Люди Истины - Могилевцев Дмитрий - Страница 48

– Да? – Хасан глянул на него, улыбаясь. – Я приму к сведению. А знает ли почтенный Два Фельса, что чародеи людей Огня умели заклинать души тех, кого ловили на лжи? Заклинать на том, о чем они лгали?

– Чур меня, – Два Фельса сложил пальцы крест-накрест. – Чур, чур.

– Не бойтесь. Я не чародей людей Огня. Да и все это – сказки. Для простецов, – сказал Хасан, продолжая улыбаться.

– Да, конечно, – пробормотал толстяк и скрылся за дверью.

Встал на ноги Хасан не через три дня, а уже назавтра. Пошел в мечеть, затем в Дар ал-Илм – как обычно. Как обычно, слушал, вступал в дискуссии. Встретил ибн Кушейри, растянувшего в улыбке тонкие губы. Улыбнулся в ответ. Как ни странно, ни ненависти, ни даже злобы к нему не питал. Попросту в памяти его имя «ибн Кушейри» переместилось в тот список, который возглавлял Низам ал-Мулк. Хасан уже почти перестал испытывать обычную человеческую ненависть и злобу – когда трясутся руки, бросается в голову кровь и липко потеют ладони. Она заменилась твердым холодным знанием о том, что есть люди, лишние в его, Хасана, мире. Миру этому вредящие, дышащие в него отравой. С этими людьми можно видеться каждый день, улыбаться им и перешучиваться с ними, приспосабливаться к ним, – и каждый вечер молить Господа, чтобы позволил очиститься от скверны, принятой в тело и душу вместе с воздухом, которым дышали они.

Без малого через месяц после ночного происшествия, около полудня, в малом греческом квартале за дворцом Бадра Хасана окликнул знакомый одышливый голос. Хасан остановился, не оборачиваясь, притворившись, что рассматривает вереницу идущих мимо ослов, груженных тканью и посудой.

– Мудрый хаджи, идите вперед, до перекрестка, – послышалось сзади. – А там направо и до второго проулка налево. Там вторая дверь.

Хасан послушно прошел, свернул раз и другой. Шагнул в открытую дверь. Спустился по короткой лестнице, прошел по коридору и оказался в низкой широкой комнате, освещенной лишь сквозь узкие оконца в восточной стене. В комнате висел тяжелый, удушливый смрад жженых благовоний, подкисшего розового шербета, чего-то назойливо-сладкого, липнущего к ноздрям, щекочущего, дурманящего, – медовой, теплой гнили.

– Пожалуйста, хаджи, – сказал, улыбаясь, толстяк, невесть как попавший сюда раньше Хасана, и показал на помост в углу, застланный ковром и усыпанный подушками. – Садитесь. А я сейчас чайку спроворю. Я быстро.

На помосте уже сидел человек в широкой темной джуббе, скрывавшей его от шеи до пят, и тайласане, затенявшем лицо. Хасан, прежде чем сесть напротив него, почтительно поклонился:

– Салям, господин.

– Салям, Хасан Субботы, – ответил человек хрипло, и безошибочная память Хасана тут же подсказала, кто его собеседник.

– Господин Низар, светоч Истины, – выговорил Хасан хрипло и поклонился, едва не ткнувшись лбом в подушки.

– Не нужно, – человек вяло махнул рукой. – Сейчас все эти звания для меня – насмешки. Зови меня просто: Низар.

– Как скажете, господин.

– Мой верный ал-Асмаи мне рассказывал про тебя много хорошего и удивительного, – человек откинул тайласан. – И он сказал мне, что ты хотел бы помочь моему делу.

У светоча Истины, наследника Доказательства Божия, оказалось ястребиное, хищное лицо: тонкое, холодное, с резкими чертами. Бледные губы искривлены в презрительной усмешке, черные неподвижные глаза – два обсидиановых отщепка, острых и опасных.

– Всем, чем смогу, мой господин, – ответил Хасан, прижав ладонь к сердцу.

– Деньгами сможешь? У тебя есть связи в Иране, я знаю. Чтобы бороться с армянским выскочкой, мне нужны деньги. Те самые деньги, которых здесь мне не дают ни купцы, ни менялы. Отец, слушаясь Бадра, дает мне лишь жалкие гроши. А мой брат завален деньгами, швыряет их направо и налево, как безумец, – Низар выругался вполголоса. – А мне не хватает даже на приличную свиту! Армянин меня ненавидит, все они меня ненавидят, потому что я сильный, потому что смогу повести за собой, а их всех раздавить в пыли. А отец терпит. Что ему остается делать? Бадр вернул ему столицу и страну. Все войска преданы Бадру. Если он вздумает бросить нас, мы потеряем все. Отец сдался. Но не я! Он – Истина на этой земле, а я – его единственный законный наследник. «Насс» должен перейти ко мне!

