Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 76

Василий усмехнулся, прервав свои высокоумные рассуждения, которыми пытался оправдать то, что намерен сделать. Но ведь во всем огромном Индостане ему известны только два человека, с которыми знаком Нараян и которые хоть как-то могут прояснить его темную, непостижимую натуру. Это магараджа Такура (хорошенькое было бы развлечение: заявиться к нему в своих белых одеяниях, напоминающих саван, и замогильным голосом, как и подобает призраку, потребовать к ответу!) и… и Кангалимма. Вот к ней-то и хотел прийти Василий.

Она знала Нараяна. Она знала о северных странах, «где царствует Луна», – недаром так задрожал ее голос при этих словах! Василий помнил искру надежды, которая вдруг вспыхнула в мертвых старых глазах, когда старуха поняла, чего от нее хотел Нараян; вспомнил трепет, с которым она исполняла тот странный обряд, который соединил их с Варенькой на жизнь и на смерть. И она… она надела на шею Вареньки то удивительное ожерелье, словно бы сделанное из осколков лунного света, – ожерелье, украденное потом магараджей.

Вещее сердце чуяло, что Кангалимма многое может прояснить в тех тучах, которые клубились вокруг, и оно так разнылось от нетерпения, что еще задолго до рассвета Василий был у городских ворот, и, лишь только полусонный стражник снял засов, всадник в грязно-белых несуразных одеяниях неистовым наметом полетел по дороге, ведущей к горам.

Сначала ему казалось, что его ведут боги, потому что у коня будто выросли крылья. Солнце едва-едва вползло на небеса, а Василий был уже у врат Мертвого города. По-хорошему, следовало бы посетить уже знакомый арсенал, ведь у него была всего лишь кривая сабля, отнятая у злополучного гонца, однако Василий побоялся зайти за полуобвалившуюся стену. Мысли об участи Вари и без того истерзали его, а если он увидит развалины храма и статуи богов, которых они некогда оживили своей любовью… увидит, чтобы представить, как его возлюбленной женою обладает другой!..

Ну что ж, себе-то Василий мог признаться: страх за жизнь Вари терзал его меньше, чем ревность. Она жива – потому что он жив. И, конечно, чертов колдун, похитивший ее, знал какое-нибудь средство, чтобы удержать в ней жизнь даже после смерти Василия: его хладнокровное предательство – подтверждение тому. О, Василий вспоминал сейчас сотни мелочей, на которые прежде не обращал внимания, но которые сейчас во весь голос кричали ему о безответной любви Нараяна к богине!

Почему же он не дал воли своей ревности прежде? Верно, проклятущий раджа-йог отводил ему глаза своей вазитвой и прочими такими же штучками! Но теперь этому придет конец. И если он когда-нибудь окажется в развалинах Мертвого города, то не один, а вместе с Варенькой… Правда, после всех страданий им вряд ли захочется задержаться в Индостане. Что до Василия, то он мечтал об одном: оказаться прямо сейчас в Москве, Петербурге, Аверинцеве – словом, в России. В России – с женой!

Он довольно легко нашел ту объездную дорогу, о которой упоминал Нараян: на ней и впрямь не было опасных оврагов, ее вполне можно было назвать торной, и Василий в который раз пожал плечами, вспоминая отсутствие всякой логики в поступках Нараяна. Или он нарочно волок их по обрывам, чтобы вовсе замучить? Надеялся, что кто-то погибнет? Нельзя же, в самом деле, всерьез говорить о том, что он мечтал о дружбе индусов-бхилли и чужестранцев!..

В эту минуту Василий убедился в том, что русское утверждение: «Упомяни о черте, а он уж тут!» – как нельзя более жизненно и на просторах Индостана.

Окружавшие его джунгли, чудилось, раздвинулись, и целая туча всадников показалась между деревьев. Они были в полном боевом облачении, а их яркие бирюзовые глаза и светлая кожа яснее ясного свидетельствовали, что это бхилли собственной персоною. Похоже, появление Василия тоже явилось для них неожиданностью, потому что какое-то мгновение они разглядывали его, оторопев, но вдруг воздели копья и с диким воем ринулись к нему.

«Ну, похоже, все», – хладнокровно подумал Василий.

Воистину, если говорить словами поэта, несчастья следовали за ним, как тень, как колесо за следом везущего!.. Но сейчас Василию было не до метафор. Он мигом оценил боевую ситуацию и принял единственно верное решение: отступил перед превосходящими силами противника.

Подняв коня в дыбки, развернул его – и помчался куда глаза глядят.

Он несся через овраги и кустарники, время от времени оборачиваясь в робкой надежде, что погоня отстала, однако этот жалкий огонечек тотчас угасал под свирепым ветром очевидности: преследователи не только не отставали, но неуклонно нагоняли его.

Чем быстрее летел Василий, тем отчетливее ощущал, что конь выбивается из сил.

