Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна - Страница 50

Так что не все ли равно, сколько человек её поимели – десять или двадцать.

Вагина выдержала – можешь туда засунуть свой меч.

Квинт выхватил из кобуры «магнум». Элий успел толкнуть фрументария под руку. Выстрел прозвучал, но пуля улетела в небо.

– Ну вот и плата за воспитание! – пожал плечами Неофрон. Кажется, он нисколько не испугался. И не удивился.

Роксана, видя, что драка закончилась несколькими зуботычинами, ушла. Её не интересовало, что эти трое наговорят друг другу. Квинт уже не убьёт Неофрона – это было ясно.

– Я как глава этого маленького отряда вдали от Рима, – сказал Элий,-приговариваю тебя, Неофрон, к изгнанию. Десять лет ты не имеешь права на возвращение. И рядом с нами не желаю тебя видеть. Как только мы выберемся из пустыни, ты уйдёшь.

– Но… – начал было Квинт.

– Я уйду, – неожиданно почти охотно согласился Неофрон. – Но ты не имеешь права никого ни к чему приговаривать, Элий. Или ты не слышал, что сказал Квинт? Нас всех приняли за мертвецов. Нас оплакали, нам воздвигли кенотафы. Ты ещё не забыл право? Отныне мы не римские граждане. Мы изгои. Мы даже не имеем права носить тоги. Ты – варвар, Элий. И теперь только Риму решать, сколько лет нам шляться вдали от родного порога. Но я уйду. Я даже не буду выбираться из пустыни вместе с другими. Уйду один. Позволит Фортуна – спасусь, нет – погибну.

Он повернулся и демонстративно пошёл к водоёму. Элий решил, что это только жест. Но через несколько минут силуэт Неофрона с мешком за плечами мелькнул на фоне золотистого горба дюны и исчез.

Квинт уселся на песок, обхватив голову руками. Элий подошёл к нему.

– Я хочу тебе сказать… – начал было он.

– Уйди, – выдавил Квинт. – Очень прошу тебя, уйди.

Элий не настаивал и отправился искать Роксану. Та стояла на верхушке дюны и смотрела, как Неофрон движется в фиолетовом провале, взбираясь на очередной песчаный холм. Сейчас он поднимется, перевалит через хребет и скроется из глаз.

– Чтоб он сдох, чтоб он сдох, чтоб он сдох, – повторяла она.

– Роксана! – окликнул её Элий. Она оглянулась.

– Я курю. – Она улыбнулась отстраненно. – Корд привёз табачные палочки.

Какая прелесть! Кофе и табачные палочки.

В сухом воздухе пустыни свет ложился яркими пятнами, и рядом со светом сразу возникала коротким чернильным росчерком тень. Здесь только свет и только тень – без полутонов и рефлексов, без голубоватых туманов, здесь нет нужды в лессировках. Свет и тень, а меж ними ни малейшего зазора. Нет оправданий и извинений, только проступок и неминуемая кара, и даже слово адвоката кажется неуместным на хребтине песчаной дюны, отделяющей белое от тьмы.

– Почему ты не рассказала мне о выходке Неофрона раньше? – спросил Элий.

Роксана пожала плечами:

– Зачем? В маленьком кружке пленных началась бы свара. Это было бы на руку Малеку. Я не стала ничего говорить. А теперь я чуть-чуть отмщена.

– Но ты рассказала это Квинту.

– Он бы все равно узнал. Рано или поздно. Лучше раньше.

– Ты хотела, чтобы он отомстил обидчику. Тебе плевать на Квинта.

– Если честно, то да. Можешь передать ему мои слова.

– Я не передаю никому чужих слов.

– Ладно-ладно, я знаю – ты благороден, Элий. С тобой можно даже играть в морру в темноте. Но меня тошнит от твоего благородства. А тебя самого не тошнит? Ведь мы с тобой схожи. А? Нас обоих оттрахали. Что ты чувствовал, когда полз под ярмом? Когда тебя хлестали. плетью?

Он не удивился её словам: обида зачастую переплавляется в яд..

– Тебя радует моё унижение? Но этой радостью ты унижаешь только себя.

– Пустые слова. На твоём теле скоро не останется живого места от ран, а ты болтаешь о пустяках, Элий.

– Я – гладиатор, Роксана. Я не болтаю, а дерусь.

– За что?

– За победу.

– Пока что ты мало похож на победителя.

– Мы вернули себе свободу.

– А сколько мы потеряли? Ты уверен, что молоденькая жёнушка терпеливо ждёт тебя в Риме и не пустила к себе в постель какого-нибудь красавца-гвардейца? Если ты уверен в чьей-то верности, то ты точно свихнулся. Но несмотря на то, что с мозгами у тебя явно не в порядке, ты мне нравишься, Элий. А я нравлюсь тебе?

– Нравишься, – честно признался Элий. – Ты похожа на Марцию.

– Только и всего? Я на кого-то похожа? Только поэтому? – Она неестественно расхохоталась. – Ну спасибо, утешил. Век не забуду. – Она задохнулась, будто на мгновение разучилась дышать, потом вновь расхохоталась.

– Что будешь делать дальше? – Элий, казалось, не замечал ни обидных слов, ни истерического хохота.

– Как что? Вернусь в Рим, найду хорошее местечко. Или буду писать на пару с Гнеем библион. Гней – про то, как таскал ведра с дерьмом. Я – про то, как за ночь ублажала по десять мужиков. – Табачная палочка догорела почти до самого мундштука, и Роксана едва не обожгла губы. – Ты злишься на меня, да? Как Неофрон? Считаешь – я виновата?

– Нет. Ты служила императору. Не твоя вина, что он обратил твою преданность во зло.

– Глупец мог бы спрятаться за эту формулировку. Но не я. Я знаю, что виновата. Должна была понять, какова игра. И кто с кем против кого. Но не поняла. В том и виновата. И ты понимаешь это, и Квинт понимает. Потому и сторонится меня. Глупость – тоже вина. Мне надо было встать на твою сторону. Мы бы отстояли Нисибис. Ты бы стал императором. А я… Я бы на пару с Гнеем написала библион. Он бы про то, как мы обороняли стены. А я бы про то, как трахалась с мужиками. Как видишь, разницы почти никакой. Во втором варианте немножко поменьше дерьма, побольше патриотизма.

Было решено, что авиатор Корд улетит вместе с Элием, а остальные будут выбираться из пустыни в фургоне. Квинт потом отыщет Элия. Договорились встретиться в Танаисе. Намеренно был выбран город за пределами Империи. Известие, что Цезарь жив (пусть и бывший Цезарь), всколыхнёт Империю. Следовало пока держать это в тайне. Преторианцы клялись молчать. То, что они спаслись, ещё не означало, что спасся и он. В Риме считали, что Цезарь погиб до падения Нисибиса. Актёры-самоучки Рутилий и Кассий Лентул неплохо сыграли свою краткую пьесу под названием «Гибель Цезаря», а Элий бессознательно (в смысле самом прямом) им подыграл. Руфин выступил с армией наконец. Но времени не хватило… Финал, как в любой жизненной пьесе, наступил слишком рано, и представление кончилось провалом.