На острие иглы - Стальнов Илья Александрович - Страница 6

Его восхищения успехами дочери в музицировании я разделить не смог, поскольку играла Эльза весьма посредственно, да еще без особого желания. Мне ее игра действовала на нервы. Время от времени она бросала живые, озорные взгляды на нас, ей было бы гораздо интереснее послушать, о чем беседуют взрослые.

Потом Бауэра потянуло на философские разговоры. Люди, всю жизнь проведшие за конторкой, подсчитывая прибыли, склонны порой посудачить о высших материях, в которых ровным счетом ничего не смыслят. Впрочем, есть ли на грешной Земле человек, действительно разбирающийся в высоких вопросах бытия?

– Пятьдесят лет. Жизнь неумолимо клонится к закату, дорогой Эрлих. Как вы думаете, есть ли что-нибудь там? – Бауэр указал вверх. – И каков он будет, тот самый высший суд?

– К чему бояться смерти? – без особой охоты поддержал я умную беседу. – Для тех, кто верует в Господа, старость и смерть так же естественны, как рождение и молодость. И потом, зачем ожидать плохого от Божьего суда?

– А если душа запятнана грехами? – вздохнул Густав.

– Думаю, Бог милостив гораздо больше, чем принято считать. Иначе в вечной борьбе Света и Тьмы победил бы враг человеческий. Дьявол идет вслед за отчаянием и безнадежностью, а Бог – за надеждой и прощением.

– Лихо вы говорите, – насмешливо прищурился Бауэр. – Складно, прямо как по писаному. Прощение за грехи… А что есть грех? Непросто все это Ох непросто… Мы знаем десять заповедей. Не убий А если смертного врага? Не укради. А если ради сбережения от голодной смерти детей своих? И что я сделал сегодня – взял на душу грех или спас душу?

– А что вы сделали сегодня? – неожиданно я понял, что разговор между нами нешуточный. Густава что-то гложет, он хочет в чем-то признаться, но откровенно боится.

– Ничего, – встрепенулся он. – Это я просто так. Выпьем еще?

– Нет. Я люблю, когда сознание остается ясным. И не люблю пустых иллюзий.

– А я люблю. – Бауэр опрокинул кубок.

Через некоторое время, когда темень за окнами сгустилась, я будто очнулся от каких-то дурных чувств, накативших на меня, и произнес:

– Пожалуй, мне пора.

– Хорошо посидели, Эрлих?

– Хорошо посидели, герр Бауэр. По московским улицам можно ходить без опаски?

– Здесь вас вряд ли кто тронет… Разбойный люд шалит в основном вне городов, на больших дорогах.

На улице задул пронизывающий, гнавший отсвечивающие в свете луны серебристо-желтые облака. На крыльце Густав порывисто обнял меня, и я увидел в его глазах пьяные слезы.

Слуга дал мне фонарь со свечой внутри. Я пообещал отдать его завтра.

– Прощайте, Эрлих!

– До завтра.

– До завтра, – вздохнув, кивнул он и вернулся в дом.

Я шагнул в темноту вечера, и по спине моей поползли мурашки. Когда за мной задвинулся тяжелый засов, я вдруг почувствовал себя одиноким и беззащитным, как тогда, на торговом паруснике, терпящем бедствие близ острова Родос.

– Эх, лекарь, ты тоже стал мнителен, – подбодрил я себя шепотом. И бодро направился вперед.

Я шел по дощатому настилу улицы, подсознательно стараясь держаться на середине. Я всегда любил добрые вечера с достойными людьми, легкий разговор и хорошую еду. Мне в общем нравился Бауэр, как нравились многие люди, встречавшиеся на моем пути. Некоторые уходили, оставаясь лишь в памяти, иные навсегда оставались друзьями и могли перед Господом засвидетельствовать, что Фриц Эрлих не такой уж дурной человек и всегда старался жить с людьми по-хорошему. Вот только почему меня так давит тревога?

Шаги за собой я услышал метров через двести от дома Бауэра. Наконец размытое ощущение тревоги оформилось в резкий укол – я ощутил реальную опасность, как ощущал ее всегда каким-то мистическим чувством. За годы странствий я привык к опасностям и тревогам и побывал во многих переделках, в которых меня не раз выручало обостренное чутье.

