Тайна Нереиды - Алферова Марианна Владимировна - Страница 25

Хозяин, узнав Клодию, кинулся навстречу.

– Что-нибудь желаешь приобрести, домна Клодия? – Суетился хозяин, обтирая мягкой тряпочкой ближайшую мраморную голову. – Может быть, этого красавца? Он как раз тебя дожидается.

– Это же Антиной, – брезгливо скривила губы Клодия. – Терпеть не могу педиков.

– Ах да, Антиной. Но некоторые матроны души в нем не чают. Ты читала последний библион Фабии? Антиной был влюблен в юную девушку и хотел жениться. А император Адриан приревновал его и велел утопить в Ниле. А потом всю жизнь скорбел об этом. За четыре дня у меня купили три бюста Антиноя. Этот последний. Хотя современные мастерские и составляют нам конкуренцию. Говорят, за месяц новых Антиноев изваяли сто штук. И еще десять в полный рост.

Клодия почти не слушала, смотрела на стоящий в углу бюст. Его будто специально задвинули в тень, за шкаф с терракотовыми статуэтками, попавшими в лавку из ларариев вымерших родов. В полумраке можно было угадать прямой нос и твердый подбородок.

– Мне нужен вот этот. – Клодия указала на своего избранника.

– Этот? Прекрасный выбор, домна Клодия! – воскликнул хозяин. – Он обойдется тебе в тридцать тысяч. И еще пятьдесят сестерциев за доставку. Изволишь выписать чек?

– Заплачу наличными.

– Обожаемая Клодия, я бы мог принять чек.

Она высыпала на прилавок золотые монеты. Когда гладиаторша вышла из лавки, двое грузчиков уже оборачивали в солому и мешковину купленный бюст. Гладиаторша подозвала стоящих возле фонтана без дела носильщиков.

– До Эсквилина. Бегом! Плачу вдвойне, – бросила кратко.

Она нырнула под белый полог, четыре пары крепких рук подхватили носилки и четыре пары обутых в прочные сандалии ног затопали по мостовой.

Вечером четыре бюста стояли в углах атрия. Каждый бюст в своем углу. Красавица смотрела на философа, аристократ – на воина. Вечные обитатели Вечного города. Клодия подходила к каждому, гладила по мраморной коже, целовала. Они одни понимали ее. Только они. Если бы она могла умолить богов, подобно Пигмалиону, вдохнуть в них жизнь!

Красавица! Как она надменна, как прекрасна и чувственна одновременно! Она очень молода и в то же время в глазах ее такая тоска. Кто она? Клодия вновь и вновь гладила мраморные волосы, будто надеялась получить ответ у камня.

Философ так умен! Он все понимает, чему надлежит быть и чего быть не должно. Но кто позволит ему сделать все, как надо? У ума тысячи завистников. У благородства тысячи врагов!

Воин готов умереть за Рим! Но тот, кто мечтает о власти над Римом, хочет, чтобы воин умер за него. К сожалению, это не одно и то же. Но воину все равно придется умереть.

Аристократ! Ему проще всех. Он должен изображать, что равнодушен к добру и злу, что жить легко и весело. Но с каждым годом эта игра дается все с большим трудом. На его доме горит крыша, а он должен пировать и не может двинуться с места…

Клодия провела пальцем по мраморному ободку в основании бюста, и ноготь отколупнул кусочек алебастра. Дефект, который она не заметила? Клодия вытащила кинжал и принялась счищать алебастр. Под ним в углублении оказалась бронзовая пластинка. Клодия принесла фонарик и попыталась разобрать надпись. Значились лишь две буквы. «D M». То есть «Богам мертвых». Неизменное начало посвятительной надписи на надгробных памятниках. Получается, что мраморную голову взяли из заброшенной гробницы. Такое случается, и часто. Но почему же тогда нет окончания посвятительной надписи, нет имени усопшего? Клодия подцепила острием кинжала пластинку. Медяшка отлетела, под нею тускло сверкнуло серебро. В углублении таилась еще одна табличка. Опять все те же буквы «D M». И ее долой! Теперь открылась золотая. На золоте те же буквы. Едва золотая пластина была удалена, как голубое облачко с шипением вырвалось наружу и повисло под потолком. Но Клодия его не заметила. Пахнуло сырым запахом погреба и плесени, гладиаторша невольно поежилась…

– Другой… – шепнул голубой призрак.

«Надо осмотреть другой бюст», – тут же произнес чей-то голос в мозгу Клодии.

Она занялась следующим бюстом. И здесь замурованы три пластины одна под другой, вновь те же буквы. Опять голубое облако устремилось вверх, едва Клодия извлекла золотую пластинку. Так повторялось четыре раза. Четыре призрака застыли в вышине, там, где в прорези потолка чернело ночное небо. Их контуры смутно напоминали очертания человеческих тел. В воздухе, как в бассейне, лениво покачивались четыре голубых пловца.

