Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 46

Варенька вполне могла представить, сколько моральных страданий претерпел англичанин (да и отец, если на то пошло!) в том храме, где был принужден скрываться. Ведь это храм джайнов! А их даже не все индусы способны понять, что уж говорить о европейцах! Вера в сансару, цепь перерождений после смерти, – основа их существования, и особенно усердные джайны вообще ходят, прикрывая рот и разметая перед собою особою метелкою путь, чтобы, сохрани боже, не проглотить какую-нибудь мошку или не наступить на нее: а вдруг ты погубишь в это мгновение своего собственного отца в его очередной жизни?! Реджинальд наверняка встречал в храме какого-нибудь святого джайна, кормившего насекомых своей собственной кровью. Варенька однажды видела такого. Совершенно нагой, он с закрытыми глазами неподвижно лежал на солнце, а все тело его было буквально облеплено мухами, комарами, клопами – «братьями»… Да это зрелище должно было просто прикончить рационального англичанина! Неудивительно, что он с таким грозным надрывом произнес свое «Тогда что?!», оставшееся, впрочем, без ответа, – только Нараян пробормотал чуть слышно:

– Араньяни, мать лесных зверей, богатая птицей, хотя и не возделывающая пашню! Позволь нам пройти!

Похоже было, он произнес мантру нарочно для того, чтобы успокоить сагиба-инглиша, и, кажется, ему это удалось.

Воцарилось молчание, слышалось только затрудненное дыхание быстро идущих людей. Тропа порою настолько сужалась, что в некоторых местах невозможно было передвигаться вдвоем. Варя подумала, что, пожалуй, нет такой изгороди на свете, которая могла бы состязаться с этой стеною деревьев, густо и плотно обвитых лианами. Bетви многих деревьев, особенно баньянов, дотягиваясь до земли, пускали новые корни и постепенно превращались в новые стволы, переплетенные самым причудливым образом.

Но это было еще не самое страшное. Кое-где тропинка принимала такой вид, что каждый из путников невольно мечтал иметь четыре ноги, а как-то раз пришлось пробираться над страшной пропастью. По счастью, луна светила так щедро, что все подробности опасностей были различимы. При одной мысли о том, что здесь выдалось бы идти в кромешной темноте, замирало сердце. А во время дождей и туманов, когда почва так и плывет под ногами?.. Впрочем, сердце замирало и без воображаемых страхов! Извилистая тропа ни на миг не позволяла перевести дух: со всех сторон подстерегала опасность. Eсли путник на такой тропе ослабеет или оступится, он пропал, безусловно пропал: пока будет катиться добрые полмили вниз по скалам, ударяясь о стволы, исцарапанный терновником и алоэ, от него уже ничего не останется.

И все-таки Варенька не боялась. Почему-то она была уверена: на этой тропе с нею ничего не случится. Вещее сердце чуяло: где-то впереди подстерегает опасность, но не сейчас, не здесь, когда крепкая рука то поддерживает ее под локоть, то обнимает за талию, подхватывает, пронося над самыми провальными местами, то просто влачит за собой, вынуждая усталые ноги передвигаться снова и снова. Но нет, они устали не от ходьбы. У нее чресла ломило: так радушно, так широко размыкались они, встречая желанного гостя. Все тело ее ныло, избитое о мраморный пол… а тогда чудилось, будто облака небесные нежат их на своих белых перинах! Вот о чем думала она непрестанно, и что ей были тяготы пути по сравнению со сладкой болью в теле – и тяжким камнем тоски, висевшим на шее! Но она не позволяла внезапным подозрениям всецело овладеть душой. Сейчас для этого было не время. Зачем портить прекрасные мгновения, когда они шли вдвоем рука об руку, и она непрестанно чувствовала его заботу о ней, и даже луна казалась не врагом, а доброй спутницей… Только откуда это ощущение, будто Василий стискивает ее ладонь не только для того, чтобы ободрить, поддержать, но и сам черпает бодрость и поддержку в этих прикосновениях?..

– Эй! – внезапно подал голос Бушуев, идущий след в след за Василием, словно караульщик за преступником, которого непременно нужно доставить до места заключения. – Эй, что-то мне почудилось… Вон там! Блеснуло, точно, блеснуло что-то!

– Луна играет, – невозмутимо отозвался Нараян. – Bсе спокойно.

