Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович - Страница 62

— Постарайтесь, — Куманин встал и направился к выходу. Уже подходя к машине, он спросил Феофила:

— Кем был мой однофамилец, в честь которого названа здешняя богадельня? Говорят, и село до революции носило то же имя?

— Серпуховский купец, — ответил Феофил, — был очень богат, гонял по Волге пароходы, торговал солью и рыбой. Во многих окрестных селах строил церкви, богадельни и школы. Но жил постоянно в самом Серпухове, где была еще куманинская пристань. Сейчас никакой пристани там уже давно нет. А недалеко отсюда у него была дача — шикарный трехэтажный особняк с колоннами. Я видел фотографию в одном из старых журналов, «Столица и усадьба», кажется. Вы когда сюда ехали из Москвы, обратили, наверное, внимание на идущую вправо дорогу, где пост ГАИ. Это и есть дорога к особняку.

— Он сохранился? — удивился Куманин.

Феофил пожал плечами:

— Не знаю. Там с довоенных еще времен какой-то сверхсекретный институт, и никого туда не пускают. Слух ходил, что там изобретают какие-то невидимые лучи для сбивания самолетов. Возможно, особняк сохранился, но в перестроенном виде.

— А что потом стало с этим Куманиным, известно?

— В Оке утопили вместе с моим дедом, — ответил Феофил.

Садясь в машину, Куманин задал последний вопрос:

— А как этого Куманина звали? Не знаете?

— Не знаю, — признался Феофил. — Мать, может, знает. Я уточню, если вас это интересует. Вдруг родственник?

Куманин, ничего не ответил, газанул и доехал по дороге в сторону куманинской богадельни.

III

Еще на подъезде к дому Пименова Сергей подумал, что надо бы залить воды в радиатор машины. Но псих-психиатр настолько заморочил ему голову своими библейско-мистическими рассуждениями, что он забыл об этом. Куманин уже проехал пост ГАИ на таинственной лесной дороге, ведущей, как удалось узнать, к бывшему особняку купца Куманина, когда тревожно замигала лампочка температуры, оповещая о том, что дальнейшая езда погубит двигатель. Сергей выругался, остановил машину и вышел на дорогу. Натянув грубую рабочую рукавицу, он снял пробку радиатора, и оттуда повалил пар, как из лопнувшей трубы теплоцентрали. Он оглянулся вокруг. С левой стороны дороги сплошной стеной стоял лес. Жара последних дней насухо высушила все придорожные канавы. До ближайшей же речки, где можно было набрать воды, было еще километров семь. Однако справа лес уже отступал метров на пятьсот от дороги, и на пологом косогоре притулился небольшой домик, утонувший в зелени растущих кругом молодых сосен. Выбора не было. Достав из багажника ведро и заперев машину, Куманин пошел через поле к этому дому. Взобравшись на косогор, он увидел внизу несколько десятков крыш какого-то поселка.

У домика, к которому он подошел, на скамеечке дремала старушка, положив на колени натруженные руки. При появлении Куманина она открыла глаза и без всякого испуга спросила:

— Чего тебе, сынок?

— Извините, мамаша, — обратился Сергей, выставляя перед собой пустое ведро в качестве доказательства мирных намерений. — Воды у вас где-нибудь можно набрать в машину залить?

Старуха тяжело поднялась со скамейки.

— Беда с водой-то, — проговорила она жалобно. — До колонки-то пока дойдешь — замучаешься. Мне же не натаскать, а сын-то из Москвы раз в год по обещанию наезжает, мне ни гряды не полить, ни постирать, ни обед приготовить. Бочка-то вон скоро вообще рассохнется…

— А где колонка? — спросил Куманин.

— Сейчас внучка кликну, он покажет. — Дениска, проводи этого дядю до колонки, — позвала внука бабушка.

Откуда-то появился мальчонка лет десяти, всем своим видом выказывая готовность послужить проводником.

— Сынок, — обратилась старушка к Куманину. — Ты бы и мне воды в бочку натаскал, а? А я тебя молочком попотчую с клубникой. А то совсем пропадаю. Я тебе коромысло дам и два ведра больших. Ходки три сделаешь, и ладно. Мне-то ведь уж скоро восемьдесят. Боюсь, помру, таская.

