Тайна Урулгана - Булычев Кир - Страница 6

Но все терпели. Послушно отвечали профессору о метеорите и возможности путешествия за Урулган.

– Если Колоколов не поможет, людей не достать, – говорил отец Пантелеймон.

Он водил пальцем по карте низовьев Лены, привезенной профессором из столицы.

– Тунгусы сейчас съезжаются в Булун, там начинается ярмарка и дележ рыболовных тоней, – пояснил Барыкин.

– Что такое Булун? – спросил Мюллер.

– Это последнее поселение в низовьях Лены, – сказал Андрюша. – Я там был в прошлом году с землемерами.

– Мне знакомо это наименование, – сказал профессор.

– Без сомнения, – пояснил Черников. – В свое время о нем писали в Европе. В семидесятых годах прошлого века корабль «Жаннета» капитана де Лонга был раздавлен льдами севернее устья Лены, и его команда пошла по льдам на юг.

– Помню, помню, – поднял руку профессор, который предпочитал говорить сам. – Они не дошли до Булуна несколько миль и сгинули в снегах.

– Боцман и несколько матросов добрались до Булуна, – с удовольствием поправил гостя Семен Натанович, который тоже любил говорить сам.

– И что там? – спросил Мюллер.

– Там стойбище тунгусов и несколько изб – в них живут казаки. Там есть изба полицейского начальника.

– Крупный культурный пункт наших мест, – сказал иронично телеграфист Барыкин.

Мария Павловна внесла большую деревянную миску с пельменями.

– Отведайте, – сказала она, – отведайте, батюшка.

Ей в жизни еще не приходилось видеть настоящего профессора.

Младшие дети Черниковых – четверо, все одинаковые, скуластые, с прямыми черными волосами – в мать, глазастые, носатые – в отца, – выглядывали из-за двери, сопели от волнения.

Мария Павловна положила пельменей Мюллеру и полила их сметаной.

– Лучших пельменей вы от Северного полюса до Иркутска не отведаете, – сказал гостю отец Пантелеймон.

– Да-да, это великолепно, – согласился Мюллер. – Скажите, а отправится ли кто-нибудь на ярмарку из Новопятницка?

– Колоколов собирался, – сказал Андрюша.

– Две баржи с товаром, – отец Пантелеймон загибал пальцы, – нет, три. «Иона» потащит.

– У Колоколова есть мощный буксир «Иона», – пояснил Андрюша.

– В честь ихнего батюшки назван, – сказал учитель.

– Можно ли нам рассчитывать на место на барже? – спросил Мюллер.

– Нравятся пельмени? – спросила Мария Павловна, удрученная тем, что высокий гость все еще их не попробовал.

Черников разливал водку из стеклянного графина.

– С приездом, – сказал он. – Со знакомством.

Хлопнула дверь. Вбежала Ниночка Черникова. За ней боком, почти упираясь в притолоку, вторгся неловкий Костя Колоколов.

– Пельмени еще не съели? – спросила Ниночка с порога.

– Неужто тебя у Ефрема Ионовича не покормили? – удивилась Мария Павловна.

– Разве там пища? Костя, подтвердите, разве там пища? – Ниночка была возбуждена, раскраснелась и была так хороша, что даже Мюллер, равнодушный к женским прелестям, залюбовался ее экзотической красотой.

Как и ее младшие братишки, она унаследовала от матери высокие скулы, брови вразлет и густые волосы цвета воронова крыла, а от отца громадные карие глаза, высокий в переносице, тонкий с горбинкой нос и полные яркие губы.

– Отец привез из Якутска повара, – сообщил, смущаясь, Костя. – Теперь питается по системе доктора Леграна. Вегетарианская пища и долголетие.

Костя говорил серьезно, и непонятно было, осуждает ли он отца либо преклоняется перед его передовыми взглядами.

– Вареная морковка под молочным соусом! С ума сойти! – сказала Нина, занимая место за столом, из-за чего телеграфист Барыкин вынужден был отодвинуться в угол.

– Как же басурманы? – засмеялся отец Пантелеймон. – Им же бифштекс с кровью подавай.

– Ели морковку, а Ефрем Ионыч читал им лекцию о пользе натуральных продуктов, – сказала Ниночка, насаживая на вилку сразу два пельменя.

