул. До этого момента он легко мог сказать, мол, шел пописать. Теперь все было ясно, разве что он успеет уронить нож в снег, если поймают. Все, что он делал, выглядело просто, заурядно, как-то очень обыденно, только очень колотилось сердце.

Вроде бы снаружи оставалось двое сторожить? Оборванный тяжестью, тент валялся на снегу, придавленный целым сугробом. Ясно было, что на тенте накапливался снег, его никто не сбрасывал, и сооружение рухнуло.

Мишке стало жалко тента, словно пострадал кто-то близкий ему: совсем недавно Миша сам же ставил тент. Ясно, двое из-под тента ушли. Вопрос, в какую из маленьких палаток? Желтые потеки на сугробах были у ближайшей к шестиместке. Вроде бы залезть в хозпалатку было безопасно. В самом деле, трудно было себе представить, чтобы полевики залезли спать в хозпалатку. Так же трудно представить, как хозяев дома, затеявших спать в кабинете или обедать в уборной.

Миша нырнул в полузасыпанный снегом вход, под провисшую крышу палатки. Теперь он был скрыт от любых взглядов, и плохо было только то, что времени у него было мало и что снегопад прекратился. Любой легко увидел бы, что кто-то протопал и залез в хозпалатку, потревожил возле входа свежий снег.

Миша лег набок, стал перехватывать руками лезвие. Раза три задел лезвием за руки. Боли не было — так, какое-то щекотание. Но он понимал, что может сильно пораниться. Трудно сказать, сколько времени прошло, пока Михаил смог разрезать путы. Три минуты? Пять минут? Нож был как бритва, и времени ушло немного. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы руки начали работать. Стараясь не кричать от боли, Миша много раз сжимал и разжимал кулаки, напрягал бицепсы, сгибал руки в локтях, вращал обеими руками — все это в тесном пространстве. Не меньше получаса ушло на то, чтобы руки снова стали его руками, пусть с ломотой в мышцах, с горящей кожей, с распухшими кистями. На них и правда было несколько порезов, но не сильных. Миша приложил снега, кровить почти сразу перестало.

Миша в это время усиленно думал. Часть продуктов была в рюкзаках, просто чтобы удобней носить и чтобы отделять одно от другого. Задача была в том, чтобы выбрать получше рюкзак, набить его необходимым. Разрезая ножом картонные коробки, Миша удивлялся, какой он ладный в руке, какой острый! Здесь же, в хозпалатке, лежал и его полушубок, им он накрыл часть продуктов. Труднее было решить, куда бежать.

Миша понимал, что банда проспится и будет здесь сидеть, пока не стает снег. А после этого пойдет искать его друзей. Уходить на Исвиркет он не хотел, сразу станет понятно, что он сбежал к друзьям. Лучше пускай ждут, сколько смогут, людей с верховьев Коттуяха.

Уходить на юг, к эвенкам? Миша не знал, как к нему отнесутся эвенки. И кроме того он боялся, может, там уже тоже… эти. Вот к западу, откуда бежал Коттуях, простирались пока что не захваченные неприятелем области. Сотни, тысячи километров, где нет и не будет людей.

Миша помнил только часть карты. От излучины Коттуяха, километрах в двадцати, — истоки другой реки, Келамы. По Келаме километров через семьдесят начинаются жилые места. Всего пути километров сто тридцать. Со спальником, оружием и запасом еды, пожалуй, есть шанс дойти, если не пойдет опять снег. Из всего нужного у Миши не было только оружия. Разве нож… Узкое обтекаемое лезвие, сантиметров двадцать пять, обоюдоострое, с кровоспуском.

Миша поднырнул под полог входа, выпрямился уже на снегу, и его глаза встретились с глазами всклоченного, сонного Юрки. Юрка стоял по колено в снегу, в одном свитере, с расстегнутой ширинкой.

Теоретически Миша знал, что делать. Нож превосходно лег ему в полусогнутую, расслабленно опущенную руку, удобно опираясь на кость. Неопытные люди, грубая уличная шпана, стискивают нож, охватывают рукоятку. Миша держал нож расслабленно, почти как врачи держат шприц.

Много позже Миша осуждал себя за промедление. Он просто должен был сразу же прыгнуть вперед, и, одновременно с ударом, левой рукой зажать противнику рот. Все это Миша превосходно знал, конечно, но опыта у него не было, и он тянул, как будто у него был выход.

Юрка открыл и закрыл рот. Побледнел. Расставив руки, сделал шаг назад, второй. И Миша, ловкий и сильный боец, много раз научаемый этими самыми… опытными людьми, словно прилип к Юрке и танцующей походкой сделал такой же шаг, второй.

— Ты что? Ты что? — повторял Юрка с самым растерянным видом.