Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 9

– Так он богат?

– Ого-го-го! – значительно покрутил головой Реджинальд. – Более чем. Он за короткое время сделался одним из самых удачливых торговцев. Клиентов к нему как магнитом тянет. Правда, у него столь красивая дочь, что многие приходят лишь полюбоваться на нее, но тут уж мистер Питер берет их в свои медвежьи лапы так, что они готовы выполнить все его условия, только бы еще раз увидеть Барбару.

– Варвару, что ли? Какое недоброе имя, – передернул плечами Василий. – Недоброе, холодное. Оно мне не нравится. А что, и в самом деле красавица?

– Она похожа на англичанку, – мечтательно повел глазами Реджинальд, и Василий понимающе кивнул:

– О да, тогда конечно! Блондинка?

– У нее самые чудесные золотые волосы, которые я когда-либо видел! – провозгласил Реджинальд. – И лебединая шея, и дивные, чарующие глаза, похожие на два озера в туманной серой дымке. О, будь ее глаза голубыми, я бы… я бы, пожалуй…

– Ты, пожалуй, забыл бы леди Агату?! – с театральным ужасом воскликнул Василий, знавший о затянувшейся помолвке друга, которая могла окончиться браком, только если Реджинальд восстановит свое состояние.

Англичанин сконфуженно отвернул веснушчатое лицо.

– Да нет, дело вовсе не в глазах, – сказал он с заминкою. – Эта мисс Барбара уж до того своенравная девица! У нее нет матери, а тетушка Мери, сестра мистера Питера, не имеет над нею никакой власти. И эта девица со всей своей красотой до того ударилась в науку, что ни о чем приличном и говорить не может, как только чем отличается Деви от Дурги, а обе они – от Кали![5]

Василий был не силен в мифологии, к тому же слишком образованные и много о себе понимающие девицы никогда ему не нравились. Он не терпел в женщине серьезности, а умение полчаса говорить на одну и ту же тему, не сбиваясь, считал для слабого пола ужасным, непростительным недостатком. К тому же Василию, светловолосому и голубоглазому, всегда нравились худощавые, роковые, даже мрачноватые брюнетки с зеркальными очами в малороссийском стиле, и беспрестанное созерцание черноволосых, смуглых, полных, сладковзорых дочерей Индии не уменьшило пристрастия к излюбленному типу. Так что дочь Бушуева, похожая на «настоящую англичанку», носившая вдобавок столь нелюбимое имя, не вызвала в нем ни малейшего интереса.

Они еще долго сидели за столом, попивая «недурное» французское винцо. Разговор то вспыхивал, то затихал, и крутился он теперь вокруг тем, так или иначе связанных с прошлым. Что пишут из Англии, что пишут из России; как повезло Реджинальду, что леди Агата лучше готова сделаться старою девою, чем нарушить данное ему слово; как повезло Василию, что основное состояние Аверинцевых осталось нетронутым войной; как повезло им обоим, когда в Сен-Жюле рядом оказался Кузька… Впрочем, кое на что Реджинальд все-таки сетовал. Жаль, что в Беназире не устраивают скачек в духе Дерби или Аскота; здесь нет петушиных или бараньих боев, верблюжьих гонок, ибо закон запрещает индусу игры и заклады, запрещает все, от чего вскипает кровь и человек азартный теряет разум… Здесь невозможно охотиться на лис, а среди сотрудников компании и даже высших офицеров войска его величества нет порядочных боксеров – так, более или менее сильные драчуны. Не может ведь джентльмен, настоящий спортсмен, позволить себе соревноваться с солдатами, младшими клерками или вовсе с индусами! Сэр Реджинальд с грустью помял свой внушительный бицепс, едва не разрывающий рукав, и сознался, что скоро все его мышцы станут порриджем – овсянкою – из-за отсутствия тренировок и разнеживающего климата, в котором никогда не бывает туманов…

