Похищение чародея - Булычев Кир - Страница 15

– Боярин, – сказал жилистый мужчина, – а что с огненным горшком делать?

– Это сейчас не нужно, Мажей, – сказал Роман.

– Ты сказал, что и меня пошлешь, – сказал Мажей. – Божий дворяне весь мой род вырезали. Не могу забыть. Ты обещал.

– Господи! – Роман сел на лавку, ударился локтями о стол, схватил голову руками. – Пустяки это все, суета сует!

– Господин, – сказал Мажей с тупой настойчивостью, – ты обещал мне. Я пойду и убью епископа.

– Неужели не понимаешь, – почти кричал Роман, – ничем мы город не спасем! Не испугаются они, не отступят, их вдесятеро больше, за ними сила, орден, Европа, Магдебург, папа... Конрад Мазовецкий им войско даст, датский король ждет не дождется. Вы же темные, вам кажется, что весь мир вокруг нашего городка сомкнулся! Я и башню жечь не хотел... Вячко меня прижал. Лучше смириться, ордену кровь не нужна, орден бы князю город оставил... Неужели вам крови мало?

– Ты заговорил иначе, боярин, – сказал Мажей. – Я с тобой всегда был, потому что верил. Может, других городов не видал – наши литовские городки по лесам раскиданы, но, пока орден на нашей земле, мне не жить. Мы орден не звали.

– Бороться тоже надо с умом, – стукнул кулаком по столу Роман. – Сегодня ночью они на приступ пойдут. Возьмут город, могут нас пощадить. Если мы поднимем руку на Альберта – они всех нас вырежут. И детей, и баб, и тебя, шут, и меня...

– Я убью епископа, – сказал Мажей.

– А я, дяденька, – сказал шут, – с тобой не согласен. Волки добрые, а овец кушают.

– Молчи, раб! – озлился Роман. – Я тебя десятый год кормлю и спасаю от бед. Если бы не я, тебя уж трижды повесили бы.

– Правильно, дяденька, – вдруг рассмеялся шут. – Зато я иногда глупость скажу, умные не догадаются. Рабом я был, рабом умру, зато совесть мучить не будет.

– Чем болтать, иди к княжне, – сказал Роман жестко. – Дашь ей приворотного зелья. Так, чтобы старуха не заметила.

– И это гений, – вздохнула Анна.

– А что? – спросил Кин.

– Верить в приворотное зелье...

– Почему же нет? И в двадцатом веке верят.

– Иду, – сказал шут, – только ты к немцам не убеги.

– Убью. Ты давно это заслужил.

– Убьешь, да не сегодня. Сегодня я еще нужен. Только зря ты епископа бережешь. Он тебе спасибо не скажет.

Шут подхватил склянку и ловко вскарабкался вверх.

Мажей вернулся к печи, помешивал там кочергой, молчал. Роман прошелся по комнате.

– Нет, – сказал он сам себе, – нет. Все не так...

Отрок присел у стены на корточки. Роман вернулся к столу.

– Может, пойти за шутом? – спросила Анна.

– Мне сейчас важнее Роман, – сказал Кин.

– Поди сюда, Глузд, – сказал Роман, не оборачиваясь.

Отрок легко поднялся, сделал шаг. И тут же обернулся.

Роман резко поднял голову, посмотрел туда же. Вскочил из-за стола. Мажея в комнате не было.

Роман одним скачком бросился за печку. Там оказалась низкая массивная дверь. Она была приоткрыта.

– Глузд, ты чего смотрел? Мажей сбежал!

– Куда сбежал? – не понял отрок.

– Он же с горшком сбежал. Он же епископа убить хочет!

Роман толкнул дверь, заглянул внутрь, хлопнул себя по боку, где висел короткий меч, выхватил его из ножен и скрылся в темноте.

Отрок остался снаружи, заглянул в ход, и Анне показалось, что его спина растет, заполняя экран. Стало темно – шар пронзил отрока, пронесся в темноте, и темнота казалась бесконечной, как кажется бесконечным железнодорожный туннель, а потом наступил сиреневый дождливый вечер. Они были метрах в ста от крепостного вала, в низине, заросшей кустарником. Между низиной и крепостью медленно ехали верхом два немецких ратника, поглядывая на городскую стену. На угловой башне покачивались шлемы стражников.

Вдруг в откосе образовалась черная дыра – откинулась в сторону дверь, забранная снаружи дерном. В проеме стоял Роман. Он внимательно огляделся. Дождь усилился и мутной сеткой скрывал его лицо. Никого не увидев, Роман отступил в черный проем, потянув на себя дверь. Перед глазами был поросший кустами откос. И никаких следов двери.