Резко обернувшись, я увидел две тени, слишком быстро скользнувших за сплошной забор и растворившихся где-то в кустарнике. Кто они? Случайные прохожие? А может… Ох как мне не хотелось в этот вечер думать о плохом…

Пройдя еще метров пятьдесят, я окончательно уверился, что меня преследуют. Кто? Зачем? Разбойники, душегубы, злодеи? Может быть…

Я сжал рукоять длинного, очень дорогого, не тупящегося кинжала толедской стали, доставшегося мне как плата за то, что я вытащил с того света знатного испанского гранда. С этим кинжалом я будто сроднился, не расставался ни днем, ни ночью, и он не раз помогал мне в самых опасных ситуациях, выручал даже тогда, когда помочь казалось не мог никто и ничто.

По телу прошла холодная волна. Мне вдруг захотелось очутиться отсюда подальше, там, где трещат поленья в очаге, где тепло и безопасно… Так всегда бывает перед боем. Главное, не поддаться этому чувству, не впустить в душу страх. Негоже бежать от опасности – выживает тот, кто смело встречает ее.

Я широко улыбнулся, ощущая, как вслед за холодом по телу прокатывается жар, как сердце колотится сильнее, туго гоняя по жилам горячую кровь… Хорошая драка – что еще нужно после сытного ужина?!

Я обернулся. Меня в лицо ударил холодный порыв ветра, будто ветер был заодно с таинственными злоумышленниками, встал посредине улицы и вызывающе крикнул по-русски:

– Выходите, коль честь и благородство еще живы в вас! И сразимся лицом к лицу!

Будто ожидая моего вызова, из темноты вынырнули Двое. Один высокий, сутулый, резко взмахнул рукой, и я увидел, как тускло блеснуло в свете появившейся на миг луны лезвие топора. Второй, широкоплечий, с невероятно кривыми ногами, в короткой руке сжимал эфес слишком длинной для него шпаги. Лиц их я не видел, одежду рассмотреть внимательно не мог, но, по-моему, они были закутаны в темные, будто стремящиеся слиться с чернотой ночи, плащи.

– Идите сюда, – усмехнулся я, хотя мне вовсе было не до смеха. – Молились ли вы перед своей бесславной кончиной?

Я поставил на землю фонарь и приготовился к драке.

Они безмолвно, не нарушая тишину ни руганью, ни жадным сопением, отличающими людей жестоких и необузданных, коим жажда крови и смерти застилает свет, двигались ко мне. Бесшумные, словно призраки ночи Они были уверены, что мне не отпущено ни единого шанса выжить в будущей схватке. Но я считал по-другому. Фриц Эрлих, врачеватель и скиталец, никогда не станет легкой добычей презренных грабителей. Ибо кто, как не он, сражался с варварами в песках Сахары и с разбойниками в гористых лесах Шотландии! Чья рука славилась своей твердостью во время битвы при осаде русскими Нарвы в 1700 году, правда, на стороне короля шведского Карла Двенадцатого! И кого, как не его, обучал владению оружием великий боец мсье де Ла Мот. И ничего, что из оружия у меня только кинжал – в умелых руках и трость не хуже пистоля.

Итак, они приближались ко мне, медленно и уверенно, а я пятился назад, сжимая кинжал. Мой каблук наткнулся на жердь, и я ловко подобрал ее левой рукой. Теперь я почувствовал себя увереннее. Нападавшие пытались обойти меня с двух сторон, но я отступал и не давал окружить себя. Из-за туч снова выглянула луна, и я смог разглядеть под плащом одного из врагов богатый камзол. Простолюдины здесь такие не носят. А дворянам или служивым зачем грабить ночных прохожих? Что же все-таки нужно от меня этим людям?

Детально обдумать этот вопрос мне не оставили времени. В свете слабо горящего фонаря блеснул топор, который по замыслу душегуба должен был раскроить мне голову, но попал в пустоту. Я довольно ловко успел отскочить в сторону и рукояткой кинжала ударить длинного по голове. Тот со стоном – первый звук, который он издал, – повалился на землю, а я тем временем палкой отбил направленный мне в грудь удар шпаги. Я не столько рассмотрел в темноте клинок, сколько ощутил его приближение. Это чувство не раз спасало меня. Лезвие соскользнуло, легко задев мне бок. В пылу схватки боли я не почувствовал. Не теряя времени даром, я прыжком кинулся вперед и воткнул по самую рукоять кинжал в живот кривоногого, отскочил назад. Противник, не издав ни звука, будто действительно был не человеком, а демоном, родившимся во тьме этого города, упал на колени, как падают, собираясь помолиться перед смертью…