Черный завет - Булгакова Ирина - Страница 11

На этот раз Ладимир молчал дольше.

– Пообещали то, что попросил. Вернее, кого попросил, – глухо сказал он, и у Донаты сжалось сердце. – Путника пообещали. Что придет в деревню после черного Гелиона, в день, когда выпадет первый снег…

Невзирая на тон, Доната решила, что над ней издеваются. Что за ерунда такая, придумает тоже, «черный Гелион»!

– Вот Наина и решила: черный Гелион – неизвестно что, а на Кошку вся деревня ополчилась. К тому же путник… Много их по дорогам ходит. Особенно сейчас, когда время военное.

– Какое такое военное? – Доната встрепенулась. – У нас что, война идет?

– Тьфу, – выругался он в сердцах, – пятый день с тобой общаюсь, а надоело уже. В жизни так много не говорил, как с тобой приходится! Спи уже! А то пыльник сожмется, останутся от нас кожа да кости, и выспаться напоследок не успеем!

– Поняла я, поняла. Чего орать-то? Завтра, так завтра. Про Кристу только расскажи, завтра приставать не стану, весь день молчать будем. Как могильники бессловесные, – тихо, чтобы он не услышал, добавила Доната.

– У Кристы, что у самой околицы жила, так с ней и вовсе страшная Истина приключилась. Отец у нее всю жизнь работягой был, мечтал такой дом построить, чтобы вся деревня завидовала. Двухэтажный, с венцами резными, с крыльцом расписным. И построил, надо сказать. Все приходили, любовались, да ахали. Отец Кристы нарадоваться не мог – такой дом детям оставит! Только не долго ему было жить и радоваться. Дерево в лесу на него упало, и все внутренности раздавило. Страдал он недолго – не прошло и двух суток, как в мир Иной отошел.

А перед смертью Озарение на него нашло. И сказал он Истину. Дом, говорит, хороший, только души у него нет. Вот ты, Криста, и будешь его душой. Сказал и, как водится, помер. А Криста, как услышала, в обморок упала. Ее на лавку уложили, так и попрощаться с ней родня не успела: под утро вся истаяла, только отпечаток на тюфяке остался. И закончилась для семьи мирная жизнь – характер у Кристы был не сахар. Захочет с утра сестра кашу из печки достать – та ей на ноги и опрокинется. Кадушку капусты засолят, месяц пройдет, а от нее плесень одна останется. Тарелки бились, горшки летали, ночью если вставал кто – на что угодно мог наступить. Нож, бывало, в стенку полетит, да прядь волос отрежет. Терпела семья, терпела, уже и Кристу-покойницу уговаривали, и к Наине обращались. Да кто же против Истины пойдет? Так и выстроили себе другой дом, туда и переехали. А Кристин дом брошенный стоит, у околицы.

Вот я сначала и хотел там спрятаться, да передумал. Ходить туда – никто не ходит, но уж больно характер у Кристы противный. Такое могла учинить – мало бы не показалось. Так что лучше колодца Наказания не найти. Думал, отведу тебя в колодец, и распрощаемся на веки вечные. Но отец умер, и судьба по-другому распорядилась. Что ж. Против Истины не пойдешь.

6

Сорокопутка похожа на бабочку. Она так же весело порхает с цветка на цветок. Ее крылья так же легко ловят лучи Гелиона. Также как бабочка, она откладывает яйцо, и оттуда выползает гусеница. Потом она плетет кокон, а когда приходит время – на свет появляется сорокопутка.

Она похожа на бабочку, но бойся поймать ее в ладонь – крохотные чешуйки на концах ярких крыльев могут обрезать пальцы до кости.

Общение с Ладимиром заставило Донату поколебаться в твердом убеждении, что все люди жестоки и немилосердны. Но так же, как сорокопутка могла оставить руку без пальцев, так и непринужденное общение с Ладимиром вдруг извернулось и явило другую сторону.

Стоя у перекрестка, Доната поймала себя на том, что испытывает весьма противоречивые чувства. Настолько противоречивые, что пришлось основательно потрудиться над тем, чтобы ее «прощай» прозвучало равнодушно, без тени сожаления.

– Прощай. Если что было не так – не поминай лихом. Скорее всего, никогда больше не увидимся, – Доната лучезарно улыбнулась и пригладила непослушные волосы.

Ладимир не остался в долгу. Его улыбка по лучезарности не уступала улыбке Донаты.