Кин вернул шар в подвал, на мгновение обогнав Романа.

Отрок, так и стоявший в дверях подземного хода, отлетел в сторону – Роман отшвырнул его, метнулся к столу. Отрок подошел, остановился сзади. Роман рванул к себе лист пергамента и принялся быстро писать.

– Стучат, – сказал Кин. – Анна, слышишь?

В дверь стучали.

Анна сделала усилие, чтобы вернуться в двадцатый век.

– Закрой дверь, – быстрым шепотом сказал Кин. – И хоть умри, чтобы никто сюда не вошел. Мы не можем прервать работу. Через полчаса я ухожу в прошлое.

– Есть, капитан, – сказала Анна также шепотом.

От двери она оглянулась. Кин следил за шаром. Жюль следил за приборами. Они надеялись на Анну.

За дверью стоял дед Геннадий. Этого Анна и боялась.

– Ты чего запираешься? – сказал он. – По телевизору французский фильм показывают из средневековой жизни. Я за тобой.

– Ой, у меня голова болит! – сказала Анна. – Совершенно не могу из дома выйти. Легла уже.

– Как легла? – удивился Геннадий. – Воздух у нас свежий, с воздуха и болит. Хочешь, горчишники поставлю?

– Да я же не простужена. У меня голова болит, устала.

– А может, по рюмочке? – спросил дед Геннадий.

Анне надо было не пускать деда в сени, где на полу сохранялись следы трудовой деятельности Жюля.

– Нет, спасибо, не хочется.

– Ну, тогда я пошел, – сказал дед, не делая ни шагу. – А то французский фильм начинается. Эти не возвращались? Реставраторы?

– Нет. Они же на станцию уехали.

– А газика-то сначала не было, а потом взялся. Удивительное дело. Здесь разве газик проедет?

– Они с холма приехали.

– Я и говорю, что не проедет. Но люди приятные, образованные. Изучают наше прошлое.

– Я пойду лягу, можно?

– Иди, конечно, разве я держу, а то фильм начинается. Если захочешь, приходи, я смотреть буду.

Наконец дед ушел. Анна не стала дожидаться, пока он скроется за калиткой, – бросилась обратно в холодную горницу.

За время ее отсутствия сцена в шаре изменилась.

Он вернулся на верхний этаж терема – в угловой комнате была лишь польская княжна Магда. Анна не сразу увидела, что на полу, скрестив ноги, сидит шут.

– Я слышала шум, – сказала Магда. – Начался приступ?

– А что им делать? Пришли к обеду, значит, ложку подавай. А если блюдо пустое, а они голодные...

– Ты где научился польскому языку, дурак?

– Мотало шапку по волнам, – ухмыльнулся шут. – То здесь, то там.

– Это правда, что твой хозяин сжег орденскую башню?

– Он и десять башен сжечь может. Был бы огонь.

– Он чародей?

– И что вам, бабам, в чародеях? Где щекочет – туда пальчики тянете. Обожжетесь.

– Везде огонь, – сказала княжна. Она вдруг подошла к шуту, села рядом с ним на ковер. И Анна поняла, что княжна очень молода, ей лет восемнадцать.

– Я в Смоленск ехать не хотела, – сказала она. – У меня дома котенок остался.

– Черный? – спросил шут.

– Серый, такой пушистый. И ласковый. А потом нас летты захватили. Пана Тадеуша убили. Зачем они на нас напали?

– Боярин говорит, что их немцы послали.

– Мой отец письмо епископу писал. Мы же не в диких местах живем. А в Смоленске стены крепкие?

– Смоленск никто не тронет. Смоленск – великий город, – сказал шут. – Нас с боярином Романом оттуда так гнали, что мы даже бумаги забрать не успели. И печатный станок наш сожгли.

– Какой станок?

– Чтобы молитвы печатать.

– Боярин Роман с дьяволом знается?

– Куда ему! Если бы дьявол за него был, разве бы он допустил, чтобы монахи нас в Смоленске пожгли?

– Дьявол хитрый, – сказала княжна.

– Не без этого, – сказал шут. – Люб тебе наш боярин?

– Нельзя так говорить. Я в Смоленск еду, там меня замуж отдадут. За княжьего сына, Изяслава Владимировича.

– Если доедешь, – сказал шут.

– Не говори так! Мой отец рыцарям друг. Он им землю дал.