Все дороги ведут в Рим - Алферова Марианна Владимировна - Страница 56

– А теперь мы хотим навестить гения Империи. Кажется, у тебя с ним тоже счеты?

Тем временем толпа осадила здание «Акты диурны», охрана не оказала сопротивления, и вскоре из окон редакции полетели бумаги и мебель, телефонные аппараты и бюсты Бенита. По всему Риму исполнители разбивали статуи – Бенита, Постума, императоров, что правили Римом тысячу лет назад. Даже бронзового Марка Аврелия облили черной краской. Но бронзовый Марк, восседавший на бронзовом своем скакуне, как на скале, отнесся к этому стоически.

– Забавно… Кто мог подумать, что после двадцатилетней спячки толпа так легко впадет в безумие, – размышлял вслух Понтий, следуя за Серторием.

На форуме сложили грудами книги, что вытащили из ближайших книжных лавок и подожгли. Но плотные, хорошо переплетенные тома Марка Симиуса «Подъем и расцвет Римской Империи» лежали в огне нетронутыми. На фоне оранжевого – пурпур с золотом. Береника знала, что к утру сгорят и они.

Пока толпа громила алеаториум и сжигала тессеры на костре, а деньги тайком распихивала по поясам и кошелькам, Гимп сидел в пустом зале, как всегда, с повязкой на глазах. Сквозь черную ткань он видел мир в черном свете. Видел, но не находил нужным что-то требовать от этого мира. Человек бы расплакался или пришел в ярость, или кинулся с «парабеллумом» на толпу, видя, как уничтожают его детище. Гений же смотрел равнодушно на царящие вокруг разгром и разор. Он даже находил забавным эту невероятную хрупкость всего созданного: любое творение человеческих рук может исчезнуть без следа. Вечный город кажется вечным, но эту лишь иллюзия – он так же хрупок, как стеклянные бокалы голубого стекла, которые сегодня били без сожаления будущие обитатели идеального государства.

Постепенно крики на улице стали стихать: погромщики отыскали новый объект и устремились туда, выкрикивая бессвязные лозунги. Гимп пытался понять, что они кричат, но не мог. Слова утратили смысл.

И тут в пустом зале раздались шаги. Гений вздрогнул всем телом и обернулся, позабыв, что играет роль слепца. В зале было темно, лампа уцелела только на лестнице, и сквозь черную ткань Гимп видел лишь контур фигуры.

– Кто здесь? – спросил он, озираясь так, как будто был действительно слеп.

– Твой друг. Гэл. Бывший гений Элия, – последовал ответ. Голос был хриплым, но одинаково мог принадлежать и гению, и человеку.

– Гэл, друг, – передразнил хозяин алеаториума. – Не помню, чтобы мы были друзьями. Может, и Гюн мне друг? Этот урод, ставший Патроном римского народа?

О роли Гюна Гэл решил не распространяться.

– Тебе надо уходить. Есть где укрыться?

– Укрыться? От кого гений должен укрываться? – Гений Империи вспомнил о своей неуничтожимости и рассмеялся. – Зачем?

– Идем отсюда! – Гэл положил ему руку на плечо.

– Зачем? – вновь спросил Гимп. Глупо задавать вопросы – ни на один нет ответа.

Гэл не ответил и поволок собрата вон из алеаториума. Слишком поздно! Снизу навстречу им валила новая толпа. И во главе Береника с Гюном. За Патронами черными тенями стояли два десятка исполнителей.

Гюн обмотался поверх черной туники сенаторской тогой. Береника была закутана в пурпур. Не просто тряпка – тщательно сшитое платье. Она приготовила его заранее.

– Куда ты собрался, гений Империи? Далеко ли? Неужто надоела игра в кости? Хочешь сыграть во что-нибудь более интересное? – ехидно спросила Береника.

Гэл невольно подался назад, выставляя перед собой бывшего покровителя Империи, как щит. Потом опомнился и встал рядом с собратом.

– Помнишь, Гимп, как ты заточил нас в мраморные бюсты, а нашу книгу сжег. Помнишь? – тоном судьи вопрошала Береника и хищно усмехалась.

– Я ничего не забываю.

– Ты вообразил, что избавился от нас. Но мы вернулись. Через тысячу лет мы вновь здесь и ничего не забыли. Я и Серторий.

