Император Валгаллы - Алферова Марианна Владимировна - Страница 15

Они шли тропой, прорубленной в джунглях. Тутмос шагал впереди, в левой руке он нес вечный фонарь, в правой — мачете. В юности команданте был рубщиком сахарного тростника, и тогда его называли не команданте, а мачеторос.

— Тропинку три дня назад чистил, и вот, пожалуйста, она уже заросла, — пыхтел Тутмос, обрубая ветки, что пытались преградить ему дорогу. — Если бы в Диком мире зону войны прочертили в джунглях, было бы куда интереснее, как ты думаешь?

— Я бывал в южных районах. Там весьма интересно, особенно когда тебя покусают тамошние мушки боро. Только, в отличие от здешних, личинки, которые они сотнями откладывают под кожу, в три раза крупнее, — отозвался Поль. — Язвы образуются с кулак. Если не лечить, можно умереть за неделю. Когда меня в первый раз покусали, я ножом вырезал из-под кожи личинки.

— Зато нет снега и морозов. Терпеть не могу холода! Ну, вот мы и пришли! — объявил команданте.

Тропинка оказалась на редкость короткой: метров пятьсот, не больше. Поль надеялся, что Тутмос устроит тайник где-нибудь далеко в джунглях, а не под боком, в нескольких шагах от виллы и ближайшей деревни, где любой крестьянин или обитатель соседней гасьенды мог обнаружить землянку и позвать кодов.

Тутмос тем временем раскидал ветви, которыми был замаскирован вход, встал на четвереньки и полез в открывшуюся узкую черную нору. Полю ничего не оставалось, как ползти следом. В темноте он не видел, во что превращаются его светлые брюки. Но очень хорошо это представлял.

Наконец узкий лаз кончился, и они очутились внутри землянки.

— Ну, как тебе? — спросил команданте, отдуваясь.

Он вставил фонарь в небольшое углубление, а сам уселся на узкий топчан, застланный шерстяным одеялом. Ткань была влажной и пахла плесенью.

— Не слишком близко от поместья? — спросил Ланьер, оглядывая низкие своды.

— Я с моими ребятами сначала вырыл пещеру куда дальше, нарисовал схему, отметил, где пещера. А потом схему потерял, теперь пещеру не могу найти. Пришлось вырыть вторую. Сюда можно добраться без всяких схем.

Тутмос вытащил из ящика, стоявшего в изголовье лежака, две банки мясных консервов и бутылку вина.

— Угощайся. Хорошо здесь. И как тихо! Слушай тишину.

Тишина действительно была абсолютной. Жизнь кончилась. Время остановилось. А они вдвоем — остались. И никогда из этой землянки не выберутся.

«Раньше подобные мысли меня не посещали. Тихий ватный мир оплетает меня своей паутиной», — с грустью подумал Ланьер, открыл банку и принялся есть. Из-за стола в гостеприимном доме команданте он поднялся голодным.

— Пещеру было трудно вырыть, — рассказывал Тутмос, выуживая ножом куски мяса из банки. — Тут только сверху земля, а дальше — каменистый грунт, Я часто прихожу сюда. Погашу фонарь и сижу в темноте, в тишине. Похоже на Дикий мир. Мне кажется иногда, что я и не возвращался в наш Вечный мир. Все еще там. Там здорово!

Тутмос вздохнул. С деревянного потолка, просачиваясь меж досок, капала вода.

— Тогда почему ты не остался? — спросил Поль.

— Почему? — Тутмос скривил губы. — А это хороший вопрос! Да потому, что не мог бросить своих ребятишек. Дорогих моих ребятишек, которые тянутся ко мне со всех уголков. Кто их поведет дальше по дороге. Кто, если не я? А?

— Куда поведет?

— А это никуда не годный вопрос. Все мы идем к смерти. Нет другой цели. Ясно? — Команданте тяжело вздохнул.

— Эта землянка похожа на склеп. Значит, она — цель?

— Не передергивай! Я говорил: главное — дорога. А на все остальное — плевать. Хочешь, я расскажу тебе притчу? — И прежде чем Ланьер успел ответить, Тутмос принялся рассказывать: — Как-то я решил поехать в город. Взял у соседа старенький джип, но машина на бензине все не заводилась, я долго возился, перемазался весь, наконец, мотор затарахтел. Тут подходит ко мне сосед-старик Мигель и спрашивает: «Далеко ты едешь, сынок?» Я отвечаю: «В город». Он мне в ответ: «Ты неправильно сказал, сынок. Нельзя знать, куда ты приедешь в конце, можно лишь готовиться к пути — длинному или короткому. Вот я и спрашиваю — длинный у тебя путь впереди или короткий?» Ты понял, амиго, что я хотел сказать?

