Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович - Страница 51

— Я вообще не понимаю, — засмеялся Горбачев, — как вы, Виктор Иванович, умудрились закончить в свое время вуз?

— Я техникум закончил, — признался генерал, — сельскохозяйственный, в котором, если мне не изменяет память, вы тоже учились. Только на агронома, а я — на ветеринарного фельдшера. Будь моя воля, я весь личный состав разведки и контрразведки набирал бы из бывших ветеринаров.

— Это почему же? — удивился Горбачев, которому напоминание о его комбайнерском прошлом явно улучшило настроение.

— Потому, — объяснил генерал, — что ни у лошади, ни у коровы не спросишь, чем она больна или что у нее болит. Надо самому все понять, осмыслить и принять решение. Особенно, если вспомнить времена, когда за смерть коровы давали срок, а за смерть лошади — расстреливали. Помните, как было расстреляно все ветеринарное управление Красной Армии?

— В самом деле, — рассмеялся генсек, — я как-то никогда не рассматривал профессию ветеринара с этой точки зрения. И много у вас на Лубянке ветеринаров?

— К сожалению, — в тон ему буркнул Климов, — больше гинекологов…

— Как вам не стыдно, — одернул генерала целомудренный генсек. — Вечно вы сведете разговор к… Я, знаете ли, даже в молодости… Впрочем, ладно. Продолжайте.

— Вечно вы меня перебиваете, — недовольно пробурчал Климов. — О чем мы говорили?

— О том, — подсказал Горбачев, — что царь Николай II был добрым и мягким человеком»

— Вот именно, — вспомнил Климов. — Он был слишком добрым и мягким, что совершенно не соответствовало роли самодержавного монарха, каким он считался по тогдашним российским законам. Вы знаете, он за всю свою жизнь не повысил ни на кого голоса, ни разу не использовал своей неограниченной власти, а ведь мог, любого вздернуть на виселицу, или отправить за решетку без решения суда.

— Что вы говорите? — снова удивился Горбачев. — Я об этом никогда не слышал. Продолжайте, товарищ Климов. Все это звучит очень интересно и по-новому. Я очень люблю, знаете ли, нестандартное мышление, как у вас.

— Он любил свою семью, — продолжал генерал. — Хотя та далеко не всегда отвечала ему такой же любовью. Прибавьте к этому смертельно больного сына, и перед вами встанет образ очень интересного человека, человека, который, имея за своей спиной 15-миллионную армию, из-за беспокойства о своей жене и больных детях отрекся от престола в тот момент, когда всего лишь несколько решительных, даже не поступков, а слов, было достаточно, чтобы подавить мятеж убоявшихся идти на фронт запасных батальонов и пьяной столичной черни.

Горбачев хотел было снова поправить Климова, назвавшего боевой авангард рабочего класса — петроградский пролетариат — «пьяной черни», но решил этого не делать, а просто спросил:

— Ну и что это доказывает? То, что он был бесхарактерным, это общеизвестно!

— В том-то и дело, — согласился Климов. — Этот человек, я имею в виду царя, в течение всех двадцати трех лет своего царствования демонстрировал, что благо его семьи ему дороже блага государства. Иногда ноша царского бремени, а вы, Михаил Сергеевич, лучше всех других ныне можете оценить, какова эта ноша, была для него совершенно непосильна. В такие моменты он либо уходил на своей яхте в глухие финские шхеры, либо уезжал охотиться в Беловежскую пущу, подальше от дел. В один из таких моментов душевной слабости его и подловили в Пскове в феврале 1917 года. При тогдашней гласности составить себе представление о том или ином состоянии психического настроя главы государства было достаточно просто. Воспользовавшись положением царя и его семьи в 1918 году, немцы задумали следующую операцию. Они предлагают царю восстановление его престола в обмен на мир на условиях Брестского договора. Большевиков он сможет потом перевешать сам, или они сделают это за него с не меньшим удовольствием. Повторю: когда у немцев возникла подобная мысль, бывший царь со своей семьей находился в Тобольске, где пользовался относительной свободой, принимал гостей, ходил в церковь — он, кстати, был очень религиозным человеком, в общем, по признанию окружающих, в тот период впервые за всю жизнь по-настоящему отдыхал и, как ни парадоксально, чувствовал себя свободным.

