Ангелы на кончике иглы - Дружников Юрий - Страница 104

60. «777»

Усевшись за стол, товарищ с густыми бровями пошевелил кожей на переносице и помассировал пальцами брови, что помогало бороться с перхотью. Он выдвинул средний ящик, вынул из него пачку сигарет. Он сражался с собой, оберегая голосовые связки, которые теперь пребывали в состоянии хронического воспаления. Ему велели ограничить себя одной сигаретой в час и привезли импортный автоматический портсигар, часовой механизм которого открывал крышку раз в час. Но уже через двадцать минут он не мог дождаться, когда она откроется снова. Пришлось пойти на хитрость. В другом кармане пиджака и в столе он стал держать резервную пачку сигарет и в промежутках курил их. А врачам говорил, что благодаря автоматическому портсигару курит меньше. От сигареты его отвлек телефонный звонок. Услышав голос, он обрадовался, глаза засветились.

– Папа, когда домой собираешься?

– Здравствуй, дочка. У меня очень много работы… Только сейчас заканчиваю…

Он был рад, что она позвонила. Домой не хотелось. Такие минуты полного покоя удавались редко.

– Приезжай скорей! Братец прилетел. И я тебя не дождусь.

– Дождешься! Раз вся семья в сборе, скажи матери, сейчас буду…

Жена дремала, сидя на кухне, но не ложилась. Она услышала, как хлопнула дверь лифта, и открыла сама, не дожидаясь звонка. Две собаки – дог и сибирская лайка – бросились с визгом в прихожую, обгоняя хозяйку. Обе подпрыгивали, норовя лизнуть хозяина в лицо. Он успокаивал их, ласково гладил, трепал за уши.

– Прошу тебя, не сердись на дочь, – быстро заговорила жена, опережая возможную реакцию. – Просит денег три с половиной тыщи – в долг. Надо дать…

– Знаю я ее «в долг»! – засмеялся он.

Жена повесила его плащ на тонкой меховой подкладке.

– Ты плохо выглядишь. Опять курил? Ужинать будешь?

– Некогда. Я привез документы, придется поработать… Он смотрел на ее доброе, круглое лицо с некрасиво торчащими в разные стороны зубами.

– Дай ей денег. Конечно, дай. Что с ней делать, раз у нее бес в одном месте!

– Уже дала.

Он переживал, что дочь относилась к нему потребительски и доставляла немалые огорчения. Родила девочку, оставила у нас и вовсе по рукам пошла. Скандалит, куролесит, пьет. Хорошо хоть за границу ездит инкогнито. Теперь доложили, что познакомилась и встречается с подполковником МВД. Нужно, чтобы он на ней женился, хватит меня позорить. Ведь сама-то не девочка – сорок!

Поцеловав дочь, разговаривать с ней он не стал, а направился в свою комнату, где у него стоял стол и диван, намереваясь лежа прочитать несколько бумаг. На диване лежал, подняв ноги в ботинках на спинку, сын. Возле дивана на полу стояли бутылка и рюмка. Coбаки приплелись следом, улеглись на ковре, постукивая хвостами об пол.

– Пьешь, значит, по-прежнему, сынок?

– А, батя, здоров! Совсем ты загулял.

– Дай-ка я прилягу на диван, а ты посиди – отец нагнулся и поцеловал его, а нагнувшись, увидел, что бутылка на полу – минеральная вода. – Надолго в Москву?

– Дня на два, если не поможешь остаться подольше…

– Надоела Швеция? А чего бы ты хотел?

Почему дети не спросят у меня, как мое самочувствие, как дела? Почему вспоминают про отца, только когда нужна помощь? Это моя вина. Какими бы они ни были – моя. Я в его годы грудью пробивался, а он на всем готовеньком. Но, в сущности, он добрый.

– Как там мои внуки?

– Отлично. Тебя велели целовать. Летом привезу сюда на дачу.

– И какой же помощи ты ждешь от меня, сынок?

Тем временем отец растянулся на диване, а сын примостился в кресле.

– Да ничего особенного… Я думаю, это и тебе выгодно…

– Что именно?

– Проведи меня на пост председателя КГБ, батя.

– Тебя?

– А что?… Не глупей же я Кегельбанова. Он тебя при первой заварушке продаст. А тут тебе же спокойнее…

– Ну, что ж… Неплохая мысль, сынок. А справишься? Тогда давай попробуем. С понедельника, чтобы не откладывать, прямо и выходи работать на Лубянку.

