Мечта империи - Алферова Марианна Владимировна - Страница 1

Пурпурный веларий[2] над Колизеем разворачивался с завораживающим шорохом.

Зрители, пробираясь к своим местам, невольно поднимали голову, чтобы взглянуть, как один за другим раскрываются лепестки огромного цветка. Вскоре все ряды амфитеатра погрузились в мягкий полумрак. И только арена, засыпанная оранжевым песком, оставалась ярко освещенной. По мере того как солнце будет скользить по небу, одни лепестки велария уберут, а другие развернут так, чтобы солнечные лучи неизменно освещали арену. Пурпурный полумрак рядов и золотой песок арены – эти два истинно римских цвета повторялись повсюду, в императорских знаменах и в драпировках сенаторских лож.

Гладиаторы ждали в куникуле[3] . Вот-вот должна была начаться помпа[4] . Юний Вер, как всегда, встал в первый ряд вместе с Варроном.

– Элий уже здесь, я его видела, – шепнула Клодия. – Неужели ему нравится смотреть игры после того, что с ним произошло?

– Если говорить начистоту, то Элий единственный из нас достоин звания гладиатора, – заявил Варрон. – Он обильно полил кровью арену, как и полагается доблестному мужу. Правда, это была его собственная кровь.

Четверо шоколадных носильщиков в набедренных повязках из золотой парчи и с золочеными обручами на шеях вынесли из боковой галереи носилки. Сидящий в них невысокий упитанный человек в белой тоге отер тончайшим платком мокрое лицо и шепнул:

– Мы задерживаемся. Император уже здесь. Тысяча сестерциев тому, кто выиграет первым вчистую, а не по очкам.

– Вер, не забудь поставить фалерна, когда выиграешь, – хмыкнул Варрон.

Пронзительный рев труб заставил всех замолчать. Украшенные изображениями золотых львов ворота распахнулись. Распорядитель резко обернулся, едва не вывалившись из носилок, и пообещал:

– И еще три тысячи тому, кто выйдет без доспехов.

– Терпеть не могу, когда Пизон распоряжается, – прошипела Клодия. – У него вечные накладки. Будто специально. Он был распорядителем игр, когда Элий потерял ноги.

– Элий потерял, я подобрал, – хмыкнул Варрон.

– Все дело в том, что Элий плохой гладиатор, – назидательным тоном произнес Авреол. – Из аристократов всегда получаются дрянные гладиаторы.

У Авреола была тонкая и длинная шея с острым кадыком. Едва он появился в гладиаторской школе, как к нему намертво прилипло прозвище Цыпленок. А когда Авреол впервые шагнул на арену Колизея, на трибунах тут же завопили: «Цыпа»!

– Разумеется, Элий не может равняться с тобой, Цыпа, – усмехнулся Вер. – Ты неповторим.

Авреол принял его слова за чистую монету и приосанился.

– Со мной вообще никто не может равняться. И в этом году победителем Аполлоновых игр объявят меня. – Он бросил выразительный взгляд на Вера.

– Уж скорее тебя изберут консулом в будущем, – парировал тот.

– Когда-нибудь я стану консулом, – заявил Цыпа. – Все знают, как я талантлив. В три года я научился читать, а в пять знал «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Ты мне не веришь?! – гневно воскликнул он, приметив улыбку на губах Вера.

– Ну что ты, ни минуты не сомневаюсь. Наверняка знание «Илиады» здорово помогает на арене.

– Он над нами издевается! – оскорбился Авреол за всю гладиаторскую центурию. – Его следует исключить из гладиаторов!

– Вер – самый лучший боец, – напомнила Клодия.

– А гладиатор плохой! – не унимался Авреол. – Он нас презирает. Разве ты не видишь?! Нас и тех, чьи желания выполняет. Для него нет ничего возвышенного.

– При чем здесь возвышенное? Мне платят, я машу мечом. На остальное мне плевать, даже на то, что ты обо мне думаешь, Цыпа.

«Интересно, доставляют ли людям радость те желания, которые исполняет Цыпа?» – подумал с усмешкой Вер.

И с удивлением отметил, что Цыпа побеждает чаще, чем этого можно было ожидать.

– «Апис, кулачный боец, никого и не ранил. За это был от соперников он статуей этой почтен», – процитировал Вер напоследок любимого Лукиана. Он не знал, почему все время шутит. Может, потому, что молод. На самом деле внутренне он не смеялся.

Носилки Пизона, плавно колеблясь, уже появились на арене. Следом шествовали трубачи. И наконец по двое, печатая шаг, выступили гладиаторы. Год от года не менялась помпа. Сотню лет назад и тысячу лет назад она была почти такой же. Менялись сенаторы, музыканты, их трубы, гладиаторы и зрители, оружие и одежда, закуски, которые разносили в перерывах расторопные торговцы.

Дважды реконструировали Колизей, появился пуленепробиваемый экран над императорской ложей после того, как императора Корнелия застрелили из снайперской винтовки во время игр. Поставили комментаторские кабины и громкоговорители. Радио транслировало прямые репортажи на всю Империю. Преторианская гвардия надела пуленепробиваемые нагрудники. Но каждые игры открывались помпой, и гладиаторы совершали свой круг почета, проходя мимо императорской ложи, а затем мимо лож сенаторов.

Император Руфин любил игры и всегда присутствовал на их открытии.

Императору пятьдесят два, он самоуверен, холоден, расчетлив и переполнен тщеславием. Он любит сравнивать себя с Юлием Цезарем. Сходство между ними явное – и тот и другой начали рано лысеть, и теперь Руфин, как божественный Юлий, повсюду щеголяет в дубовом венке. За плечом императора маячит голова Цезаря – бледное, узкое лицо, на губах застыло испуганно-плаксивое выражение, будто он провинился и наказан на долгие-долгие годы. В ложу императора сегодня приглашен академик Трион – его круглая голова виднелась из-за обтянутого пурпуром барьера. Раньше это место занимал префект претория Корнелий Икел. Но нынче его не пригласили.

Процессия остановилась напротив императорской ложи. И хотя сегодня никто из гладиаторов не собирался умирать на арене, они выкрикнули, как и тысячу лет назад: «Славься, император! Идущие на смерть приветствуют тебя!»