– Мы на свободе! – раздались почти одновременно четыре голоса.

Клодия встревожилась, огляделась по сторонам. Но не заметила, как призраки вылетели в отверстие в потолке атрия и поплыли над Римом.

– Город изменился, – сказал призрак-аристократ. – Сколько лет прошло, кто-нибудь знает?

Призрак воина спустился вниз и вгляделся в выставленный в витрине ежемесячник.

– Сейчас 1974 год, – крикнул он остальным.

– Прошло больше тысячи лет, – вздохнула Красавица. – Какая я старуха!

– Что ж нам делать теперь? – спросил дух философа.

– Сводить людей с ума. Что еще остается лемурам? Начнем с нашей бывшей хозяйки.

– Клодию жалко, – вздохнул аристократ. – Она нас любила.

– Сумасшествие бывает разным. Она будет счастлива, когда спятит.

– Я выберу кого-нибудь другого, – сказал аристократ. – Из тех, кто живет в Каринах.

Лемур влетел в раскрытое окно, едва не запутавшись в занавесках. Человек спал и метался на ложе. Его мучили кошмары. Он вновь сидел ранним утром в маленькой таверне возле бензоколонки, и женщина с широко расставленными глазами говорила ему: «Выбирай». Он выбирал и не мог выбрать. Сердце его разрывалось.

«Кошмары – это хорошо, – подумала тень. – Во время кошмара душу легче пленить».

Лемур поплыл к кровати. Наперерез серый щенок взвился в воздух и щелкнул зубами. Тень в ужасе прянула к окну. Пес был потомком Цербера, трехголового стража Аида. Трехголовый Цербер не выпускал души смертных назад в солнечный мир. И его потомок, одноголовый маленький щенок, учуял лемура и не подпускал к ложу господина. Призрак, покрывшийся сизым налетом за тысячу лет своего плена, заметался по комнате, пытаясь подобраться ближе, чтобы узнать, чья душа скрывается под оболочкой бывшего гладиатора и нынешнего наследника Империи. Но маленький Цербер вновь подпрыгнул и яростно щелкнул зубами, едва не ухватив призрак за пятку. Лемур поднялся к потолку и там завис. На таком расстоянии он не мог добраться до души спящего. Цербер стоял внизу, утробно порыкивая и намериваясь оберегать душу хозяина от всяческих посягательств. Но и духу некуда было спешить. Когда ты провел в заключении тысячу лет, час-другой уже ничего не решает.

Человек проснулся и сел на кровати. Тень шелохнулась, пытаясь подлететь ближе. Цербер угрожающе зарычал.

– Эй, кто тут? – Со сна человек болезненно щурился, не понимая, что происходит. Потом поднял голову и различил под потолком голубое облако. – Что тебе надо? – спросил человек.

– Всего лишь поговорить с твоей душой, – честно признался призрак. – Хочу узнать, кому принадлежала она прежде.

– Я тоже это узнаю?

– Может быть. Если не побоишься.

Элий не боялся. Чего ему бояться, если он умирал дважды, стал калекой, потерял любимую. Что еще страшного может с ним произойти? Призрак спустился ниже. От него пахло, как от знаменитого галльского сыра с синими червоточинами плесени.

Цезарь невольно поморщился:

– Что я должен делать?

– Выгнать из спальни пса, чтобы не мешал. А после этого лечь и уснуть.

И Цербера выгнали, хотя он протестовал, и рычал, и жалобно скулил, упирался всеми четырьмя лапами и под конец униженно лизал хозяину руки. Не помогло. Щенок очутился за дверью.

Едва голова Элия коснулась подушки, как он тут же погрузился в сон, неправдоподобно явственный и потому особенно жуткий.

Он бежал по Риму, а преследователи гнались за ним по пятам. Но это был не тот грандиозный великолепный Рим, который он знал, а скромный городок с грязными узкими улицами, залитыми помоями, с деревянными или в лучшем случае кирпичными домами. Люди, что попадались ему навстречу, кричали: «Беги! Скорее, Гай! Скорее!» Будто он участвовал в состязаниях, а не спасал свою жизнь. Квириты могли бы встать на его защиту, могли бы превратиться в непробиваемую стену. Но они боялись. Им было обещано прощение, а ему нет. Многие хотели, чтобы он спасся. Но боялись протянуть руку. Гай мог бы их призвать. Он был красноречив, он хворост мог зажечь словом! Но он запретил себе говорить. Если начнется свалка, он может спастись, но сколько прольется крови! Весь Рим будет красен от крови. И потому он бежал молча.