Куманин взглянул на часы и согласился. По большому счету, в Москве делать было нечего, а садовой клубники он давненько не пробовал.

Колонка оказалась метрах в двухстах от дома. В сопровождении Дениски Куманин совершил три ходки и под благодарственные причитания бабы Дуси (старушку звали Евдокия Никифоровна) наполнил бочку водой почти до краев. После чего старушка пригласила его в дом отведать обещанное молоко с клубникой. Это было весьма кстати, поскольку Сергей, как всегда, утром перехватил стакан кефира, а уже шел четвертый час. Войдя в дом, первое, на что обратил внимание Куманин, был большой фотопортрет мужчины в гимнастерке с тремя кубиками на петлицах, висевший на стене. Гимнастерка его была украшена значком «Ворошиловский стрелок» и «20 лет НКВД» в виде традиционных щита и мяча. Приглядевшись, Куманин понял, что эта фотография с какого-то маленького оригинала, видимо, сохранившегося на старых документах.

Баба Дуся заметила, с каким любопытством Куманин рассматривает фотографию на стенке и, вздохнув, пояснила:

— Муж мой — Ваня. Как в сороковом году пропал, так ни слуху ни духу.

— На финской войне? — поинтересовался Куманин.

— Какое там на войне! — отмахнулась бабуся. — Кабы на войне, то понятно было бы. А то здесь он служил, неподалеку, в охране. Тут недалече в лесу, где милиция-то сейчас стоит, дорога идет к даче какого-то бывшего буржуя. Там он и служил в охране.

— А что на той даче было, — спросил Куманин, — чего он охранял?

— А шут его знает, — сказала бабка, — никогда не сказывал, да я не особо спрашивала. Секреты какие-то охранял, потом у них, в аккурат перед Новым годом в сороковом, какой-то начальник помер. Его неподалеку тут, на старом монашеском кладбище схоронили, с тех пор я Ваню своего и не видела. Много человек из поселка, что там служили, пропало тогда. Думали, перевели их куда. Я и в Москву ездила, хлопотала, куда мне с детьми деться — ни денег, ни аттестата. Никто ничего не знал. А там война началась. Только после нее пенсию выхлопотала небольшую и справку на Ваню получила: «Погиб при выполнении службы» — так вроде написано.

— А что за начальник умер? — спросил Куманин, — наслаждаясь свежей клубникой.

— А шут его знает, — ответила баба Дуся, — полковник какой-то. Сказывали фамилию, да я позабыла.

— Не Лисицын случайно? — поперхнулся Куманин молоком от своей догадки.

— Не, — сказала старушка, — не Лисицын, Лисицына-то я знала, он майором был. Был там большой начальник, полковник какой-то, пару раз показывался у нас в поселке, после того и Лисицын пропал, и Ваня мой, и все. Меня с детьми выселить отседова хотели, да тут война с немцем началась, и позабыли, а после войны пенсию дали…

Куманин почувствовал, как заколотилось у него сердце. Значит, старая дача давно убитого серпуховского купца Куманина, и есть объект 17! И этот объект существует до сих пор, раз там такая охрана. Он забыл о молоке и клубнике, пытаясь унять дрожь, спросил:

— А кладбище-то это где? Где полковника этого похоронили?

— Километрах в семи отсюда. Там раньше скит стоял и кладбище при нем. Там его и схоронили. Слух был, что расстреляли за что-то. Потому так и похоронили.

— А подъехать туда на машине как-нибудь можно? — поинтересовался Куманин.

— Подъехать-то можно, — сказала старушка. — На Москву еще километра четыре проедешь, а там проселок вправо пойдет. Вот по нему еще километра три, а затем пешком уже недалеко. Только вот не пустят тебя, милок, туда.

— Это почему же? — Куманин допил молоко и вытер платком губы.

— Воинская часть стоит, все колючкой опутали. Бабы-то наши туда по грибы да за клюквой осенью хотят. Когда ничего, а когда ловят и штрафуют. Страсть какие злые бывают… Да и заросло там, поди, все. Часовенка должна стоять, коль не снесли. Красивая такая…

— Вы сами-то бывали там? — спросил Куманин.

— Еще с мужем ходила, — вздохнула бабка, — давно. Он мне часовню показывал. С тех пор не бывала.

Поблагодарив бабу Дусю за угощение, Куманин с ведром воды стал спускаться к шоссе.