Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 37

– Моя сестра покинула нас… О Aтар, прими ее душу, а птицы твои пусть возьмут ее тело.

«Но я жива!» – хотела крикнуть Варенька, ужасно испугавшись, что ее сочтут мертвой и зароют в землю заживо. Речь не повиновалась ей, она не могла владеть телом, даже веки приподнять была уже не в силах, однако способность чувствовать постепенно возвращалась к ней, и она ощутила, как ее взяли за плечи и ноги (прикосновение показалось каким-то нечеловеческим, словно бы до нее дотрагивались не голыми руками, а сквозь грубую, толстую ткань) и опустили в высокий и длинный железный ящик. Ящик заколыхался – Варенька поняла, что ее несут. Женский голос завел какие-то неразборчивые причитания. Вторивший мужской голос то и дело повторял слова: Ашем-Вот, Ято-Ахуварье, Атар, Заратуштра…

Голоса отдалились, совсем погасли, а Вареньку все несли, несли куда-то вверх. Слышалось затрудненное дыхание двух мужчин. Потом страшно заскрипели ржавые петли какой-то двери, Варенька вновь ощутила омерзительное прикосновение рук сквозь грубую ткань – и поняла, что ее вытащили из ящика и положили на каменный пол.

Те, кто принес ее сюда, ушли, не обмолвясь и словом. Снова чудовищный скрип железной двери… а затем долго, долго Варенька слышала лишь птичьи клики в вышине – пока окончательно не пришла в себя и не поняла, что находится в могиле.

Во многом знании многая печаль, говорят мудрецы, и сейчас Варенька, как никогда раньше, могла оценить жестокую правду этих слов. Ей было бы легче, не знай она, где находится! Она могла бы горло себе сорвать криком, ловя исстрадавшимся сердцем каждый шорох за гигантской, наглухо запертой дверью, а потом умерла бы, не переставая надеяться на чудо… на чудо, которое не свершится. Беда в том, что Вареньку всегда интересовали древние религии Индостана, поэтому она отлично понимала: поднявшийся на Башню Молчания никогда не спустится с нее, ибо не для того относят туда парсы-огнепоклонники, последователи Заратуштры, своих мертвецов, чтобы они возвращались в мир живых…

Одного Варенька никак не могла взять в толк: почему ее не убили там же, в шатре, поклонники Кали? Ведь она была одна, беспомощная, безоружная, и никто не успел бы прийти к ней на помощь. Ведь она все равно была обречена! Зачем же понадобилось увезти ее за много миль на север? Зачем свершался обряд сас-дид, «собачий взгляд», если священной рыжей собаке, которая одна только умеет отличить смерть от ее подобия, летаргического сна, не позволили сделать этого и жертва все-таки попала в дакхму?..

Дакхма – это Башня Молчания. Башня смерти. Кладбище парсов! Богатый и убогий, раджа и нищий, мужчина и женщина, дитя и старик – всех здесь кладут рядом, и от каждого из них через несколько минут остаются одни скелеты. Никто не может подняться на площадку этого круглого, наглухо закрытого сооружения в сорок-пятьдесят футов вышины: ни родственники покойного, ни жрецы. Только нассесалары – носильщики трупов – входят сюда. Заветы Заратуштры предписывают им хранить молчание, поэтому на вершине дакхмы всегда царит гробовая тишина, нарушаемая только свистом ветра и кликами птиц. Да и к подножию башни, скрытому густым садом, не может ближе чем на тридцать шагов подходить никто – кроме носильщиков трупов.

Это парии среди парсов. Живя совершенно обособленно от других огнепоклонников, в глазах которых они – воплощение всего осквернительного, нассесалары никогда не сообщаются с остальным миром. Закон строго запрещает им заговаривать с людьми, дотрагиваться до живых и даже подходить к ним. Не смея ничего покупать на базарах, они добывают себе пищу где придется. Они родятся, женятся и умирают вдали от прочих, проходя через улицы города лишь за покойником – и обратно с ним в Башню Молчания.

Смерть у огнепоклонников вызывает такое отвращение, что даже носильщики трупов не касаются мертвого тела голыми руками: их руки до плеч погружены в старые мешки. Этими завернутыми руками они вносят труп в Башню, раздевают его донага, кладут на шаткие доски – и уходят, заперев тяжелую железную дверь, а одежду мертвеца тотчас сжигают.