Низар сжал кулаки, и глаза его остекленели.

– Бадр хочет меня оттереть. Я знаю, он меня ненавидит. Я один из всех говорю ему правду в лицо! Он бы сжил меня со свету, но не может. На открытое убийство он не решается, он трус. Он уже сколько раз пытался тайно извести меня, то ядом, то ночными душегубами! Но я настороже! Я не ем во дворце, не ем из чужих рук. Есть еще те в этом городе, кто защищает меня! – Голос его сорвался на визг. – Я еще увижу его голову на колу!!

Низар задрожал, и в уголках его губ запузырилась слюна. Тут же возник за его плечом сгорбленный, черный, и вкрадчивый голосок зашептал: «Господин, господин, вот ваше питье, примите, господин». Чья-то унизанная медными перстнями рука протянула пиалу с темным, мутным взваром, от которого пахнуло гнилостно-сладким, пряным.

– Юсуф, и ты убиваешь меня! – вскричал Низар плаксиво.

Но чашку с питьем принял и опустошил жадными, торопливыми глотками. Потом запрокинул голову, и губы его расплылись в странной, мечтательной улыбке.

– Хасан Субботы, у меня так мало воинов. Среди наемников Барда много твоих земляков, много дейлемитов и курдов. Говори с ними, дай им денег, если нужно, – пусть они пойдут за мной. Пусть не дадут совершиться преступлению против Истины! Ты поможешь мне, Хасан?

– Конечно, мой господин.

– Тогда иди. Я устал. Я буду спать. Мой ал-Асман поможет тебе. Проси его, о чем нужно. Проси… – Голова Низара запрокинулась, изо рта его поползла липкая темная струйка. Затем дыхание его стало ровным, медленным. Наследник Доказательства Истины уснул и улыбался во сне.

Хасан подождал немного. Затем встал и вышел. Никто его не задерживал. Он брел назад, к своему жилищу, шатаясь, будто оглушенный внезапным ударом. Опершись ладонью о стену, сказал сам себе: «Аллах знает, кому вручать знание. Что такое телесная немощь или порок по сравнению с Истиной? Слабый сосуд всего лишь удержит ее меньшее время».

– Хаджи, вам помочь? – раздался голос за спиной.

Хасан оглянулся и увидел озабоченно хмурящегося ал-Асмана, которому куда больше подходило имя «Два Фельса».

– Нет, мне уже лучше.

– Но позвольте, я вас сопровожу, – предложил толстяк. – Сердцем чую: надо парой слов перекинуться, правда?

Рядом вдруг истошно завыл ишак, о спину которого хозяин в сердцах обломал хворостину. Толстяк шарахнулся и изверг на голову недотепы целый ливень хулы, помянув и его отца, и мать, и деда, и троюродных дядьев, и Иблиса, и тысячу тысяч развратных псов, замешавшихся в его родословную. Потом сплюнул и, вздохнув, сказал Хасану:

– Ну какой глупец, лезет со своим ослом, когда люди разговаривают.

Затем, семеня рядом с Хасаном, сообщил:

– Вы поймите правильно, хаджи, мы тоже не слепые. Но всякий человек слаб. Это ведь все равно, если, к примеру, у эмира есть бородавка или нет бородавки. Важно ведь то, что он – эмир. А наш господин умеет благодарить, честное слово.

– Бородавка – это все равно, да, – подтвердил Хасан.

– Говоря по правде, парень налит дерьмом до краев, – сообщил толстяк доверительно, – Но ведь это не от хорошей жизни, верно? Армянин его каждый день норовит унизить, даже последние слуги его то пихнут, то в шербет плюнут. Как тут не озлобиться. Но он – хозяин толковый, проверено.

– Вы его поите травой хаш?

– Мы, – толстяк нервно облизнул губы. – У него припадки, понимаете? Он тогда бросается на всех, как безумец, бьет, чем ни попадя. Нам лекарь посоветовал. Хороший лекарь, иудей.

– Так вы его поите хашем?

– Ну, немножко. Там еще сон-трава и зелья всякие. Мы не сами придумали, нам лекарь его составляет.

– И часто он его пьет?

– Раза три в день. Или четыре.