– Глупо, – впервые заговорил Васильев, из ссыльных эсдеков. – В руках торговцев накапливаются колоссальные средства, а они по серости своей не знают, во что их употребить.

– Ошибаетесь, голубчик, – возразил Черников. – Это Иона Колоколов не знал, как употребить, в кубышку складывал. А наш уважаемый почетный гражданин не лишен выдумки и предприимчивости. Он впитывает современные веяния, порой варварски, но впитывает. Прости, Костя.

– А я не обижаюсь, – сказал Костя. – Я даже иногда преклоняюсь перед ним.

– Твоя беда, Костик, – сказала Ниночка, – в том, что ты слабовольный. Ты – диалектическое отрицание собственного родителя.

– Он у нас, как русский народ, – сказал отец Пантелеймон профессору, который мало прислушивался к разговору, продолжая рассматривать карту, придавленную миской с пельменями. – Терпелив к властям предержащим.

– Я его перевоспитаю, – засмеялась Ниночка, положив ладошку на плечо Косте, и тот зарделся, потому что до сегодняшнего дня полагал Ниночку единственным близким себе существом в проклятом городишке, а уютный добрый дом Черниковых был ему куда роднее отеческого. И когда два часа назад он влюбился в англичанку, то тут же согнулся под чувством глубокой вины и невозможности что-то изменить в своей жизни.

Мария Павловна принесла еще миску пельменей погорячее, специально для Костика.

– Прекрасным иудейкам, – загудел отец Пантелеймон, – свойственно в силу ихнего характера распоряжаться мужскими судьбами. Однако Библия учит, что редко это приводило к добру.

Все засмеялись.

Семен Натанович не засмеялся – его беспокоили отношения между его дочерью и купеческим сыном. Сам он был лишен сословных и прочих предрассудков, но знал, как важны они для других. Костя был образован, мягок, но неудачник, прирожденный неудачник, который всю жизнь будет позволять иным людям управлять собственной судьбой. А когда рядом есть отец – человек волевой и спесивый, уверенный в своем праве крутить сыном, как того пожелает, то будущее Ниночки, как ни странно, весьма похожей по властности характера на старшего Колоколова, пугало старого террориста.

Семен Натанович вздохнул, поискал глазами Марию Павловну и знаком велел ей принести еще водки.

Черников потерял счет годам, проведенным в Сибири. Попал он туда в 1879 году, по процессу девяноста шести, еще молоденьким наивным народовольцем, бежал, участвовал в нескольких дерзких акциях, скитался по явкам, бедствовал, спорил в прокуренных комнатах, готовил бомбы, рыл подкопы – было это все одним быстротекущим сном, от которого в памяти остались лишь ненужные частности. В 1882-м он был пойман окончательно, приговорен к смерти, помилован, получил двадцать лет каторги и лишь через десять лет вышел на поселение в Новопятницком – тогда еще деревне и пристани на Лене. И оказалось, что дело, которому он служил, изменилось уже настолько, что и ты ему не нужен, и оно тебе неинтересно. Юношеская энергия и самопожертвенность голодного юноши из Белостока сгорели на каторге – хорошо еще, что сохранилось здоровье. Это не означает, что Семен Натанович изменил своим взглядам или морально опустился. Но он устал и не желал убегать тайгой в Париж, метать бомбы в кареты губернаторов или устраивать голодовки в централе.

В Семене Натановиче проснулся наследственный портняжный талант. Он осел в Новопятницком, там же женился на низенькой разбитной якутской сироте, что сбежала из миссионерского приюта. Родилась Ниночка, и он по настоянию Марии Павловны крестил дочь. Как и остальных своих детей. Был он честен, гостеприимен, начитан и верил в прогресс. Дом его стал центром культурной жизни села. Своим бескорыстием, умением тихо и ненавязчиво помочь любому, обогреть и улыбнуться Семен Натанович вызывал участие многих в Новопятницке. А в Новопятницке обитали разные люди. И всем казалось, что жил он там всегда. И даже железная вывеска с нарисованным на ней масляными красками франтом в котелке и смокинге под надписью «С. Черников. Мужской портной из Варшавы», приколоченная у ворот, совсем облезла от старости. Черников не менял ее. По преданию, она была написана самим князем Кропоткиным.