Люди Истины - Могилевцев Дмитрий - Страница 45

То, как слова властвуют над целыми странами и народами, Хасан узнал в Доме Знаний, Дар ал-Илм, основанном халифом-имамом ал-Хакимом. Узнанное поразило его. Могуч, роскошен город имамов, – а ведь он всего один из множества городов страны, полной самых разных людей, от туарегов до трупоядцев-кафров. И страна эта держится не силой мечей, хотя мечами охраняется, но верой вождей ее племен и земель в Истину. Потому не только за ее пределами, но и внутри, даже в самой ал-Кахире, ни на день не прекращается дава – проповедь Истины. Нередко проповедники-даи подвергаются опасностям не меньшим, чем в подвластных тюркам Ираке и Иране. Имамы Фатимиды, придя к земной власти, не стали силой меча искоренять чужие веры, чтобы насадить Истину. Истина в незрелых умах – хрупкий росток. Его легко губит случайный холод и зараза. Прорасти он может лишь у тех, кто по своей воле согласился принять его, стать мустаджибом, новичком, и затем медленно подниматься по длинной лестнице познания, чтобы на каждой ее ступени узнавать все новое. Согласился с тем, что на узнающего налагается и больше ограничений, и жизнь его становится все теснее связана правилами и обетами, – но вместе с тем ему дается все большее могущество, как земное, так и духовное. Только в Доме Знаний Хасан постиг, какой властью обладал на деле ибн Атташ, какими деньгами и сколькими людьми распоряжался. Ему было вполне под силу вывести в поле пятитысячную армию обученных, хорошо вооруженных воинов, – но что такая армия перед мощью тюрок, громящих стотысячные войска румийцев?

Ибн Атташ сдержал свое слово. Когда Хасан ступил за порог Дар ал-Илма и назвал свое имя, его приветствовали как даи Дейлема и Мазандерана и обращались, как подобает его рангу и званию. Жилье ему нашли там же, где жил когда-то, проходя обучение, великий Насир Хусроу, – в квартале дейлемитов, между Восточным дворцом имама и великой мечетью ал-Азхар, где находилась школа фикха.

День летел за днем, Хасан, как губка, впитывал каждое слово и наставление, изучал, сколько нужно верных людей в деревне, в малом городе, в большом, в замке, среди воинов отряда, чтобы уверенно считать город или отряд своими, подвластными Истине. Изучал, как снисходит божественная Истина от своего тайного истока, как разливается по душам. Постигал фикх и исчисление звезд, медицину и географию, – поскольку настоящий даи должен быть сведущ во всех делах этого мира. Вникал даже в ремесло войны, осады и обороны, – ибо даи целой области, джазиры, должен встать во главе ее, когда придет час, и смочь подобрать умелых слуг.

Но когда прошла ослепительная яркость первых, ошеломляющих впечатлений, когда возбуждение новизны улеглось, сменившись вниманием и стремлением за уже рассмотренным подметить глубокое, скрытое, – тогда блестящая страна имама представилась ему больным, изможденным телом, раздираемым сотнями хворей. Сила ее крылась в устройстве ее власти – многоступенчатой, сложной пирамиде подчинений, приказов и доступного знания, строго хранимой от чужаков, не позволяющих профанам завладеть могуществом. Но тут же коренилась и слабость, силу эту с легкостью побеждавшая. Тайна легко прикрывала и своеволие, и ошибки. Тайна скрывала пороки и похоть к силе, власти ради власти. Каждому даи было позволено действовать как независимому эмиру, – и многие на самом деле стремились ими стать. Достигший высших ступеней понимания получал право толковать Истину, ограниченный лишь прямыми указаниями имама, отнюдь не частыми. Среди посвященных Хасан обнаружил тех, кто в случайном разговоре мог бы показаться и христианином, и поклонником многоруких ужасных демонов Хинда. А главное, их власть над словом служила их похотям.