– А где Марк? – спросил Гимп, снимая с глаз черную повязку. – Я не вижу Марка.

– Надеешься, что он тебе поможет? – Береника ненатурально расхохоталась. – Э, нет, Гимп, тебе никто не поможет. Никто тебя не спасет.

И тут Гэл ринулся вниз, всей массой рухнул на Беренику и сбил ее с ног. Не устоял и Гюн. Втроем они кубарем покатились по лестнице, и сбили еще двух исполнителей.

– Беги! – заорал Гэл.

Последнее, что он успел прокричать в этой возне, которую и дракой было трудно назвать. В следующий миг исполнитель ударил гения мечом по спине.

Когда Беренике и Гэлу удалось подняться, Гимпа уже не было в здании: он исчез. В алеаториуме было три запасных выхода и множество потайных дверей.

До вечера Гимп бродил по улицам. Один раз он вышел к Палатину. Дворец сверкал огнями. И на улице Триумфаторов, и вокруг Большого цирка толпились люди. Толпа была спокойна. Как-то торжественно, трагически спокойна. Гимп заметил, что на улицах по-прежнему не видно было вигилов: те боялись появляться. Из окон септемзодия[34] исполнители бросали в толпу императорские сокровища. Но все они были изуродованы: дорогие ткани истыканы мечами, тарелки расколоты, серебряные бокалы измяты. Иногда головы стоящих внизу людей сыпались обрывки бумаг.

Гимп ушел, не зная, куда уходит. К Арриетте он идти не мог: она жила в доме Макрина, и там бывшего гения Империи будут искать прежде всего. Хотя желание отправиться именно к Арриетте было сильнее всего. Но бывший покровитель Империи заставил себя направиться совсем в другую сторону. Шум, крики, толпы народа – все осталось позади. Он очутился в тихой части Города, которой пертурбации форума и Палатина не коснулись. Похоже, этих домов ничто никогда не касалось: они жили сами по себе. Здесь пышность и яркое освещение уступили место скромной опрятности. Статуи стали попадаться реже, чаще – цветы на подоконниках и в кадках меж колонн вестибулов. Может быть, здесь обитают настоящие гении, которые по-прежнему умеют летать?

– Привет! – сказал ему малыш, сидевший на ступенях. – Ты кто?

– Я – гений, – признался Гимп. – А ты?

– А я – Авл Верес. Моего отца тоже зовут Авл Верес.

– Привет, Гимп… – на пороге за спиной малыша стоял человек лет сорока, худой, с запавшими щеками, почти совсем лысый. – Помнишь меня? Мы вместе были под Нисибисом.

– Разве кто-нибудь из тех людей уцелел? – удивился Гимп.

– Меня спасла Норма Галликан. Мне сделали пересадку костного мозга. Идем, у меня есть комнатка в пристройке. Там тебя никто не найдет.

Если бы гений Империи по-прежнему умел летать, если бы он поднялся над Золотым градом и глянул на Рим с высоты птичьего полета, то увидел бы толпы народа на улицах, огни факелов, алые язвы пожаров; лагерь преторианцев, осажденный толпой, которая однако не спешила атаковать; скопившиеся на станциях, так и не отправленные поезда; фейерверк в небе над Палатином, мародеров, что били витрины и тащили все по домам; и очень высоко в небе, так высоко, что с земли человек не смог бы разглядеть ни за что – одинокий самолет. Самолет сделал круг над Городом, развернулся и улетел на восток.

Первый сенатор, когда его наконец отпустили, добирался до дому пешком два часа. Он шел сквозь толпы пляшущих и поющих, хмельных от вина и буйства людей. Очутившись дома, он уселся в атрии на мраморной скамье и долго сидел неподвижно. Потом поднялся, принес из кладовой банку с краской и кисть, и написал краской на колонне атрия: «Рим пал! Да здравствует Рим!» Потом направился в бани, наполнил ванну теплой водой. Принес все, что потребно для последнего дела: бритву, бокал крепкого вина и электрофон с песнями любимых бардов. В доме никого не было. Прислуга разбежалась, жена и дети были на отдыхе в Кампании.

Труп нашли лишь на третий день. Гюн послал по домам отцов-сенаторов исполнителей в тщетной попытке собрать их для принятия важных решений.

Едва исполнители открыли дверь в дом, как почувствовали страшнейшую вонь: погода стояла жаркая.