В воздухе повеяло знаменитым сплином, и Василий подумал, что англичанин, который простирает до идолопоклонничества уважение к национальным обычаям, и на берегах Ганги, и на море, и среди лесов Америки остается тем же, что и на берегах Темзы. Еще он подумал, до чего же смешно, что он, богатый, даже очень богатый человек, сейчас с ног до головы облачен в чужое и питается от щедрот своего друга, который по сравнению с ним может считаться едва ли не нищим. Во власти Василия было без малейшего ущерба для себя снабдить сэра Реджинальда суммой, вполне достаточной, чтобы без промедления сыграть свадьбу с леди Агатой и обеспечить им обоим безбедное существование в милой туманной Англии. Но как это сделать? Да Реджинальд пристукнет его своим боксерским кулачищем на месте, стоит только предложить… Разве что в карты проиграть? А ведь это мысль! Только надо будет устроить все очень хитро, как можно хитрее, чтобы Реджинальд даже и не заподозрил ничего. Внешне напыщенная, но глубоко пронизанная искренним теплом фраза: «Мой дом, мой кошелек, я сам к твоим услугам!» – стоила в глазах Василия дороже долгового обязательства, а он всегда платил свои долги!

И с внезапно проснувшимся оживлением он спросил:

– Неужто здесь даже негде талью-другую метнуть или хотя бы переброситься в экарте?

Реджинальд, не веривший в добрую фею по имени Зеленое Сукно,[6] качнул головой – и вдруг лицо его загорелось.

– Клянусь, мы не будем скучать, нет! – воскликнул он с внезапным оживлением. – Я совершенно забыл, что приглашен к магарадже Такура в его знаменитую загородную виллу! Это один из самых состоятельных людей в Индии и весьма к нам расположен. Он-то понимает, что будущее Индостана теперь навеки связано с Англией, и не цепляется за отжившие предрассудки. Tы только вообрази, Бэзил, некий англичанин сделался ненавистен для индусов и был убит ими лишь потому, что он приблизительно с минуту смотрел на бывшую без покрывала жену одного знатного человека, славившуюся своей красотой. За одну минуту он сделался парией![7] Ты способен это понять? В конце концов, не он же снял с нее это покрывало – просто так сошлись обстоятельства.

– А что, твой приятель магараджа допускает европейцев на женскую половину? – недоверчиво спросил Василий, совсем немного успевший узнать основные обычаи этой страны, однако накрепко усвоивший: и у индусов, и у мусульман замужняя женщина неприкосновенна для посторонних взоров!

– Вот еще! – фыркнул Реджинальд. – Мы ведь и сами не дикари какие-нибудь. Я полагаю, здесь достаточно баядерок для желающих развлечься. Есть даже веселые дома, в которых юноши в женской одежде зарабатывают себе на жизнь тем, что предаются отвратительному разврату с мужчинами, но ни они, ни жены или наложницы магараджи меня не интересуют! Нас ждет кое-что получше. Прием будет великолепный, вот увидишь. А какой там стол… – Реджинальд закатил глаза. – А какая коллекция оружия! Куда Азиатскому обществу! Там хранится даже сабля самого Сиваджи[8] – это национальная реликвия. У нас с магараджей наилучшие отношения. Ведь я живу в одном из его домов. Конечно, это жилище не назовешь роскошным, однако вызывающая восточная обстановка действовала мне на нервы, и я попросил увезти все лишнее. Видишь, осталось только самое необходимое.

Василий огляделся. Комната, в которой они находились, была большая и темноватая, окна скрывались в углублениях, чтобы уменьшить проникновение солнечных лучей. Поэтому здесь было не жарко, а от колыхания пункаха даже прохладно. Пункахом назывался огромный веер, висевший на стене. Его приводил в движение мальчик в белой длинной рубахе. Он то задремывал, и тогда веер замирал, то, встрепенувшись, таращил испуганные глаза на господ – и вновь по комнате распространялись волны относительной прохлады.

Василий с радостью вообразил визит к магарадже. Побывать у настоящего индийского властелина, вдобавок обладателя уникальной коллекции оружия, сабли Сиваджи, – об этом он и мечтать не мог, когда волны били его о борта жалкой лодчонки, когда он брел, полуживой от голода, а за зеленой завесою джунглей, в двух шагах, человеческим голосом плакал голодный тигр…