Когда обычный эмир-воин свергал соперника, он полагался лишь на право меча. В лучшем случае факихи, тряся бородами, с готовностью оправдывали мыслимыми и немыслимыми законоположениями его насилия и преподносили его народу как наследника давно вымершей династии. Мудрецы же имама, продираясь по ступенькам наверх, подпирали себя ловко выкрученной Истиной, которая, расщепляясь и выкручиваясь, становилась неотличимой ото лжи, терялась в сонмище ее отражений. Каждый из них не обращал людей в лоно Истины, но вербовал сторонников, преданных прежде всего лично ему. Среди них особенно ценились те, кто имел больше денег и земель либо хорошо владел кинжалом. Страна воцарившейся Истины на деле была страной непрерывной тайной войны, пожиравшей если не жизни, то души. Поняв это, Хасан пришел в отчаяние, но тут же и задумался: а почему же она тогда не развалилась еще двести или сто лет назад? Почему уцелела даже после ужасной недавней чумы и недородов, когда имаму пришлось покинуть свой город? И тут же нашел ответ: потому что все свары, дрязги и интриги казались ничтожным малым по сравнению с глубочайшей, ушедшей уже за пределы разумно осознаваемого верой в существование Истины и ее земного носителя. Никто из улемов и даи, даже ослепленный безумием похоти и властолюбия, не мог и помыслить о том, чтобы погубить само здание иерархии и священного знания ради своей выгоды. Сколь же удивительна, великолепна власть Истины над умами, если даже пороки их и болезни она удерживает в своем русле!

Но вместе с тем Хасану открылось и пугающее знание: Истина, данная свыше, данная не-человеком, – нечеловечна. Очеловечивают ее люди, начиная с глашатая Истины на земле, имама. Люди эти зачастую слабы и сами не понимают, что изрекают их уста. А ради сохранения Истины вовсе не обязательны ни жизнь, ни здоровье ее приверженцев, ни даже земная их власть. Да, земная власть облегчает проповедь, – но кто и когда заповедал, что провозглашение Истины должно быть легким? Земная власть – устройство людей. Слабых людей.

А в споре слабых о земной власти главным судьей с незапамятных времен была сталь.

Мудр и благ был праведный имам-калиф ал-Мустансир, разумный, осторожный старик, чье слово способно было завершить любой спор даже и без небесного откровения. Но был он также мягкосердечным, осторожным и добрым, – не воином, не суровым судьей. И потому земной страной единовластно повелевал спасший ее армянин, Бадр ал-Джамали, победоносный военачальник и грубый мужлан, до сих пор не потрудившийся запомнить даже «Мать Корана». Завистники шептали, что на груди он до сих пор носит знак поклоняющихся Исе – медный крест. Хасан этому не верил. Он видел армянина и слушал его. Этот человек верил, как и тюрки, лишь в силу рук, рассудка и знания о замыслах врагов. А это знание ему в избытке поставляли те, кто свою сопричастность Истине решил поставить на службу сильному. Армянин в дерзости своей дошел до того, что ни одно повеление имама не доходило до народа иначе как через его слуг-армян. Да и самого имама почти никто не видел, – он редко покидал дворец, а когда покидал, прятался в носилках. Чаще видели его сыновей: угрюмого, злого Низара, лишенного всякой власти, и младшего, Мустали, проводившего дни в садах, на базаре и на охоте, безвольную игрушку всевластного полководца-визиря.

Поговаривали: Бадр не допустит, чтобы ненавидевший его Низар стал имамом, получив от отца божественный «насс» – Великий ключ, Дыхание Истины. Дело пахло очередным расколом, губительным для земной власти потомков Али. Такое случалось раньше, и разные секты шиа признавали разных имамов. Нынешний имам считался потомком старшего сына Джафара ас-Садика, Исмаила, – но были и те, кто считал имамом потомков среднего сына, Абдаллаха, а также его брата Мусы. Предки нынешних имамов пребывали в сокрытии, «такийа», и называли себя «худджа», «Доказательство Истины», пока дерзкий Убейдаллах не выступил открыто, объявив себя имамом. Тут же грянул страшный раскол, – великий воин и проповедник Хамдан Кармат в мечети объявил Убейдаллаха самозванцем. Весь юг и восток Аравии на столетия оказался во власти последователей Хамдана, могучих воинов, остановивших армии Фатимидов на пути в Ирак и даже разграбивших Мекку. Смерть Хамдана от кинжала убийцы лишь подстегнула их рвение.

И нынешняя власть полководца, человека грубой силы, пусть вернувшая ал-Мустансиру его земное величие, была, по сути, зародышем гибели, провозвестием новых расколов. Чем более Хасан наблюдал за власть имущими, тем больше убеждался в своем выводе: эти люди – всего лишь невежественные наемники, не более того, не понимавшие самой сути государства, доставшегося им. Тогда Хасан задумался: что же именно делает имама – халифом, земным властителем? Или пусть даже не властителем, но узнаваемым имамом, владетелем земного свойства, позволяющего пытливому уму преодолеть завесу «такийи»? Что же это за свойство? Что позволит искателю сказать с уверенностью: предо мной – первое земное отражение Истины?