Тайна Нереиды - Алферова Марианна Владимировна - Страница 73

Несколько дней монголы ничего не предпринимали. Клубилась над лагерем пыль, кочевники перегоняли стада баранов и иные стада – связанных ободранных грязных пленников. Их число все росло. Люди верхом на мохнатых низкорослых лошадях гнали бывших крестьян и ремесленников, солдат и чиновников, не жалея плетей. Рутилий с утра до вечера вглядывался в расположения противника, пытаясь обнаружить то, чего он больше всего боялся – пушки, достаточно мощные для того, чтобы пробить стены Нисибиса. Пушки подвезли – сначала семь, потом еще пять орудий – трофейная артиллерия. Сокрушить стены Нисибиса им было явно не под силу. Зато пленные прибывали с каждым днем. Кое-кто из горожан узнавал среди несчастных беглецов умчавшихся на авто перед тем, как закрыли ворота. Бедняги почти все попали в засаду.

Одна центурия все время была в карауле, прочие отсыпались, а отоспавшись, осаждали кашеваров. Возле полевой кухни с утра увивалось несколько человек, выведывая, что же сотворит на обед толстенный, со щеками как у сурка, пройдоха Африкан. Судя по запаху, обед обещал быть сытным.

– Лишку не готовь, – предупредил кашевара Рутилий, проходя мимо и принюхиваясь к аромату. – Нечего остатками собак приманивать.

– Когда это лишка оставалась? – обиделся Африкан. – Да еще мое жарево? – Стоявшие невдалеке гвардейцы дружно загоготали. – А собака у нас одна – Безлапка. – И он погладил красной лапищей приблудного пса по голове. Тот преданно лизнул вкусно пахнущую руку.

В давние времена солдаты стряпали себе отдельно каждый в личном котелке на костерке, покупая продовольствие на свое жалованье. Потом было время, когда офицерская элита принимала пищу в отдельном триклинии, даже если таким триклинием являлась драная походная палатка. Но в Третью Северную войну, когда все смешалось, когда рядом с сыном сапожника служил родственник сенатора, а паек был одинаково скуден и для солдат, и для легатов, и сам император мог позволить влить в кашу лишь одну ложку оливкового масла, тогда пищу в когортах стали готовить в одном котле, и эта традиция так и осталась.

Элий приходил к котлу кашевара последним. Первые два дня ему доставался лишь ломоть хлеба и кусок колбасы, ибо котел всякий раз бывал выскоблен до дна. Элий ни слова не говоря уходил, Африкан становился пунцовым и клялся всеми богами и собственным гением, что рассчитывал все точно, вот только какой-то паршивец подходил за жратвою трижды. Солдаты видели в поведении Цезаря высокомерность патриция, в лучшем случае пренебрежительность гладиатора, привыкшего сражаться с судьбой, но ничего не ведающего о настоящем сражении. Элий приметил эту неприязнь и в этот раз пришел со всеми, встал в очередь в ожидании своей порции. Тогда здоровяк Неофрон выдрал котелок из рук Элия, распихал товарищей и потребовал у кашевара: «Полную для Цезаря». А затем, уже не терпя никаких возражений, привел Элия в свою нору. В неглубокой нише в стене, куда не долетали ни пули, ни стрелы, где в дождь было сухо, а в жару прохладно, преторианец устроил себе лежанку, на которой можно было растянуться и вздремнуть. Отсюда до лестницы, ведущей на стену, было десять секунд бега. Здесь же стояло несколько розовых пальмовых чурбачков для гостей. Пальмовое дерево было свежего распила и пахло яблоками. Элий уселся на чурбак и нашел его не менее удобным, чем собственный курульный стул. Неофрон сказал покровительственно и твердо, как патрон должен говорить клиенту:

– Обедать будешь со мной и здесь.

– Я – плохой солдат? – Элий смутился, будто признался в чем-то постыдном.

– Из гладиаторов всегда получаются плохие солдаты, – вынес вердикт Неофрон. – Но ты очень даже неплох. Для гладиатора. А каков ты в деле, посмотрим. Только не вздумай мне тут заливать про славу Рима и прочие фекалии. Мы не в курии. И даже не на территории Рима. Я тебя буду учить, а не ты меня. Как не бояться. И как побеждать.

– Я не боюсь, – сказал Элий.

– Тебе это только кажется. Крепостная стена – не арена. И поле битвы – не арена.

