Гарольд, последний король Англосаксонский - Бульвер-Литтон Эдвард Джордж - Страница 23

ГЛАВА 2

Пробудившись от томительного сна, Гарольд увидел перед собой Хильду, смотревшую на него своим величественно-спокойным взором.

– Не видел ли ты какой-нибудь пророческий сон, сын Годвина? – спросила она.

– Сохрани меня, Водан! – ответил молодой граф с несвойственным ему смирением.

– Расскажи же мне свой сон – и я разгадаю его; сновидениями никогда не нужно пренебрегать.

Подумав немного, Гарольд проговорил:

– Мне кажется, Хильда, что я и сам могу объяснить себе свои сны.

Он приподнялся на постели и спросил, взглянув на хозяйку:

– Скажи по правде, Хильда, не ты ли велела ночью осветить курган и могильный камень возле храма друидов?

Если Гарольд верил, что вчера поддался на минуту обману зрения, то эта уверенность должна была исчезнуть при виде боязливого, напряженного выражения, которое мгновенно появилось на лице Хильды.

– Так ты видел свет над склепом усопшего героя? Не похож ли этот свет на колеблющееся пламя?

– Да, похож.

– Ни одна человеческая рука не может разжечь это пламя, предвещающее присутствие усопшего, – сказала Хильда дрожащим голосом. – Но это привидение редко показывается, не будучи вызванным имеющими над ним власть.

– Какой вид принимает это привидение?

– Оно появляется в центре пламени, в виде гиганта, вооруженного, подобно сыновьям Водана, секирой, копьем и щитом... Да, ты видел усопшего, лежащего в этом кургане, Гарольд, – добавила она, взглянув на него пытливо.

– Если ты меня не обманываешь... – возразил с недоумением граф.

– Обманывать тебя?!... Я не смею шутить могуществом мертвых, если бы даже могла этим спасти саксонскую корону. Разве ты еще не знаешь или не хочешь знать, что древние герои погребались вместе со своими сокровищами и что над могилами их иногда показывается в ночное время тень усопшего, окруженная ярким пламенем? Их часто видели в то время, когда и живые, и усопшие были одной веры; теперь же они показываются только в исключительных случаях, как вестники определения рока: слава или горе тому смертному, перед которым они предстают! На этом холме похоронен Эск, старший сын Сердика, родоначальника саксонских королей. Он был бичом для бриттов и пал в бою. Его похоронили с оружием и всеми его сокровищами. Саксонскому государству угрожает бедствие, если Водан заставляет своего сына выйти из могилы.

Хильда, сильно взволнованная, опустила голову и пробормотала какие-то бессвязные слова, смысл которых был недоступен Гарольду. Потом она снова обратилась к нему повелительным тоном:

– Расскажи мне свой сон; я уверена, что в нем предсказана вся твоя судьба.