– Серьезно или шутишь?

– Шучу?… А что, очень утомляют люди Кегельбанова, которые тебя охраняют и не дают тебе попасть в лапы буржуазной прессы? А здесь прячут твоих баб от жены, платят за тебя, возят, берегут…

– Как не пожить, пока есть возможность? Ты ведь тоже время зря не терял. И не меня они берегут, а тебя, па!

– Пусть меня. А кто бы ты был, если б не я? И не кричи тут. Наверху все слышно.

– Кегельбановы на даче, отец, я заходил. Тебе бы давно надо переехать в особняк. Пятикомнатная квартира на пятом этаже… Да в Швеции работяги лучше живут! Рассказать на Западе стыдно…

– А я, сынок, не для Запада живу. Я русский, служу народу. Кегельбанов слушается каждого слова, а сделай я тебя председателем КГБ, ты же отца родного посадишь! Шучу, конечно. Но не будет тебе этого поста!

– Брось, батя, я пошутил… Не надо мне этой должности. Сам буду расти. Давай за это выпьем.

– За это – давай…

Из серванта была принесена бутылка коньяку и рюмки налиты до краев. Они чокнулись.

– Домой поедешь или у нас переночуешь?

– Домой поеду, батя. Высплюсь, а с утра начну расти.

– Тогда езжай, и мне дай отдохнуть. Дело к часу ночи…

Отец глянул в щель между портьерами в окно. Он подождал, пока сын сел в машину, отъехал. За ним вырулила вторая черная «Волга» и скрылась под аркой.

Междоу прочим, дальнейший рост сына происходил так. Он подговорил своих друзей гебешников, и в поезде Москва – Хельсинки они напоили его начальника – управляющего объединением «Промсырьеимпорт» Министерства внешней торговли Седого, направлявшегося в Финляндию. Пьяного Седого спровоцировали на высказывания, затем на драку, а потом высадили из поезда. После этого министр Патоличев упросил Генерального секретаря разрешить перевести на эту должность торгпреда в Швеции сына Генсека. В западных газетах стали писать: «Сын помогает в гешефте отцу». К семидесятилетию человека с густыми бровями его сын был назначен заместителем министра внешней торговли.

Отец прилег на диван, притянув к себе японский транзистор. Вялой рукой он покрутил ролик, наткнулся на музыку, потом услышал, как помянули его по-русски: «Кремлевский владыка трезво рассуждает, что…» В это время раздалось непрерывное завывание глушилки, и он так и не узнал, о чем рассуждает трезво.

Он попытался задремать, но почувствовал легкую боль в паху. Поноет и само пройдет. Тут вспомнилась просьба Сагайдака. Завтра закрутят, затянут дела – будет не до нее. Как бы это сделать получше, на принципиальной основе? Он тихо встал с дивана, и обе собаки мгновенно поднялись и прошастали к двери, следуя за хозяином.

– Тс-с-с! – он погрозил им пальцем.

В квартире все спали. Дочь не уехала, осталась ночевать, на вешалке висел ее плащ. «Решила поспать одна», – ворчливо подумал отец, взял пальто, не надевая его, отодвинул тяжелый засов и отжал два замка.

– Ты чево надумал? – услышал он позади себя ворчливый шепот.

– Те чаво поднялась, мать? Не лезь не в свое дело!

Мать в свои восемьдесят два была крепкой, никаких болезней не знала и сына держала в строгости, считая, что дети – всегда дети и дай им одну поблажку, а уж бегут за другой.

– Это в какое ж не в свое? – прошептала она. – Как с твоими собаками в дождь таскаться – это мое, а тут не лезь? А ну, вертайся! Куды это собрался на ночь-то глядя!

Он стоял и смеялся. Ему было приятно, что мать на него кричала, как на маленького. От этого он чувствовал себя моложе, энергичнее. Он обнял ее за плечи, поцеловал в белые волосы.

– Ложись, маманя, спать, не волнуйся. У меня государственные дела…

Она отстранилась и продолжала строго:

– Это ж какие государственные – ночью? Знаю! Вертайся, говорю!

Собаки зарычали, чувствуя, что назревает конфликт, но не могли своим простым умом решить, серьезен ли он, чью сторону принять, и потому рычали неопределенно. Хозяин между тем уже отворил дверь; псы, всегда готовые гулять, выскользнули на площадку и таким образом приняли его сторону, рыча теперь на мать. Дверь он притворил за собой поспешно, чтобы мать не выходила на площадку.