– Разве? «Весь мир лицедействует», – говорил Петроний Арбитр. А я думаю, что все мы – гладиаторы.

Безлапка, облизываясь после обеда и зевая, заглянул к ним в гости. Передняя лапа у него была отрублена совсем недавно, только-только стала подживать.

– Во, погляди, – кивнул на пса Неофрон, – прохожий его побил. Пес не стерпел, даром что зубастый, мерзавца тяпнул. И что же? Отрубили бессловесному лапу по местному обычаю, не сумел постоять за себя до конца. Мораль проста: начал кусаться – грызи, пока горло не перекусишь.

Элий швырнул псу кусок колбасы. Тот понюхал и не торопясь, с достоинством, принялся есть.

– Цербер, – позвал Элий.

Пес поднял голову и удивленно глянул на римлянина. Разве можно псу давать такую кличку?!

Летиция заснула днем. Она теперь часто впадала в дремоту. Слабость охватывала ее. И тоска. И страх.

Летиция спала. Ей снилось, что она стоит в саду у ограды. Весна. Деревья белым белы, в сплошной кипени цвета. С другой стороны Элий подходит к ограде. На нем белая тога, а волосы серы от пыли. Летиция бежит к Элию, прижимается всем телом – грудью, явно обозначившимся животом, бедрами, и ощущает прикосновение его возбужденной плоти. От одного этого прикосновения тело ее содрогается от наслаждения, живот дергается в конвульсиях…

Летиция проснулась, а любовные спазмы продолжались наяву. Но рядом не было Элия. Она одна среди обжигающий простыней. Одна в душной спальне, и над нею на фреске потолка чернокудрый Морфей прижимает к раскрасневшемуся лицу пурпурные маки. Летиция положила ладонь на живот. Он был тверд, будто под кожей лежал камень… Нет, только не это… О боги, не это…

Ледяная игла страха прошила тело и застряла в крестце. Напряжение не уходило. Что, если пережитый во сне Венерин спазм вызовет выкидыш? О нет, она не может потерять своего малыша! Летиция гладила натянутую кожу и шептала:

– Все хорошо, маленький, все хорошо, прости. – Как будто была виновата в невольной любовной утехе. – Твой отец вернется. Вы так будете любить друг друга… Эй, кто-нибудь! – она не смела кричать, ее зов походил на сип. – Позвоните в «Скорую»!

Почему никто не отзывается? Почему никто не спешит на помощь?! Летиция боялась встать – ей казалось, что любое движение может оказаться роковым.

– Кто-нибудь… – шептала она, уже не надеясь, что ее услышат…

Дверь приоткрылась, в спальню бесшумно скользнул Гет. Огромная плоская голова покачивалась на толстом туловище. Летиции показалось, что желтый глаз змея смотрит на нее с упреком.

– Я вызвал медиков из Эсквилинки. Сейчас прибудут. Замечу мимоходом: очень трудно набирать номер телефона, не имея в распоряжении рук, – одним хвостом. Но никто не оценит моей изобретательности!

– Благодарю тебя, Гет, – прошептала Летиция помертвевшими губами.

– Хорошо, что я не глух, как все змеи, – продолжал нахваливать себя гений. – А то некоторые решили, что могут по ночам гулять, а не быть подле своей госпожи…

С улицы донеслось завывание подъезжающей «скорой». Гет предусмотрительно юркнул в шкаф.

Две женщины в зеленых туниках вбежали в комнату. Одна тут же стала набирать в шприц прозрачную жидкость из ампулы. Летиция знала, что уколы магнезии болезненны. Но она не почувствовала боли, лишь комната опрокинулась на бок, а перед глазами проплыла низкая глинобитная ограда, беленая стена дома, и дерево с кривыми ветвями, почти лишенное листвы, усыпанное сиреневыми цветами. Солнце вставало. И вдруг не стало ни домика, ни дерева, ни ограды – ослепительная вспышка – и все исчезло. Запоздало Летиция вскинула руки, но ничего не смогла ухватить – пальцы вцепились в спинку кровати. Видение сулило что-то страшное. Но что – нельзя было понять.

С отрогов гор они смотрели на лежащий к югу город, взятый в кольцо осады. Серебром извивался Джаг-Джаг, вырываясь из горного ущелья. Горные хребты с отвесными склонами и платообразными гребнями образовывали ярусы огромного природного театра. Юний Вер и его бессмертная когорта смотрели на Нисибис – сцену многодневного спектакля.