Колдун из Темногорска - Алферова Марианна Владимировна - Страница 14

– Целого гуся не мог принести? – ворчливо спросил водяной у деда Севастьяна.

– Кольцо возврати, – попросил дед и поклонился водяному в пояс.

– Мальчонку за колечком пришли, – ухмыльнулся хозяин реки в надежде, что дед попадется на простенькую уловку. – Ромка, пойдешь ко мне в гости?

Роман еще крепче вцепился ручонками в дедово пальтецо и отрицательно замотал головой. Дед рассмеялся, а водяной рассерженно фыркнул и ушел в глубину.

С тех пор каждую весну повторялось одно и тоже: дед ходил на речку задабривать хозяина Пустосвятовки, тот всплывал, и они ругались с дедом из-за кольца. Ромку так и подмывало нырнуть в воду, ухватить водяного за бороду, поколотить да отнять кольцо. Он даже один раз поднырнул под перила и уже оттолкнулся, чтобы сигануть вниз, но тут дед ухватил его за ворот куртки и остановил. Впервые Ромка видел деда разъяренным – старик топал ногами и орал, что без водного ожерелья в гости к водяному соваться нельзя. Водяной под мостом радостно хлопал в ладоши, наблюдая ссору. Но Роман ни тогда, ни потом на водяного не злился.

В детстве Ромка Воробьев был уродлив: тощий паренек с острыми плечами и выпирающими лопатками, с черными, торчащими во все стороны волосами. За эти волосы и узкие удлиненной формы глаза его дразнили «Батыем». Прозвище это Ромку бесило, едва услышав его, он лез в драку, и Варварин племяш Матвейка – в те времена свежеиспеченный родственник – к тому же здоровяк и обжора, в драке сломал Роману нос.

– Неужто больно? – хихикал Матвейка, глядя, как кровь течет на новенькую рубашку пострадавшего. – Может, сдачи хочешь дать? А?!

Зубы Роману тоже частью выбили в драках, а частью они сгнили до основания. На бледной, зеленоватого оттенка коже рдели крошечными вулканами красные прыщи.

Первая школьная красавица Оксана, за которой ухаживал Матвей – то есть при встрече каждый раз награждал тумаками – объявляла со смехом каждый день, что и за сто рублей с Ромкой Батыем не поцелуется.

Девчонки и мальчишки ржали над шуткой, как табун лошадей. Одна Глаша его жалела, иногда тайком угощала карамельками. Роман решил, что когда вырастет, непременно сделается известным человеком, вернется в Пустосвятово и женится на Глаше. Но мечты его развеялись прахом одним погожим весенним днем.

Было тепло по-летнему, солнце припекало, девчонки вырядились в летние платьица. Глашка из своего прошлогоднего выросла, пышные формы так и выпирали из ситцевого сарафанчика. Над Глашкой подшучивали, она обижалась. Опять речь пошла про поцелуи, Оксана в который раз выдала коронную шутку про сто рублей.

И вдруг Глашка, добрая, хорошая Глашка, глупо хихикнула и объявила:

– А я и за двести с Ромкой не поцелуюсь…

Договорить не успела, как все заржали.

Кто-то пихнул Романа в спину, и он упал. Стал подниматься. Его вновь ударили. Едва пробовал встать, его валили вновь. Удары были не особенно сильные, так, баловство, и больно тоже было не особенно. Но от обиды Ромка выл в голос.

– Мы тебя учить будем, – пояснял Матвей. – Каждый день.

В тот день Роман познал, что значит – ненавидеть. Если бы дед уже наградил его властью над водой именно в тот день, Оксана не дожила бы до вечера. Впрочем, и многие не дожили бы. Это был самый несчастный день в его жизни. Весь его остаток он просидел в дедовом сарае, забившись за поленницу дров, а ребята во главе с Матвеем и Оксаной носились по улицам с улюлюканьем и свистом, решив, что еще мало позабавились над уродцем. Дед отыскал внука в сарае уже за полночь. От старика пахло речной тиной и рыбой, и язык у него заплетался, будто дед успел приложиться к бутылке, хотя Ромка знал, что Севастьян спиртного в рот не берет. Гладя внука по голове, старик пообещал, что вскоре подарит Ромке водное ожерелье. «И вот тогда ты сможешь такое…» От многозначительности стариковского молчания у Ромки замерло сердце, и все нынешние беды показались ничтожными по сравнению с величием грядущего.

Но дед передал ему власть лишь через полгода, осенью, в день, когда Роману исполнилось четырнадцать. В холодных ноябрьских сумерках, когда снег сменялся дождем, а дождь опять снегом, дед привел его на речку, велел раздеться и войти в воду. Когда посиневший и дрожащий от холода мальчишка, наконец, выбрался на берег, дед надел внуку на шею ожерелье с водной нитью. Ожерелье было велико и болталось на тощей шее. По словам деда, нет больше на свете второго человека, имеющего такую же власть над водой, какой отныне обладает Роман. С тех пор утекло много воды – в смысле самом прямом, и переносном тоже.