– Видел я, – начал Гарольд, – будто нахожусь в ясный день на обширной поляне. Все услаждало мои взоры и сердце. Я радостно шел один по этой поляне; но вдруг земля разверзлась под моими ногами, и я упал в глубокую неизмеримую бездну. Оглушенный падением, я лежал неподвижно. Когда я, наконец, открыл глаза, то увидел себя окруженным мертвыми костями, которые кружились подобно сухим листьям при порывистом ветре. Среди костей выделялся череп, украшенный митрой, а из этого черепа мне послышался голос: «Гарольд неверующий, ты теперь принадлежишь нам!», «Ты наш!» – повторила за ним целая рать духов. Я хотел встать, но тут только заметил, что связан по рукам и ногам. Узы, обременявшие меня, были тонки, как паутина, но крепки, как железо. Мной овладел неописуемый ужас, к которому примешивался и стыд за свою слабость. Подул холодный ветер, заставивший умолкнуть раздававшиеся голоса и прекративший пляску костей. А череп в митре все скалил на меня зубы, а из впадин глаз его высовывалось острое жало змеи. Внезапно передо мною предстало привидение, которое я ночью видел на холме... О, Хильда, я как будто сейчас вижу его! Оно было в полном вооружении, и бледное лицо его смотрело на меня строго и сурово. Протянув руку, оно ударило своей секирой о щит, издавший глухой звук; после этого с меня спали оковы, я вскочил на ноги и стал смело возле привидения. Вместо митры появился на черепе шлем, и сам череп сразу преобразился, превратившись в настоящего бога войны; шлем его достигал тверди небесной, а фигура его была так велика, что заграждала солнце. Земля превратилась в океан крови, глубокий, подобно северному океану, но он не достигал до колен гиганта. Со всех сторон начали слетаться вороны и хищные ястребы, а мертвые кости вдруг обрели жизнь и форму: одни из них превратились в жрецов, другие – в вооруженных воинов. И поднялся свист, рев, гам и шум, и раздались звуки оружия. Затем из океана выплыло широкое знамя, а из облаков показалась чья-то бледная рука, которая начертала на знамени следующие слова: «Гарольд проклят!» Тогда мрачный призрак, стоявший возле меня, спросил: «Неужели ты боишься мертвых костей, Гарольд?» Голос его звучал как труба, вливающая мужество даже в труса, и я смело ответил: «Достоин презрения был бы Гарольд, если бы боялся мертвых костей!» Пока я говорил, послышался адский хохот и вдруг все исчезло, исключая океан крови. Со стороны севера подлетал ворон кровавого цвета, а с южной стороны подплывал ко мне лев. Я взглянул на воина и невольно расплакался, заметив, что суровость его уступила место беспредельной тоске. И вот он принял меня в свои холодные объятия; морозное дыхание его леденило мне кровь. Поцеловав меня, он сказал тихо и нежно: «Гарольд, мой любимец, не печалься! Ты имеешь все, о чем только мечтали сыновья Бодана в своих снах о Валгалле». После этих слов привидение отступало от меня все дальше и дальше, не переставая смотреть на меня печальными глазами, я протянул руку, чтобы удержать его, но в руке моей очутился только неосязаемый скипетр. Внезапно меня окружили многочисленные таны и предводители; появился роскошно накрытый стол, и начался пир. Сердце мое снова забилось свободно, а в моей руке все еще находился таинственный скипетр. Долго пировали мы, но вот закружился над нами красный ворон, и лев подплывал все ближе к нам. Потом на небе зажглись две звезды: одна сияла бледным светом, но стояла твердо на своем месте; другая же светила ярко, но колебалась из стороны в сторону. Из облаков снова показалась таинственная рука, указала на тусклую звезду, и голос произнес: «Вот, Гарольд, звезда, озарившая твое рождение». Другая рука указала на яркую звезду, и другой голос сказал: «Вот звезда, озарившая рождение победителя». Потом яркая звезда увеличилась в объеме и стала гореть все ярче и ярче... Со страшным шипением пролетела она через бледную звезду, а небо как бы сплошь покрылось огнем... Тут это странное видение стало исчезать, и в то же время в моих ушах зазвучало торжественное пение, похожее на божественный гимн, который я слышал только раз в жизни, в день коронации короля Эдуарда!

Гарольд замолк. Пророчица подняла свесившуюся на грудь голову и долго смотрела на него мрачным, ничего не выражающим взором.

– Почему ты так пристально смотришь на меня и не говоришь ни слова? – спросил молодой граф.

– Тяжело у меня на душе, и я теперь не в силах разгадать этот сон, – пробормотала Хильда. – Утро, пробуждающее человека к новой жизни и деятельности, усыпляет жизнь мысли. Подобно тому, как звезды меркнут при восходе солнца, так угасает и свет души при первых звуках песни пробудившегося жаворонка. Сон, виденный тобою, предрек твою судьбу; но какова она – я этого не знаю. Жди же теперь минуты, когда Скульда сойдет в душу своей рабы; тогда слова будут литься из моих уст с быстротою бегущего с горы потока.

– Я буду ждать, – ответил Гарольд со спокойной улыбкой. – Только не обещаю верить твоему откровению.

Пророчица глубоко вздохнула, но не промолвила больше ни одного слова.

ГЛАВА 3

Гюда, жена графа Годвина, сидела печально в своей комнате; рядом сидел Вульфнот, любимец ее. Остальные сыновья имели крепкое телосложение, и матери никогда не приходилось особенно заботиться о них, даже в пору их детства; но Вульфнот явился на свет раньше времени, и оба – мать и новорожденный – долго находились между жизнью и смертью. Сколько горьких слез пролила она над его колыбелью! В младенчестве он был таким хрупким и нежным, что мать должна была заботиться о нем день и ночь, а теперь, когда он стал бодрым юношей, она привязалась к нему еще сильнее. При виде его, такого прекрасного, веселого и полного надежд, Гюда гораздо больше сожалела о нем, чем об изгнанном Свейне: ведь Вульфнота вырывали из ее объятий, чтобы отослать в качестве заложника ко двору Вильгельма Нормандского. А юноша весело улыбался и выбирал себе роскошные одежды и оружие, чтобы похвастаться ими перед нормандскими рыцарями и красавицами. Он был еще слишком молод и беспечен, чтобы разделять ненависть старших к иностранным нравам и обычаям; блеск и роскошь нормандцев ослепляли его, и он радовался, что его отсылают к Вильгельму, вместо того чтобы жалеть о своей родине и об оставляемых им родных.