Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 44

3

Отеческая воля

Боги, спутники бессмертия, у которых впереди – вечность, услышали этот клич и успели замереть в объятиях друг друга. Tеперь ничей, даже самый внимательный взор не отличил бы их от каменных изваяний.

Однако люди ничего не слышали: единорог ворвался в пещеру и буйствовал там, бился в ее стены и своды, словно чая прорваться куда-то еще, туда, где слепящий свет и неземная сладость…

– Чандра! – Этот исполненный изумления и боли зов, прилетевший из ночи, заставил Вареньку замереть. Тяжелое дыхание Василия заглушало все звуки, но вот он ощутил, что в его объятиях – внезапно оцепеневшее, неподвижное тело, и затих, поднял голову, тревожно заглянул в глаза:

– Милая! Что?

Она с ужасом смотрела поверх его плеча. Василий хотел было перекатиться на спину, вскочить… он успел бы напасть первым, но он не мог оставить Вареньку нагой и беззащитной под чужим, враждебным взором, может быть, под разящим ударом, а потому продолжал лежать, прикрывая ее и каждую секунду ожидая, что в спину вонзится беспощадное лезвие.

Он вздрогнул, как от удара, когда какая-то ткань накрыла его, – не ловчая сеть, как подумал на миг, – просто легкая материя. Покрывало, что ли?

– Сюда идет ваш отец, мэм-сагиб, – прозвучал бесстрастный голос.

Нараян!

Варенька пристально смотрела ему в глаза. Луна сзади, и не различить их выражения, но ей не почудилась боль в его крике. И почему он назвал ее Чандрой? Oткуда он знает имя, которое она слышала лишь раз – во сне? Или… это был не сон? После того, что случилось – вернее, не случилось! – только что, можно предположить все, что угодно, даже самое страшное.

Но сейчас у нее не было возможности думать и предполагать. Отец! Отец идет сюда! Что сделает он с Василием, с нею, когда настигнет их вот так?! Надо скорее одеться.

Они не успели.

Рев, подобный реву раненого слона, разбил вдребезги ночную тишину Мертвого города, и страшная сила вздернула Василия в воздух. Покрывало соскользнуло с его тела и упало на Вареньку, так что она оказалась прикрыта от взглядов трех мужчин, застывших вокруг. Ну а Василий…

Ему оставался только один способ закрыть свою наготу от глаз разъяренного Бушуева: вдарить промеж этих глаз. Что он и сделал.

Помнится, Василий на пари сбивал с ног быка таким ударом, однако он все-таки висел в воздухе, у него не было точки опоры, а потому удар не удался: Бушуев только откачнулся назад и зажмурился. Впрочем, хватка его ослабела, и этого мига Василию достало, чтобы утвердиться на ногах и обернуть чресла каким-то скудным обрывком… кажется, прежде это был краешек сари. Следующим движением Василия было подхватить с земли Вареньку, резко крутнув, обернуть ее спасительной тканью и отодвинуть к себе за спину. Она закрыла лицо руками, согнулась…

Нараян стоял с непроницаемым лицом. По виду Реджинальда нетрудно было понять, что больше всего на свете он сейчас желал очутиться как можно дальше отсюда, и только угрожающая возня и легкие рыки в развалинах удерживают его от того, чтобы броситься прочь. Тогда он уставился на змея Шешу, извилисто простертого по одной из стен храма, решив, что здесь-то не увидит ничего оскорбительного для скромности настоящего джентльмена и его разочарованного, почти разбитого сердца.

Между тем Бушуев открыл глаза и какое-то время тупо смотрел на то место, где только что видел свою дочь…

– О господи! Неужто помстилось? – пробормотал он и воздел руку для крестного знамения, но тут же разглядел полунагого взлохмаченного дикаря, укрывающего за спиною какую-то оборванную плачущую девку, – и понял, что несчастье его свершилось вполне: дочь опозорена!

Снова дикий рев огласил пределы Мертвого города и даже прорвался в джунгли, однако Нараян и Реджинальд опередили Бушуева и повисли на нем прежде, чем он рванулся вперед.

Оскорбленный купец разметал их, но они успели опять навалиться на него за миг до того, как он занес кулачище для рокового удара.

Василий, однако, даже не сделал попытки отойти или схватить какое-нибудь оружие, в изобилии набросанное вокруг.

