Улпан ее имя - Мусрепов Габит Махмудович - Страница 50

Он услышал голос Улпан:

– Есеней, я помогу тебе встать. Поедем домой.

Она и Мусреп в сопровождении акынов повели его к саням, дома Улпан уложила Есенея в постель, не отходила от него…

И с тех пор Есеней больше не поднимался.

Дни сменялись долгими безрадостными ночами, выпадали снега и таяли снега, шумели деревья, и ветер осенью стучал в окна, швыряя охапки сорванных листьев.

Улпан не сына родила, а дочку, назвали Бибижихан, Бижикен, и так же, как она у Шынар, Шынар провела у нее несколько дней… Бижикен росла, бегала уже, придумывала всякие уморительные детские слова.

Есеней не поднимался.

17

Турлыбек Кошен-улы по-прежнему оставался советником по управлению казахскими округами.

Приехал он из Омска с инспектором по землеустройству Саврасовым, с ними был Леознер, ревизор, и начальник из Кзыл-Жара[61] Демидов. Аульные казахи так и не смогли разобраться, кто из них главный, кто чем занимается, и потому говорили: «Турлыбек-торе приехал», – имея при этом в виду не знатность происхождения, а должность.

Улпан приняла их в особняке для гостей, там были две комнаты, каждая с отдельным выходом, большой просторный зал, закрытая и застекленная веранда.

– Как ваше здоровье, женеше? – начал обязательные расспросы Турлыбек. – Как дела у Есенея? Он выздоравливает, есть надежда?

– Ничего, мой джигит-торе.[62] За последние пять лет лучше ему не стало, но и хуже не стало.

К ней подошел Саврасов:

– Здравствуйте, Акнар Артыкбаевна…

– Здравствуйте, – сказал Демидов.

– Мое почтение, – поклонился Леознер.

– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте… – ответила она каждому. – Добро пожаловать в наш дом.

Когда в гости казах приезжает к казаху, он из приличия ведет себя так, будто и не видит вовсе того, что увидел, и не понимает того, что уже понял. Приехавшие с Турлыбеком поступали иначе. Не присев, они осмотрели комнаты, не скрывая, какое впечатление произвела на них обстановка в доме.

– Прекрасно! Целые апартаменты.

– И как сохранился запах смолы… – отозвался Демидов на замечание Саврасова. – Можно подумать, что вы не уезжали из Омска, а я – из своего Петропавловска…

– Да… – согласился с ними Леознер. – Подумать только, какой путь проделали все эти вещи… Варшавские кровати, печи голландской кладки, венецианские зеркала.

– А стулья – венские… Ковры – персидские… – подхватил Саврасов. – Чувствуется вкус. Недаром говорят, что мадам – ханского рода.

Турлыбек добросовестно перевел слова гостей, и Улпан улыбнулась, скрывая смущение:

– Я не могу принять ни одной вашей похвалы, почтенные гости, – сказала она. – Дом построили русские мастера, я только просила их – построить мне дом… Вот кзыл-жарский начальник – в первый свой приезд к нам он не остался ночевать в большом доме, там было полно гостей из аулов. Спал в сенях… Я до нынешнего дня помню, как чуть со стыда не сгорела.

– Но все-таки… – настаивал Демидов. – Вы же объясняли – какой дом хотите, как он должен быть построен?

– Нет! Что я могла сказать? Одно – чтобы построили как можно лучше.

– Хорошо, – вмешался Саврасов. – Допустим, мы поверили, не будем спорить. А вещи? Вещи, которые доказывают ваш вкус… Они же не могли сами по себе появиться в доме?

– Женщины не остаются равнодушными к похвалам, – сказала Улпан. – А я – женщина… Но поверьте мне, я и не знала, что на земле существуют страны, о которых вы говорили. Я так считала – все вещи, что я купила, тобольские. Только одну из них мы для себя называем – заграничная, «борансуз айна»…

– Французское зеркало, – перевел Турлыбек. – Хоть оно – венецианского стекла…

– А все остальное – тобыл, тобыл… Тобыл-шана…

– Тобольские сани…

– Тобыл-тосек…

– Тобольская кровать.

– Тобыл-орындык…

– Тобольские стулья.