Oпять воцарилось молчание, но через пятнадцать шагов оно было нарушено новым криком Бушуева:

– Вот! Опять блестит! Глядите! Да ведь это… Что это?! И почему исчезли мартышки?

Ответом ему был звук, похожий на плач маленького ребенка.

Варенька и Василий быстро переглянулись. Они и сами не знали, какая сила заставила их посмотреть друг на друга – и замереть, сплетаясь взорами… Но это мгновение минуло, как только Реджинальд воскликнул:

– Обезьян нет! Мы погибли, это тигр!

Бушуев и Реджинальд, не сговариваясь, стали спина к спине, и Варя увидела, как руки их бестолково шарят по поясам. Но оба были совершенно безоружны и только и могли, что дико выть и кричать, пытаясь отпугнуть «лесного раджу».

Василий выхватил кривой нож с широким лезвием – похоже, это было все, чем он успел запастись из арсенала, оставшегося в Мертвом городе. Как ни были глухи заросли, сквозь них еще ни разу не пришлось прорубаться, а потому нож пока оставался без дела. Сейчас он наконец-то мог сгодиться, но Василий стоял пока неподвижно, только одной рукой поигрывал тяжелым ножом, да быстро отодвинул Вареньку за свою спину – не выпустив, впрочем, ее пальцев.

Нараян тоже был недвижим – правда, на лице его можно было прочесть легкое недоумение. Похоже, он искренне не понимал, отчего поднят такой шум, – тем паче что было непохоже, будто «лесной раджа» этого испугался. Может быть, крики, напротив, разозлили тигра, может быть, он привык, что его жертвы кричат, прежде чем умереть. Он и не думал отступать, а уж пускаться в бегство – вовсе!

Что-то захрустело в двух шагах от Вареньки, и длинный черный силуэт ясно очертился на светлом, лунном небе над обрывом.

Тигр стоял на краю обрыва боком, и высоко поднятый, напряженный хвост яростно охлестывал его бока.

Резко свистнул воздух – Василий вскинул нож, готовясь метнуть его… Но в то же мгновение напротив зверя появился еще один темный силуэт.

Это был Нараян. Лунный свет заливал его ярким белым пламенем, высвечивая чеканные темно-бронзовые черты. Лицо сфинкса; неподвижные глаза горят как угли. Тюрбан был сорван ветром, и длинные волосы Нараяна реяли вокруг его головы, подобно неутихающим, живым прядям Горгоны.

«Ветер? – слабое изумление коснулось сознания Вареньки. – Откуда ветер? Почему?..»

Деревья словно окаменели; чудилось, будто даже их повергло в столбняк свирепое рычание. Ни единый листок не шелохнется, не дрогнет. Складки обвивавшей тело Нараяна ткани тоже висели неподвижно – и только черные пряди неистовствовали, словно некий диковинный ветер дул индусу точнехонько в затылок. Причем порыв его был так силен, что заставил тигра вдруг отпрыгнуть, осесть на задние лапы… Разверзлась пасть; страшный продолжительный рев, еще более сильный, чем прежде, раздробил тишину, пробудил уснувшее эхо и отозвался густыми раскатами вдоль обрыва. И умолк.

Люди содрогнулись от внезапно наступившей тишины. Теперь все вокруг, чудилось, напоено страхом. Они боялись тигра – а тигр боялся их. Совершенно непонятно было, как это случилось, однако они ощущали его страх так же отчетливо, как свой, и даже, чудилось, могли его обонять. Прошел невыносимо длинный миг, и вот затрепетали, захрустели кусты, будто что-то тяжелое пронеслось сквозь них… и минуло еще некоторое время, прежде чем зрители осознали, что тени тигра и человека больше не чернеют на фоне светлого, сияющего неба.

Бушуев и Реджинальд стояли, вцепившись друг в друга. Василию и Вареньке сам бог велел сделать то же самое. Но они так и не разомкнули объятий, когда купец вдруг оттолкнул англичанина, бросился к самому краю обрыва и, рискованно перегнувшись через какой-то куст, попытался заглянуть в черный провал.

– Сагиб ищет тигра? – послышался спокойный голос Нараяна, который успел поймать Бушуева за пояс в то самое мгновение, когда куст под его тяжестью вдруг мягко поехал с обрыва, увлекая за собою неосторожного русского. – Он убежал по дну пропасти.