— Что ж тут не понять? — улыбнулся Ланьер. — У нас с тобой длинный путь. У большинства — короткий.

— Цели нет ни у кого, потому что ее в принципе не может быть. Вся разница — идешь ты или стоишь на месте дрыхнешь, ходишь в офис, лижешь задницу начальству. Я постоянно чувствую неудовлетворенность. Я что-то должен делать, куда-то спешить. Мне нужна война!

— Насколько я знаю, за всю жизнь ты никого не убил. Ни человека, ни медведя, — заметил Поль.

— Неважно. Я застрелил трех куропаток. Помню, от первой моей куропатки почему-то остались только грудка, голова да крылышки, а ножки и все остальное куда-то делось. И еще я стрелял в оленя.

— Но промазал.

— Позволил ему уйти. Но я все равно выстрелил. Когда человек стреляет, он протестует против устоявшейся жизни. Хорош только протест. Он чист и лишен всякой корысти. Протест ради протеста. Путь — единственная цель. Достигнуть власти — несчастье. Об руку с властью идет корысть. Я хочу до конца остаться бескорыстным. Думаешь, меня этот особняк развратил? Ничуть. Я отдохну немного, погляжу, как Лора плещется в бассейне, и продам его. Да, продам, а деньги пущу на наше дело.

Вода, капая с потолка, выбила в полу небольшое углубление.

— Твоим детям надо где-то жить, — заметил Поль. — И им нравится на вилле.

— Им незачем привыкать жить во дворце, пусть учатся легко расставаться с богатством. Когда у тебя что-то есть — это всегда можно отнять. Нельзя отнять только мысли и чувства. Это твое — навсегда. Там в долине у ручья пасутся три коровы, — неожиданно сообщил Тутмос. — Давай украдем их, зарежем, навялим мяса на солнце.

— Зачем? — не понял Ланьер.

— Для похода.

— Не проще ли заехать в город на грузовике и купить консервы, галеты и питьевую воду? Или в магазинах уже не продают консервы?

— К черту консервы! Я хочу вяленого мяса. К тому же экологи требуют с меня полмиллиона евродоллов за то, что установили по пути нашего марша до Чичен-Ицы временные кемпинги и сортиры. Разумеется, я им ни шиша не заплачу — достаточно того, что я потерял свои жетоны на сто тысяч евродоллов, пока ездил в Мехико. Наверняка их украл какой-нибудь шустрый журналюга. А дома у меня из кладовой исчезло сто банок тушенки. Я одного не могу понять: кто мог физически упереть сто банок по килограмму весом?

— Может быть, это какой-нибудь здешний медведь? У меня в Диком мире из тайника медведь повадился банки со сгущенкой воровать. Утащит банку сгущенки, лапой ткнет в нее, когтями вспорет и высосет сгущенку. Все банки со сладким стащил. А с тушенкой ни одной не тронул.

— Вот видишь, даже медведь не хотел жрать мясные консервы. Амиго, давай украдем коров — пасиков грабить не грех.

— На этой стороне нет пасиков.

— На этой стороне все пасики. Все до единого. Даже те, кто побывал за вратами. У меня руки чешутся их расшевелить. Украдем коров, а наутро принесем им отрубленные коровьи головы. Нет, не так, три медвежьи головы! — Команданте воодушевился.

— У тебя есть под рукой три медвежьи головы?

— В том-то и дело, что нет. Как всегда, самого нужного не хватает!

Команданте достал из-за топчана завернутый в пленку герметичный кейс. Открыл. Внутри в отлитом по форме углублении покоился новенький «Гарин». По бокам — две запасные батареи.

— Оттуда? — спросил Поль.

— Конечно.

— У меня из замка стырил?

— Угу. А ты небось и не заметил?

— Заметил. Но я тебя простил. Ладно, показывай игрушки.

Тутмос поднялся (хотя и не в полный рост — распрямиться до конца не позволял потолок) и отодвинул слепленную из корявых деревяшек заслонку. За ней висела какая-то тряпка, поросшая кустиками плесени. За тряпкой в маисовой соломе лежали два серо-зеленых, матово поблескивающих цилиндра.

— Вот они, красавицы. Ну, как тебе? — хмыкнул Тутмос.