Тайна Нереиды - Алферова Марианна Владимировна - Страница 13

Сам же Руфин указал на место подле себя с одной стороны – Фабии, с другой – Криспине. Юная красавица хихикала, когда император целовал ее в губы. Фабия неодобрительно хмурилась.

– А чтобы ты сделала, если бы Руфин выбрал тебя, а не Криспину? – шепотом спросил Элий.

– Я бы убежала. В Дакию. Или в Африку. Или в Британию. А может, в Новую Атлантиду. Мир велик.

Летти заметила, что при упоминании Новой Атлантиды Элий едва заметно вздрогнул. Цезарь поспешно сделал знак виночерпию, и тот подал гостям глиняные кружки с «рабским» вином. Гости заранее морщились.

– Вот же угораздило скрягу Катона оставить нам рецепт этого пойла, – фыркнул Руфин.

– Пожелаем себе пить «рабское» вино только один день в году. – Элий одним большим глотком проглотил напоминающую уксус жидкость.

– Неужели я тоже должна это пить? – надула губки Криспина.

– Тебя же не было утром на Авентине, – с шутливым упреком заметил Руфин.

– Как и тебя! – воскликнула Криспина. – А кто вообще сегодня был на Авентине?

– Элий, – подала голос Летиция.

– А кто еще…

Все молчали. Даже Валерия.

Элий заметил, что Кумий тайком вылил содержимое своей кружки на землю, как будто приносил жертву богам. Летти поколебавшись, все же выпила так называемое «вино», и принялась спешно закусывать фаршированным яйцом.

Тем временем виночерпии наполнили золотые и серебряные чаши гостей уже иными напитками. После этого Элий развернул заранее приготовленный свиток.

– Элий, сынок, неужели ты будешь зачитывать нам «Декларацию»? – демонстративно зевнул Руфин. – Мы ее все знаем…

– Разве?…

– Не будем относиться к этому так серьезно. – Император погладил пухлое плечико Криспины.

– На свете слишком мало вещей, к которым можно относиться серьезно, – отвечал Элий.

Он знал, что для Руфина и Скавра он – смесь комедианта и гладиатора, сыграет роль и быстренько покинет арену. Он и сам не должен воспринимать свое положение всерьез – ему постоянно давали это понять. Но он не собирался разыгрывать из себя шута. И повысив голос, Элий Цезарь начал читать. Впрочем, ему не надо было заглядывать в свиток. Он знал декларацию наизусть.

– «Статья первая. Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства…» [12]

Голос его звенел от обиды, все пирующие примолкли, и даже Руфин вынужден был делать вид, что слушает.

– «…Статья четвертая. Никто не должен содержаться в рабстве или подневольном состоянии; рабство и работорговля запрещаются во всех их видах».

Теперь Скавр остервенело зевнул.

Летти обиделась за Элия и, повернувшись, толкнула префекта под руку так, чтобы тот пролил себе на тунику вино из бокала.

– Ах, я такая неловкая, – воскликнула она, но не сдержалась и прыснула от смеха.

– «Статья пятая. Никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению и наказанию».

Скавр тоже начал смеяться, но не ясно, что привело его в столь веселое расположение духа – неудачная шутка Летиции или слова «Декларации». Летти разозлилась и попыталась толкнуть Скавра под руку еще раз, но тот успел отстраниться и при этом облился вином еще больше. Тут Летти не выдержала и расхохоталась вовсю. Элий понял, что читать дальше не имеет смысла, и отложил свиток. Гости поспешно осушили бокалы в честь богини Либерты. Летти запоздало сообразила, что, желая помочь, сделала только хуже, и с жаром принялась извиняться. Элий попытался отшутиться, но обиды скрыть не сумел. Хотя он верил в ее искренность. Он всегда ей верил.

– Только поэты знают, что такое свобода, а все остальные делают вид, – вздохнул Кумий.

– Тогда Элий самый великий поэт, – выкрикнула Летти, вновь торопясь вмешаться. – Хотя он и не написал ни одной поэмы.

Она выпила бокал неразбавленного галльского вина и захмелела.

– Поцелуй меня в плечо, Элий, – шепнула Летиция. – Это допускается, не так ли?