И еще кое-что знала Варенька о нассесаларах. Они не только носильщики трупов, но и палачи… Если бы даже отнесенный в дакхму вдруг ожил, очнувшись от летаргического сна, внешне схожего со смертью, ему все равно не выйти более в мир божий. Услышав его крики о помощи, нассесалары вернутся и убьют несчастного. Кто побывал в Башне Молчания и осквернился в этом обиталище смерти, тому возвращение в мир живых уже заказано: ведь он осквернит их всех!

Поэтому напрасно взывать в надежде на милосердие – это лишь ускорит приход смерти. И еще неведомо, какова она будет.

Варенька и не звала на помощь. Она присела на шершавый камень парапета и смотрела, как меркнет небо. Джунгли утратили яркость, казались теперь чем-то вроде темного бурьяна. Варенька смотрела на них – но не видела.

Она иногда зажмуривалась, по-детски надеясь, что, открыв глаза, снова окажется в шатре, готовая в любой миг выскользнуть из него. Тогда ей не было страшно… вот удивительно! Смерть смотрела в лицо, как смотрит сейчас, а страха не было. Там был отец, там были друзья, там был…

Настала ночь. Тьма сгустилась мгновенно, как это обычно бывает в Индии, а Варенька все вглядывалась в померкшие небеса, как никогда раньше ощущая, что вокруг нее не простое скопление воздуха, а Антарикша – пространство между небом и землей, темное, черное, заполненное облаками, туманами, водой, – живое! Его не видно, а оно живет. Антарикша – это как ощущение, чувство, подумала Варенька. Может быть, как любовь. Ее не видно, а она живет!

Любовь? Девушка опустила глаза, словно многоокие взоры Антарикши, устремленные на нее, были слишком проницательны. Hеужели это любовь?.. Но как, откуда, почему? Она не знает о нем ничего, кроме – кроме того, что знает, и этого ей довольно. Как сущее возникает из не-сущего, так любовь рождается из взгляда, вздоха… из ничего. Вареньке довольно знать, что избранник ее светел помыслами, хотя она и не ведает их. Ей довольно видеть в его чертах выражение безудержной, дерзкой отваги, которая способна сделать его безрассудным, – это и очаровывает ее. И потом, если видишь человека во сне и он принадлежит тебе, а ты принадлежишь ему со всею страстью, со всем пылом впервые одухотворенного любовью тела… если видишь человека во сне, а потом встречаешь его на одной из земных дорог, – разве не подумаешь сразу, что добрые боги свели наконец-то тех, кто их волею был извека предназначен друг другу?

Значит, любовь. Любовь до самой смерти.

Да. До самой ее смерти!

Тело Вареньки, разум ее сознавали и чувствовали, что как невозможно проскользнуть за пределы небес, так невозможно и спастись, но душа летела, словно ветер, над засыпающим миром… летела, искала, звала. Она знала, кого ищет и кого кличет!

Но он не услышит. А если и ощутит легкое, будто звездный свет, прикосновение к челу, то не поймет, откуда явилось оно, кем послано.

Ведь он не узнал ее… Варенька отлично помнила этот недоумевающий первый взгляд, исполненный осуждения, брошенный на нее в тронном зале магараджи. Она отвыкла за год в Индии от европейских привычек, знакомых среди белых у нее было мало, разве что Реджинальд Фрэнсис, ну а он всегда смотрел на нее с нерассуждающим обожанием, словно ежеминутно готов был попросить ее руки. Правда, у него в Англии осталась вроде бы невеста, какая-то там леди, и это несколько успокаивало Вареньку: все-таки сэр Реджинальд был прежде всего джентльменом, а потом мужчиной. И он ей не нравился, ну совершенно не нравился, ни малейшего трепета не чувствовала она при виде его костистой британской физиономии, даже исполненной дурацкой влюбленности!

А вот когда на нее холодно, недобро взглянули эти дерзкие глаза… «Здравствуй, – чуть не сказала она. – Вот мы и встретились, возлюбленный мой, счастье всей жизни моей!» Ей захотелось поцеловать его, и от невозможности осуществить это желание у нее сохли губы, неровно билось сердце и невероятно трудно было сдерживать дрожь голоса, пробираться сквозь туман в голове, отыскивая нужные слова. «Не узнал! Не узнал!» – билась кровь в висках. Неужели колдовское сновидение посетило лишь ее, лишь для нее имело значение?