– Надеюсь, что так. Девка ты бедовая, несчастья притягиваешь. Хотелось бы держаться от тебя подальше. Тебе прямо до реки, – в очередной раз деловито объяснил он. – А потом поворачивай налево, там дорогу увидишь. Если что случится, пока я услышу – кричи.

– Ага, – ехидно улыбнулась она. – Ты тоже кричи, если что.

Потом они кивнули головами, словно мух отгоняли, и пошли в разные стороны. Доната повернула на запад, и Гелион увязался за ней, а Ладимир на восток, и дневное светило отвернулось от него.

Гелион стоял в зените. Тень послушной собачкой жалась у ног Донаты. Жаль, в здешних местах от леса осталось одно название. С каким удовольствием она забралась бы на верхушку самого развесистого клена, чтобы оттуда взглянуть на все, что осталось позади. Но прекрасный, шумный, знакомый до душевной дрожи лес остался на юге. А здесь – жалкие кусты, обгоревшая за лето трава в проплешинах не цветов – цветочков.

Ладимир оказался прав. Не успела Доната пройти и трех десятков шагов, как дорога круто свернула. И прямо за поворотом Донату ждала река. Величественная, полноводная, неторопливо несущая свои воды меж двух покатых берегов.

Словом, то, чего просила душа. У излучины заводь – идеально приспособленная для того, чтобы войти в теплую воду и забыть обо всем. Безусловно, не будет ничего плохого, если она искупается, а потом…

А потом снова вернется на перекресток и посмотрит вслед Ладимиру, как не решилась сделать при расставании. Правда, к тому времени его след развеет ветер. И даже пыль, поднятая его ногами, осядет. Но все равно. Для полного удовлетворения вполне достаточно будет обмануть себя и уверить, что вон та темная точка на горизонте и есть Ладимир. Такой далекий. И такой близкий.

Придвинув аккуратно свернутые кожаные штаны к сапогам и мешку, Доната положила сверху рубашку и накрыла нехитрый скарб курткой.

Осталось только сплести венок из ромашек – и бросить в воду. На тот случай, если русалка неподалеку балует. Она займется цветами, а Доната собой.

…Она возникла вместе с болью. Доната сначала и приняла ее за боль. Обнаженную черную женщину с тугими змеями белых волос. Она сидела на камне опустив стройные мускулистые ноги в воду – но вода не принимала их. Ее фигура была совершенной. Черный свет притягивал лучи Гелиона, чтобы тотчас поглотить без остатка. Лишь огненно красные соски маленьких грудей, губы и ногти заставляли взгляд торопливо перебегать с одного на другое.

Она настолько выпадала из окружающего пространства, что Доната ничего не имела бы против того, чтобы рассмотреть удивительное создание, но острая боль заставила согнуться в три погибели. В сердце словно вбили нож по рукоять, внутренности скрутили в тугой узел, а пара щипцов безжалостно рвала глаза из глазниц.

Боль была настолько сильна, что Доната упала на колени, и ее вывернуло наизнанку. Тщетно пытаясь совладать с собой, она пыталась хотя бы выдохнуть, если вдохнуть не получалось. Она судорожно открывала и закрывала рот, надеясь, что боль уйдет так же внезапно, как появилась. Но мгновенья проходили за мгновеньями, и ничего не менялось. Собрав последние силы, Доната втянула в себя воздух, и где-то на задворках сознания мелькнула шальная мысль, что ей суждено умереть, так и не зная, что же произошло. Воздух не помогал. Словно веревка пережимала горло и не пускала воздух дальше в легкие. Стремительно темнело в глазах. Тронулись с места и понеслись по кругу, набирая скорость, и река, и загадочный взгляд наблюдавшей за ее мученьями черной женщины, и кусты, и песок.

И в тот момент, когда Доната собиралась распрощаться с жизнью, боль отступила.

С трудом переводя дух, расширенными от ужаса глазами Доната смотрела на черную женщину.

– Вот и познакомились, – хрипло сказала та, что сидела на камне.

Доната молчала, не отрывая от нее глаз.

– Вот и познакомились, говорю, что ты молчишь?

– По-познакомились, – наконец, выдавила Доната. Тело отдыхало после пережитой боли, но само предположение, что она может повториться, заставляло исходить мелкой дрожью от страха. – Зачем нам… знакомиться?