Четверо бхилли, вооруженные самыми длинными копьями, сидевшие верхом на каких-то гигантских конях, более схожих величиной и резвостью с верблюдами, наконец до того приблизились к Василию, что их пронзительные крики надрывали его слух. Похоже было, что он окончательно пропал.

Неподалеку возвышалась стена джунглей, но Василий прекрасно понимал, сколько там преимуществ будет у этих лесных обитателей, а потому поглядел в другую сторону.

Серая широкая трещина простиралась там, указывая на овраг, слишком широкий для того, чтобы усталый конь мог через него перескочить.

Выбора не было: Василий направил коня с обрыва… уже в полете с ужасом вспомнив о ловкости, с которой бхилли одолевают самые страшные пропасти. И если конь, а то и он сам переломает ноги…

По счастью, этого не произошло. Вылетев из седла, Василий успел сжаться в комок и упал довольно удачно. И все-таки удар о сухую, твердую землю был так силен, что из носа и ушей у него хлынула кровь, а перед глазами поплыло багровое марево.

Вскочив, первым делом ринулся к коню. У того был рот в крови – порван удилами – и две раны на крупе, к счастью, небольшие. Скакун изнемогал от усталости, заплетался ногами, но тоже был жив и цел!

Василий подхватил свою саблю, выпавшую при прыжке, и попытался было вскочить в седло, как вдруг дал себе труд взглянуть на стены оврага – и едва не закричал от бессильной ярости. Все они были усеяны бхилли, и оставалось только дивиться, как эти люди – и их огромные кони! – умудряются преспокойно спускаться по почти отвесным стенам.

Всех опережал могучий всадник, и конь под ним был – истинный зверь. Очевидно, это приближался предводитель бхилли, вознамерившийся собственноручно принести жертву Махадеве-Шиве. Его кольчуга, поножи и тюрбан, украшенный свирепой чакрой, составили бы гордость любой этнографической коллекции.

Василий вскинул саблю, понимая, что это его первый (а может быть, и последний!) противник, и намереваясь дорого продать свою жизнь, хотя его оружие казалось детской игрушкой против меча этого богатыря. Однако сабля выпала у него из рук, когда бледно-голубые (не пламенно-бирюзовые, нет!) глаза вождя обратились на него, а знакомый голос высокомерно произнес:

– What hell?! You call me out, buddy Basil? There is no fog now where you cold get lost![35]

Василий только и мог, что перекреститься… Однако морок не исчез, а как бы раздвоился: в овраг, оседая на задние ноги, съехал еще один конь, всадник коего выглядел не менее живописно и устрашающе. Потрясая табаром и огромным кулачищем, он грозно взревел:

– Что? У Прошки задрожали ножки? А где дочь моя? Варька? Или забыл, что жена не гусли: поиграв, на стенку не повесишь?

Вот теперь Василий поверил, что ему не мнится!

Он переходил из объятий в объятия, и в конце концов ему стало казаться, что он – колода карт, которую наперебой тасуют не только Бушуев и Реджинальд, но даже и воины-бхилли. Похоже, все они были в равном восторге от встречи с Василием, тем паче что почти не сомневались в его гибели. Оказалось, что за семь или восемь дней, пока он пытался освободить Вареньку, а вместо этого попался в ловушку Нараяна, его друзья отнюдь не теряли времени! Прежде всего Реджинальд отбросил прочь то почтение, с каким прежде относился к магарадже Такура, и дал себе труд пораскинуть умом. Результатом сего напряженного действия был однозначный вывод: если не во всех, то во многих злоключениях путешественников не прямо, так косвенно повинен именно сей льстивый, лживый, двуличный, сладкий до приторности индус. Не тратя времени даром, Реджинальд явился в становище бхилли и просил помощи, так что в ту же ночь, когда Василий в полубеспамятстве висел над разинутой крокодильей пастью, немалое войско выступило к замку Такура. А через сутки оно осадило крепость. Однако магараджа был весьма искушен в умении обводить своих врагов вокруг пальца. Еще через двое суток Реджинальд снял осаду, получив «неопровержимые» доказательства, что замок пуст. В это время весь гарнизон во главе с магараджею затаился в бесконечных подземельях дворца… Отряд бхилли повернул назад несолоно хлебавши, не зная, где искать врага, однако Реджинальд оставил нескольких соглядатаев, которые вскоре доставили ему новые вести: в опустевшем дворце появились люди, магараджа вернулся в Такур – очевидно, для того, чтобы принять участие в торжественном сожжении трупа своего врага-чужеземца. В этом слухи сходились. В дальнейшем были противоречивы: труп чужестранца сожгли; бросили в Гангу; зарыли в землю; отдали на съедение шакалам, после чего призрак его начал бродить по дорогам и пугать добрых людей. В костер, зажженный для иноземца, бросилась красавица-чужестранка; магараджа остановил ее в последнюю минуту и заточил в свой гарем; красавицу похитили посланцы богов, нарочно спустившиеся для этого с небес; красавицу похитили не посланцы богов и не демоны, а какой-то факир, или колдун, или раджа-йог, обладающий почти сверхъестественной силою.