Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна - Страница 5

– Здесь что-то смешное? – закричала она. – В этой клинике что-то смешное?

Облучённые, обожжённые – они смешны? Они умирают – это смешно? – Ей уже и вправду казалось, что ежедневно, стиснув руки и наполнив сердце мужеством, она приходила сюда, чтобы провести долгие часы у постели умирающего мужа, как это делали другие.

У посетителей сделались строгие скорбные лица. Но это взбесило будущую вдову ещё больше. Криспина размахнулась, ткнула кулачком в ближайшее лицо. Кто-то схватил её за локти и отвёл в сторону. Криспина обернулась, готовая влепить пощёчину. Перед ней был банкир Пизон.

– Дядюшка… – Она растерялась и оставила попытки вырваться.

– Бедная девочка, ты так измучена, тебе надо домой, – фальшиво засюсюкал Пизон. – Ступай, детка, мои люди тебя проводят.

– Они не считают меня настоящей Августой…

– Ты устала. Всякое может показаться в таком состоянии.

И Пизон повёл её к дверям. Он умел убеждать. Если требовал момент, врал бессовестно, но ему почему-то верили.

– О боги, какая дура! – вздохнула Сервилия.

И тут она увидела у входа в криптопортик Норму Галликан в тёмной тунике и в тёмном платке, плотно обвязанном вокруг головы. А рядом с Нормой стояла Летиция. Белая стола доходила молодой женщине до щиколотки. Сервилия не видела дочери с тех пор, как она… Она прикидывала в уме и не могла сосчитать. Сколько же дней они не виделись? Кажется, со дня свадьбы. Неужели со дня свадьбы? Летти изменилась. Выросла ещё немного. И повзрослела. Летиция позвонила матери один только раз, когда родился Постум. «Мама, у меня сын», – голос её дрожал. «А мне все равно», – ответила Сервилия и повесила трубку.

А тут она будто увидела себя со стороны – она тоже когда-то носила траур. Правда, она носила траур по человеку, которого никогда не любила. Как хорошо носить траур и при этом не страдать. Тот траур дарил ей незабываемое чувство превосходства. Все почитали её несчастной, не подозревая, как она счастлива. Правда, покойный успел сделать на прощание последнюю гадость: оставил почти все своё состояние Летиции. Но этот факт давал Сервилии возможность проклинать его ещё изощрённее.

Летиция же была несчастна безмерно. Аура горя окружала её, как Криспину – запах духов.

Сервилия подошла и обняла дочь. Летиция с изумлением посмотрела на мать. Молодая женщина уже привыкла к непримиримости и равнодушию Сервилии – и вдруг такой сильный прилюдный порыв! Почти актёрский. Юлия Кумекая стояла рядом и одобрительно кивала. Как будто хотела сказать: хорошо сыграли, боголюбимые матроны.

– Все пройдите в соседнюю комнату и переоденьтесь, – кашлянув, сказала Норма Галликан. – Обязательно закрыть волосы и надеть маски. Не хочу, чтобы радиоактивная грязь разносилась по Риму.

Галдящая толпа актёров, режиссёров и поэтов ринулась переодеваться. Пизон вернулся и почти бегом припустил за остальными – не мог пропустить столь важный момент. Норма Галликан была уверена, что Пизона не приглашали, он пришёл сам. Но она не стала выпроваживать банкира.

В криптопортике остались только мать и дочь.

– Ты навестишь меня? – спросила Сервилия.

Летиция отрицательно качнула головой.

– Нет. У тебя слишком часто бывает Бенит.

– Сенатор Бенит, – поправила Сервилия.

– Все равно подонок.

– А я могу прийти взглянуть на Постума?

– Приходи. Но сообщи заранее. Ведь я теперь Августа.

Примирение как будто состоялось. Но только как будто. Обе женщины чувствовали неискренность сказанных слов. Сервилию по-прежнему не интересовал Постум. Летиция по-прежнему ненавидела Бенита.

Палата Руфина была велика, но все же не настолько, чтобы вместить всех приглашённых. Наплыв посетителей нарушал стерильность, так необходимую больному, но Руфин доживал последние дни, а может, и часы, и уже не имело значения, чуть больше этих часов останется или чуть меньше. Император не мог умереть как простой смертный. Каждый римлянин мечтает о красивой смерти. Но это так трудно. Это почти невозможно. Смерть по своей физиологии не может быть красива. Но вопреки всякой логике, вопреки очевидности Рим пытается в смерти соединить несоединимое. Марк Аврелий, поняв, что болезнь его смертельна, перестал принимать пищу, дабы не длить бессмысленную агонию. Веспасиан, умирая от поноса, велел поднять себя с ложа и произнёс историческую фразу: «Цезарь умирает стоя». И добавил: «Кажется, я становлюсь богом». Веспасиан был большой шутник. Анекдот о плате за латрины знает каждый школьник. Даже Элагабал хотел умереть красиво. Предвидя, что его попытаются убить, он выстроил высокую башню и поместил внизу золотые, украшенные драгоценными камнями плиты, чтобы броситься вниз, когда за ним придут убийцы. Роскошная обстановка, блеск золота и драгоценных камней. Пусть потомки говорят, что Элагабал умер так, как не умирал ни один император. А преторианцы убили его в отхожем месте.

Но уж точно никто не умирал так, как Руфин – так долго и так мучительно, находясь в полном сознании и понимая, что оставляет после себя Империю на грани краха. Новорождённый ребёнок – и вокруг него клубком змей кучка разъярённых женщин, жаждущих власти. Женщины дерутся за власть яростнее мужчин. Пурпур их сводит с ума. Пока гладиаторы на арене Колизея исполняли желания, капризы красоток заставляли вздрагивать Империю, но не могли поколебать устоев. Теперь все исчезло – армия, власть и дар богов. Империя так же беспомощна, как новорождённый император. Теперь ничего не стоит опрокинуть старинное здание, лишь бы утолить единственную неутолимую жажду – жажду власти. Летиция ещё девочка, но убеждена, что её сын-император уже правит. Сервилия намерена дойти до высшей точки власти, но извращённым путём, как будто вместо естественной любви она выбирает лесбийское непотребство. Криспина, вообразившая, что может опрокинуть тысячелетние законы и впихнуть на Палатин свою крошечную дочурку, глупее и Летиции, и её матери, но зато нахальнее и наглее обеих.

И остановить это безумие могут лишь отцы-сенаторы, которых Руфин всю жизнь недолюбливал. Это походило на насмешку. Но весь вопрос в том, кто же захотел посмеяться так изощрённо?