В Тобольск доходят первые сообщения о Брестском договоре, затем появляется в конце февраля 1918 года баронесса Буксгевден — бывшая фрейлина двора. Она передает Николаю предложение немцев. Тот категорически эти предложения отвергает. Баронесса советует бывшему императору, чтобы он не принимал каких-либо окончательных решений, а все продумал и готовился к переезду в Москву, затем — в Германию. Другими словами, баронесса дает ему понять, что он будет передан немцам. А те найдут способы давления на него для подтверждения статей злополучного договора. Царь же готов жить в Тобольске или в другом, более глухом, городе сколько угодно в качестве частного лица, но не принимать участия в политике, тем более столь позорного.

Немцы уверены, что он изменит свое мнение, если попадет к ним в руки, а семья останется в Сибири. Тогда, играя на безопасности его семьи, они смогут склонить царя к восстановлению куцего Российского царства в качестве немецкой подмандатной территории, что-то вроде нынешней Намибии. Мечтатели-немцы и не подозревают пока, что их империи осталось существовать чуть больше полугода, но в большой политической игре все почему-то полагают себя бессмертными. Если бы каждый император или вождь осознавал свою смертность, вся человеческая история пошла бы по другому руслу. Начал бы Гитлер вторую мировую, знай он, что через шесть лет ему придется застрелиться в бункере? Начал бы Ленин все свои глобальные мероприятия, знай он, что всего через пять лет станет какать под себя?

— Ну я же вас просил, — почти простонал Горбачев, — не говорить при мне о Ленине в подобном тоне. Хватит ваших исторических экскурсов в самом деле. Чем вам так Ленин помешал? И вообще, где вы успели такой антисоветчины набраться?

— На службе, — довольно резко ответил Климов. — Итак, немцы требуют у советского правительства доставить Николая II в Москву. Заметьте — одного Николая. Раньше, при подписании договора, они обосновывали свое требование тем, что императрица — немка по происхождению, а потому дочерей ее следует считать немецкими принцессами, сына — курфюрстом Германской империи. Речь о самом Николае не шла. Немцы просто ликовали, когда удалось его сбросить с престола, сорвав намеченное на весну-лето 1917 года мощное, скоординированное с союзниками, наступление русской армии, которое, по всем расчетам специалистов, привело бы к крушению Германии на год раньше, но с неизмеримо худшими для нее последствиями. Более всего немцы боялись, что какая-нибудь неконтролируемая ими сила снова возведет на трон Николая, и он объявит о денонсации Брестского договора, а затем возобновит войну с Берлином. Поэтому теперь они требуют доставки в Москву и дают смутные обещания воссоединить всю семью когда-нибудь в будущем.

— Интересно, — сказал Горбачев. — Неужели Ленину и другим большевикам были неизвестны вполне очевидные планы немецкой стороны?

— Конечно, были известны, — ответил Климов. — Я полагаю, во всех подробностях. Но когда отсутствуют реальные силы, осведомленность о планах противника может доставлять только моральное удовлетворение. Все, что могли себе тогда позволить Ленин и его соратники, это тянуть время и обманывать немцев по мере возможности, иногда до неприличия грубо и примитивно. Каждое утро Владимир Ильич требовал обстоятельного доклада об обстановке на Западном фронте, будто он был не главой Республики, а начальником штаба у маршала Фоша. Дело в том, что накануне всех этих событий в войну на стороне Антанты вступили Соединенные Штаты, и Ленин постоянно успокаивал свое окружение: «Раз Америка вмешалась в войну, значит, немцам уже точно скоро конец, иначе она бы не вмешалась». И ежедневно ждал подтверждения своим словам. Пока же американцы перевозили через океан во Францию свои экспедиционные войска, оставалось только тянуть время. Но большому счету, это напоминало действия воробья, попавшего в лапы кошки и пытающегося своим чириканьем отвлечь внимание этой самой кошки, отсрочив тем самым неминуемый конец. Как только что-либо делалось не так, как им хотелось, немцы грозили оккупировать Москву и Петроград, арестовать Ленина и прочих, предав их суду по обвинению в международном терроризме, хотя в те годы это называлось несколько иначе.