Любимец - Булычев Кир - Страница 32

Когда делили имущество Гургена, ветераны не вмешивались – все досталось новичкам и юниорам. Мне дали его нож. Небольшой нож, ножны кожаные, потертые, клинок от долгой заточки стал маленьким, в две ладони длиной. Я носил его под курткой, за поясом, на всякий случай, и был благодарен Гургену за такой хороший подарок.

Нож Гургена мне пригодился в бою, в настоящем, календарном бою, который оказался для меня последним боем в нашей школе.

Было это осенью, началось официальное первенство Москвы, а наша школа оказалась в невыгодном положении – у нас пало три коня, в том числе любимый боевой конь Добрыни. Коней кто-то отравил, и неизвестно – то ли соперники, то ли букмекеры, которые ставили чужие деньги на команды.

Боевого коня сразу не выучишь. Таких коней отбирают жеребятами. Специально выкармливают, тренируют. Когда наши кони пали, на носу была календарная встреча. У господина Ахмета, не говоря уж о ветеранах, настроение испортилось. Проигрывать – значит скатиться вниз таблицы, а может, даже вылететь из первой лиги. А из второй лиги редко кто возвращается в первую – желающих много, а набрать денег и людей на команду высокого класса во второй лиге без спонсоров невозможно. Но спонсоры не ставят на неудачников.

Добрыня был сам не свой, лучше к нему не подходить. Он был уверен, что коней отравили наши противники «Белые Негры» с Пушкинской. Для меня все эти слова ничего не значили – я не знал, кто такие негры и почему они белые, не знал, что такое Пушкинская. А когда спросил у Пруписа, тот пожал плечами – тоже не задумывался. Только фельдшер сказал мне, что Пушкин был поэтом, он жил давно и писал стихи. У спонсоров тоже есть поэты и стихи, хотя в это трудно поверить. Поэты сидят на какой-то горе не на нашей планете и хором воют про погоду и курчавые облака. Господин Яйблочко в таких случаях хохочет до слез, а госпожа Яйблочко любит их слушать и включает, когда супруга нет дома.

В тот день я выступал вместе с юниорами. Так же, как они, я был в куртке из толстой бычьей кожи, в круглой железной каске, у меня был меч и нож Гургена. Батый и другие юниоры были одеты схоже со мной. Добрыне, Соловью и Микуле, лишившимся коней, достали подмену – только новые кони, взятые из плохих конюшен, мало на что годились.

Но ставки были велики, выиграем – сможем купить целую конюшню, проиграем – и конец школе. Так что в автобусе, который вез нас на стадион, расположенный совсем в другом конце города, на излучине широкой реки, все молчали, каждый как мог готовился к бою.

В раздевалку к нам господин Ахмет привел колдуна, чтобы он нас заколдовал. Битва предстояла настоящая, без договоренностей: если судьям или букмекерам станет известно о сговоре, нас вышибут из первой лиги.

Колдун был в черном костюме, оранжевом жилете и в синем цилиндре.

Мне его одежда показалась некрасивой – наверное, так ходили люди еще до спонсоров, но я не люблю слишком ярких красок и диких сочетаний цветов, хотя другие гладиаторы об этом не задумываются.

Колдун вытащил из перевязанного веревкой портфеля графин и несколько небольших стаканчиков. В графине была розовая жидкость. Колдун сначала прыгал вокруг графина, выкрикивая колдовские слова, а потом, когда господин Ахмет велел ему закругляться, потому что нам пора выходить, он разлил розовую жидкость по стаканчикам, и ветераны выпили, а потом недопитое оставили нам. Это был спирт, но в него было что-то добавлено.

– Надеюсь, не допинг? – спросил Прупис, пригубливая.

– Я знаю, чем рискую, – сказал колдун.

У него было длинное желтое лицо и выщипанные в ниточку брови.

Он собрал стаканчики в портфель, Ахмет дал ему двенадцать рублей, и колдун, пересчитав деньги, сказал, что мы обязательно победим.

Выйдя перед началом боя в коридор, я увидел колдуна снова – он шел рядом с другим колдуном. Они мирно разговаривали, и фельдшер, который был со мной рядом, сказал:

– А второй был у негров. Они братья.