Однако не все так просто было в колдовской жизни – в этом Ромка очень скоро мог убедиться. Спустя несколько дней, возвращаясь из школы, он увидел во дворе дедова дома человека в дорогом пальто. Высокого роста темноволосый незнакомец стоял к Роману спиной, так что лица его Ромка различить не мог. Зато дед был хорошо виден. Почему-то поздней осенью старик вышел на крыльцо в одной майке и старых тренировочных штанах. Босиком. Дед хватал незнакомца за рукав дорогого пальто и повторял одно и то же:

– Клянусь, не знаю я, как это сделать. Водой клянусь. Вода-царица солгать не даст.

Невольно оробев (стыдно ему было потом за свой страх, ох, как стыдно), Ромка нырнул за угол сарая.

– Если обманул дед, хана тебе, – пригрозил незнакомец.

Быстрым шагом прошел он мимо притаившегося Ромки. Невольно мальчишка опустил глаза и только почувствовал, как обдало его жаром, будто из печки.

Огненный колдун! Вот оно что! Вот почему такой ужас напал на колдуна водного. Так и стоял мальчишка, оторопев, неведомо сколько времени. Потом, внезапно очнувшись, кинулся к деду. Тот обнял его, прижал к себе. От Севастьяна пахло потом и страхом.

– Это Микола Медонос, – прошептал старик. – Бойся его.

Со своими обидчиками, с теми, кто считал себя лучше и выше, начинающий колдун разобрался легко и просто. Разумеется, высший дар дается не для сведения мелких счетов, но Роман сознательно позволил себе подобное нарушение колдовской этики. Он знал, что наделен огромной силой, и не боялся разменять ее по мелочам. Следующим летом, когда все Романовы дружки, а вернее – недруги, в жаркий июньский денек отправились купаться, вода в реке вспенилась, посреди Пустосвятовки закружился водоворот и принялся засасывать купальщиков в свое медленно вращающееся жерло. Роман стоял на горушке и смотрел. Он наслаждался воплями отчаянья и бестолковым маханьем руками. Его враги тонули. Одну Глашку пожалел и отпустил еще на мелководье: знал, что плавать не умеет. Зря. Лучше бы притопил тогда малость. Глядишь, не сиганула бы потом с моста в омут, дуреха.

Радостный день! Веселый день! Он позволил реке заглотнуть обидчиков в холодную пасть, потом заставил добычу отрыгнуть. Тела лежали на песке, как выброшенные на берег рыбины. Кто-то едва шевелился, кто-то кашлял, стонал. Здоровяк Матвей плакал как ребенок, размазывая слезы вместе с речной тиной и кровью по лицу, – от удара о корягу у него носом пошла кровь. Роман шел по берегу, трогал каждого ногой, говорил «жив» и двигался дальше. Дойдя до Матвея, он наклонился и спросил сочувственно:

– Что, носик сломан? Бедняжка! Ничего, девочкам нравятся сломанные носы.

Нельзя сказать, чтобы с тех пор его все полюбили, но что стали бояться – это точно. Поначалу пытались мстить, но вскоре оставили эту затею. Когда на дороге не просыхают лужи, а в канавах вечно плещется черная влага, вряд ли можно надеяться, что в темноте неслышно подкрадешься к человеку, который, если захочет, может утопить тебя в миске с водой.

Поначалу Роману нравилось демонстрировать свою удивительную силу. Потом надоело. Матвей и его дружки казались ему мелкими рыбешками, которые суетятся на дне наполовину высохшего пруда и воображают, что резвятся в океане. Роман знал, что его ждет именно океан, а не забытое Богом Пустосвятово.

Весной талой водой он смыл больную кожу с лица, а вместе с нею – гнойники прыщей, новая кожа получилась матово-бледной и гладкой, никто бы не признал в ней прежней жабьей, изъеденной болячками шкуры. Жесткие волосы, прежде торчащие во все стороны, он отрастил до плеч, и, вымытые сорок раз водой из Пустосвятовки, они превратились в блестящую, как вороново крыло, черную гриву. Созданный природой курносым, переломанный нос превратился в орлиный, украшенный благородной горбинкой. Гнилые клычки зубов Роман сам вытащил обычными клещами, а потом месяц пил только родниковую воду и парное молоко, и зубы выросли вновь – все тридцать два, белые, сверкающие, ровные, как имплантаты голливудской звезды. Уверенность в собственных силах изменила осанку и расправила плечи, и ни один качок в Пустосвятовке и ее окрестностях не мог тягаться с таинственной силой молодого колдуна.