Элий коснулся губами ее кожи, и она вздрогнула и отпрянула. Невинный, казалось бы, поцелуй вызвал жгучее взаимное желание. Летти оправила руками тонкую ткань платья на коленях. Элий провел ладонью по ее бедру. Однажды она принадлежала ему. Он был тогда болен, в полубреду, она – безумна. Это так походило на любовь.

– Цезарь, твоя ладонь прожжет мне платье, – шепнула она.

Он убрал руку. Но не слишком поспешно.

Подавали запеченного угря и миноги. Летти попросила вновь наполнить ее бокал. Виночерпий в венке из белых роз тут же выполнил просьбу. Когда Элий поднял голову, то увидел, что бокал Летиции наполняет Квинт. При этом пройдоха выразительно подмигнул Элию.

– Когда можно будет встать? – спросила Летти.

– Когда подадут десерт.

Уже темнело. Копии кариатид, искусно подсвеченные, выделялись на фоне почти черной листвы. И их отражения, колеблясь, плыли на поверхности канала. На противоположной стороне под полукружьями воздушных арок застыли мраморные Минерва и Меркурий, наблюдая с равнодушием богов за безумствами людей.

«Морской театр» Адриана был окружен тройным кольцом – водой, колоннадой, каменной стеной. Внутрь попадали по узенькому мостику. Островок был не только местом отдыха, но и маленькой крепостью. Здесь можно отгородиться от мира и вообразить, что за стеною и колоннами не осталось ничего. Только Хаос. Из которого родились черный мрак Эреб и всепобеждающий Эрос. Элий провел Летти во внутренний садик крошечной островной виллы. Восемь колонн ионического ордера образовывали четырехугольник, стороны которого плавно выгибались к центру. В углах садика – копии греческих скульптур. В центре дворика мраморная обнаженная Нимфа выливала воду из кувшина. Десять лет назад фонтан, как и всю виллу на острове, реставрировали. Именно тогда возле фонтана вновь поставили ложе. Летти упала на него и раскинула руки. Элий остановился у изголовья. Она видела его опрокинутое лицо. Черное небо над головой было чашей фонтана, а лицо Элия – отражением в этой чаше. Иногда кажется, что достаточно перевернуть мир, чтобы его понять.

Ее чувство к Элию похоже на восторг дитяти при виде красивой игрушки. Но разве Элий – игрушка? Что вообще она знает о нем? Так ли душа его блестяща, как издали вообразил ребенок? Ребенок, который быстро взрослеет. За это лето она прожила десять лет. Осень состарит ее еще на добрый десяток, и она сделается душой умудреннее Элия, хотя внешне останется молодой.

– Мы все-таки убежали от них, – она засмеялась. Но уже почти через силу.

– Тебе не стоит пить. Ты еще маленькая девочка.

– Мне скоро пятнадцать. Я не ношу детскую буллу.

– Хорошо, ты – взрослая, – уступил он. – И ты пророчица. Но, Летти, девочка моя, если бы ты знала только, что сейчас происходит в мире.

– А я знаю, – ответила она с уверенностью, которую дают неполные пятнадцать лет и необычный талант. Она смахнула ладошкой слезы и вновь улыбнулась. – Все скоро рухнет. Все-все. То, к чему привыкли. Ничего не останется, – она произнесла это так легко. Подумаешь – рухнет мир. Это не так уж и страшно. Гораздо страшнее то, что Элий ее не любит.

У него сжалось сердце. Опасность рядом, и в то же время почти не ощутима. К ней надо повернуться лицом, но не знаешь, где она. Остальным проще, они не слышат, не видят, они предаются наслаждениям. Рим веселится так, как давно не веселился. Разве что тысячу лет назад на пороге своей гибели. В тот раз вмешались боги. А сейчас? Пожелают ли они снова помочь? Нужен ли им Рим? Нужен ли он вообще кому-то? Миллионам, живущим в пределах Империи полагается отвечать «да». Но речь не о них. О ком-то другом.

– Мы с бабушкой объездили полмира. Я была в Афинах и Александрии, в Тимугади и Антиохии, – хвасталась она.

– А в Месопотамии?

– В Нисибисе. Была еще где-то, но где – не помню.

Нисибис… В Сивиллиных книгах говорилось о Нисибисе. О новой стене, которую надлежит возвести в этом городе. Стоик во всем должен видеть скрытый смысл, указания всесильного Фатума. Получалось, Нисибис упомянут Летицией не случайно.