– Интересно, что он сказал неграм, – сказал я.

– Почему ты спрашиваешь?

– А то ведь наш нам сказал, что мы победим. Значит, второй сказал неграм, что они не победят?

Мои рассуждения развеселили фельдшера.

– Чего смеешься? – спросил я.

– Кто бы ему заплатил деньги за плохое предсказание?

Я подумал немного и сообразил, что фельдшер прав, и это меня расстроило.

– А я ему поверил, – сказал я.

– Ну и продолжай верить, – сказал фельдшер. Тут мы расстались – он пошел с тренерами и рабами к кромке поля, чтобы наблюдать за боем из-за деревянного барьера, а я поспешил за гладиаторами.

Мы выстроились у широкого прохода под трибунами. Впереди, как положено для торжественного выхода, стояли конные ветераны – в латах, кольчугах, с красными щитами и копьями, затем мы – пехота.

Шум стадиона давил на барабанные перепонки. Я никогда еще не видел столько народа сразу. Может быть, здесь было тысяч пятьдесят. Как и везде, спонсоры занимали два ряда лож, опоясывающих стадион. Ниже сидели милиционеры, выше, за широким проходом, по которому носились букмекеры и агенты, шумела разноцветная человеческая публика.

Я понял, что за прошедшие месяцы я уже привык к подобным, правда, не столь масштабным зрелищам. Более того, по манерам и уверенности в себе некоторых богатых и знатных людей я заподозрил даже, что на самом-то деле правят нашей планетой не спонсоры, как полагают все любимцы, а эти вот разноцветные господа.

Впрочем, именно в этот день мне предстояло глубоко разочароваться в собственной наблюдательности и поставить под сомнение рассказы, которыми меня потчевали в школе как сами гладиаторы, так и господин Прупис.

…Судья в полосатом костюме выехал на автокаре в центр поля, и над стадионом пронесся удар гонга.

– С богом! – крикнул Прупис, поднятой рукой провожая нас на бой.

Первыми двинулись тяжелые всадники, я чуть было не замешкался, все еще подавленный шумом стадиона, но меня дернул за рукав Батый. Мы зашагали следом за всадниками.

Выйдя на поле, наше маленькое войско остановилось у его края и стало поджидать противников.

Когда они появились, я чуть было не убежал от страха – ничего подобного я в жизни не видел.

Это называлось слон.

Слон был покрыт красной попоной, к его спине была прикреплена небольшая платформа, на которой сидело три или четыре лучника.

Еще один человек сидел спереди прямо за ушами слона и управлял им, постукивая тростью по голове.

За слоном и по обе его стороны выезжали всадники в железных наплечниках и открытых шлемах. Сами всадники и их кони были обмазаны белой краской, так что алые губы и черные кружки зрачков ярко выделялись и словно были нарисованы на белой бумаге. Вся одежда всадников состояла из черных набедренных повязок. Всадники потрясали короткими копьями с плоскими широкими лезвиями, похожими на рыбин, и нестройно вопили.

В ответ на их вопли стадион также завопил – та команда была очень популярна, и за нее болели многие спонсоры. А где спонсоры, там и богачи – об этом мне уже не раз рассказывали в школе. Некоторые люди смогли стать настолько полезными спонсорам, что тем трудно было без них обойтись. Они пользовались тем, что спонсоры не могли залезть в щель или войти в дом, и им приходилось полагаться на верных людей. Было не важно, знали об этом спонсоры, или догадывались, или были настолько тупыми и наивными, что верили в бескорыстие людей. Но именно этим людям разрешалось одеваться и жить в городе, даже иметь свои машины или коней. Официально такие люди были объявлены экологически безвредными, пропагандистами чистого образа жизни, охраны природы и любви к спонсорам.

…Слон меня испугал. Арена была не столь велика, и если это чудовище быстро бегает, то оно может затоптать любого из нас.

– А чем его убивают? – спросил я.

Стоявший рядом Батый ответил:

– Его не трогают. Он – талисман, чтобы пугать таких, как ты, недоумков.

– А те, кто на нем сидит?

– Они слезут, когда надо, – сказал Батый. – Судья им оттуда стрелять не разрешит.