Бушуев опять взъерошил мускулы, опять индус и англичанин разлетелись в стороны, как молодые выжлецы, с дураков кинувшиеся на матерущего медведя. И снова они бросились на обезумевшего купца.

И вдруг Бушуев зажмурился и тяжело, протяжно застонал:

– Убил… убил меня! Без топора зарубил! Без ножа зарезал…

– Батюшка! – выдохнула Варенька, но Бушуев только зыркнул на нее одним налитым кровью глазом – и она снова исчезла за спиной Василия.

– Молчи! Что, в девках приторно стало? Блудодеица, бессоромница! Давно следовало тебе ноги узлом связать! Сам виноват: берег тебя. Вот и доберег!

Варя залилась слезами. Отец никогда в жизни так не говорил с нею! Не просто орал и грозил, а как бы жалел при этом. Это ее сразило. Да, она знала, что достойна его гнева, и наказания, и жалости достойна. Ей оставалось только смириться, стерпеть все, что уготовит ей отцовская воля… тем более что сейчас Варенька сама желала быть наказанной. Да покрепче! Она опасалась только, что у отца не хватит для нее жесточи.

– Воешь теперь? – грозно спросил Бушуев, открывая второй глаз. – Сама виновата! Известно ведь: плохо не клади – вора в грех не вводи, аленький цветок бросается в глазок, была бы постелюшка, а милый найдется. Вот и нашелся!

Обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону:

– Ох, взяло Фоку и спереди и сбоку!

Василий только зубами скрежетнул.

– Полно, батюшка! – робко шепнула Варя. – Не стоит убиваться из-за меня!

– Рад бы не плакать, да слезы сами льются! – глухо отозвался Бушуев. – Горе молчать не будет… – И взревел, уставя очи на Василия так грозно, что того аж шатнуло: – А ты! Если глаз твой искушает тебя, вырви его – слыхал про такое? Чего ж не вырвал?

– Не успел! – глумливо отозвался тот, донельзя разозленный этим позорищем, этим бесчинством, а того пуще – тихими всхлипываниями за спиной. Стоило только подумать, что она плачет от раскаяния, – и готов поубивать всех вокруг, а себя первого.

– Не успел? – с такой же глумливостью переспросил Бушуев. – Али занят был? Не скажешь чем?

– А вон… болванов каменных зрел! – развел руками Василий, не соображая от злости, что говорит, но у Бушуева, проследившего за его движением, выкатились глаза на лоб, ибо он впервые заметил, какие изображения их окружают.

Боги застыли в своем вековечном блаженстве, никого не видя, ни о чем не желая знать. Только украшенный серебряной мишурой слоноголовый бог Ганеша лукаво и вместе с тем серьезно рассматривал людей, да Вишну – в золоченой короне, золоченых украшениях, сам весь позолоченный, с насурмленными бровями и лукавым женским ртом, равнодушно наблюдал за их суетой, да вечно танцевал Шива с длинными потупленными глазами и четырьмя руками, которые враз воскрешают и убивают.

– Мать честна! – жарко выдохнул Бушуев. – Соромище бесовское! Адам прельстился женою, а жена змеею, – воистину! Ничего не скажешь, тут и праведник искусился бы – что с вас, молодых, возьмешь?

– Петр Лукич… – пробормотал Василий, ошарашенный сочувственными нотками его голоса, однако тот снова угрожающе заломил бровь:

– Молчи! Знать, в чужую жену черт ложку меду кладет?

– Отчего же это – в чужую? – тревожно молвил Василий. – Разве дочь ваша просватана? За другого сговорена?

Всхлипывания замерли. Василию показалось, что молчание за спиной стало вовсе гробовым. И какие вдруг сделались глаза у Нараяна… словно он понимает каждое слово чужой речи. Ну а если даже и понимает – ему-то какое дело?! Добро бы еще Реджинальд переживал – но этот молчит с каменным выражением лица. Тут все ясно без слов!

– А коли не сговорена – что с того? – с живейшим любопытством вопросил Бушуев.

– Коли так… я готов. Я женюсь! – глухо вымолвил Василий, и кожа у него на спине ознобом пошла при мысли, что Варенька сейчас вдруг воскликнет: «Нет!»