– И печь называем – тобыл-печь, ее клали тобольские мастера, те, что строили дом. А в другой комнате печь клал казак, его имя – Петр, ту мы зовем – Петра-печь…

Гости смеялись, им было легко и просто с ней, и все трое пришли к единому мнению: как жаль, черт возьми, что она выросла в степи, не получила образования, а то была бы украшением любой гостиной.

Побыв немного с ними, угостив их для начала с дороги – до предстоящего обеда, Улпан поднялась:

– Я бы не ушла, сидела бы с вами, если бы говорила по-русски… Но нельзя так долго утруждать моего джигита-торе… А кроме того, в большом доме бии и волостные управители всех пяти волостей кереев и уаков. Я к ним тоже должна зайти…

Улпан ушла.

Леознер все еще оставался под впечатлением встречи.

– Врожденное чувство такта… – заметил он. – Мягкость… Как ей удалось приручить дикого степного хищника?.. Удивительно!

– Именно тактом, именно мягкостью, как вы изволили заметить, – откликнулся Саврасов. – Но – и твердостью, постоянством…

– А какая разница! – продолжал Леознер. – Вы понимаете, конечно, кого я имею в виду… Сравните с той ханшей, которая знаменита на все казахские округа своей вздорностью, взбалмошностью. Что взбредет ей в голову, то она и творит! Положа руку на сердце скажу – не ожидал, не ожидал… И, кажется, красоте своей не придает значения! Уму непостижимо!

– Вероятно, поэтому, Карл Карлович, вы и допустили, по крайней мере, три ошибки, – принялся за объяснения Саврасов. – Во-первых, Улпан тоже делает у себя то, что приходит ей в голову. Важно – чья это голова, какая голова… Во-вторых, эта женщина не только Есенея приручила. Ее влияние – благотворное, смею думать, – распространяется и на все пять волостей, где обитают роды кереев и уаков. В этом вы завтра сами убедитесь, когда встретитесь с ними.

– А в-третьих?.. – спросил Леознер.

– В-третьих, напрасно вы полагаете, что она не придает значения своей красоте. Таких женщин не бывает ни у каких народов! Только судите вы с точки зрения омича, горожанина. А у казашек свое, скрытое кокетство, и я, право, не знаю, какое сильнее действует – открытое или скрытое… Возможно, в первооснове – боязнь дурного глаза…

– А скажите – вы при встрече обратились к ней Акнар Артыкбаевна… И сами потом назвали – Улпан. Да и в бумагах у меня так записано…

– Верно записано. Можете записать еще и другое имя, тоже к ней относящееся – Есеней.

– Тройное имя?..

– Как сказать… Улпан – дано ей было при рождении. Акнар, это несколько видоизмененное – ак аруана, белая верблюдица… Белая мать… А Есеней – сам велел называть ее своим именем и сказал, что она будет заниматься делами всего племени.

– О!.. Не доживем ли мы до такого дня, когда женщина – по имени Мария превратится в Александра?..

– Здесь, Карл Карлович, Есеней – скорее должность этой женщины, ее титул… Можете так истолковать поступок Есенея – раньше вождем племени был я, а теперь ты.

– И в чем же она преуспела, кроме того, что построила дом?

– Не иронизируйте… Мы говорили, эта женщина могла бы украсить гостиную. Реформа государя, освободившая крестьян, нашла здесь свое выражение. Земли сибанов – принадлежали Есенею… Улпан разделила их – и не просто так, сплошная чересполосица, клочок здесь, клочок там! У каждого аула есть пахотные, пастбищные, сенокосные угодья, постоянные места зимовок… Как будто она, как ваш покорный слуга, всю жизнь занималась землеустроительными делами! Она заставила здешних казахов сеять хлеб и запасаться на зиму сеном. Заставила построить зимние жилища. Край этот мы с полным основанием считаем краем, где население перешло на полуоседлый образ жизни.

– Вы прочли мне вдохновенную лекцию… Звучит как прекрасная сказка. Но, знаете, я ведь – юрист по образованию, человек по природе своей недоверчивый…

– Напрасно. Я вам больше скажу. Когда мы занимались расселением крестьян-переселенцев из внутренних российских губерний, мы не стали затрагивать территорию сибанов, рода полуоседлого.