Любовник богини - Арсеньева Елена - Страница 22

За едой молчал даже Бушуев, и это усугубляло унылое настроение. Откушавши и откланявшись, разошлись по своим покоям: все-таки званы были на два дня, на завтра магараджа назначил какое-то особенно экзотическое развлечение гостей. Он не открывал, какое именно, и можно было только предполагать, будет ли это охота на тигров или крокодилов или еще что-то особенное. Однако Василий дорого бы дал, чтобы сейчас воротиться в город! Стоило только представить, с какой пользою он мог бы провести эту ночь: зреть жгучие пляски баядерок, а потом постигать в их объятиях все тонкости индусского любовного искусства, о коем он был изрядно наслышан, – его тоска брала. Можно было бы утешиться болтовней с Реджинальдом, однако магараджа, как бы для того, чтобы похвалиться просторностью своего дворца, распорядился отвести всем спальные покои на порядочном расстоянии друг от друга. Вдобавок он предупредил, что ночью, какова бы восхитительна она ни казалась, лучше никуда не выходить, разве что на свой балкон: на галереи и веранды могут заползти маленькие черные змеи, известные под именем фурзенов, – самые опасные из всех пород. Укус их убивает с быстротой молнии. Луна привлекает их, и целые компании этих непрошеных гостий залезают на веранды дворца греться: им тут, во всяком случае, теплее, чем на голой земле. Цветущая и благоухающая пропасть под скалой, на которой высился дворец, оказалась любимым местом прогулки тигров и леопардов, приходящих туда по ночам к звонкому ручью. Иногда они до самого рассвета бродили под стенами дворца, и мало кому хотелось испытывать высоту их прыжков.

Магараджа также уведомил, что шальные даконты, лесные разбойники, рассеянные по этим горам, часто пускают свои стрелы в европейцев из одного лишь удовольствия отправить к праотцам ненавистного им чужеземца.

Ну ладно. Василий умел понимать с полуслова! Желает владыка Такура хотя бы на ночь посадить под арест неблагодарного гостя, сгубившего баснословное сокровище его сада, – что ж, это его хозяйское право, и Василий, конечно, должен смириться и дать ему сию маленькую сатисфакцию. Поэтому он покорно омылся в каменной чаше в углу своей опочивальни, щедро облившись водою из множества медных кувшинов, которые едва успевали подносить двое слуг, а затем, надев белое ночное одеяние туземного образца (своими легкими складками оно, чудилось, само собой навевало прохладу), возлег на широчайший постамент под балдахином, оказавшийся кроватью.

Он утомился и переволновался за день, но сна не было ни в одном глазу. Вдобавок вдалеке на два голоса пели – должно быть, стражники, и протяжные, высокие голоса разбивали дремоту.

«Покурить бы!» – сердито подумал Василий, однако сигар здесь как-то не водилось, а браться за знаменитую хукку[18] не хотелось. Дико казалось ему курить вместо хорошего табаку сахарный песок и банановую пастилу, спрыснутые розовым маслом!

Хукка и кровать – это была единственная меблировка его покоя. Правда, в углу на полу что-то поблескивало. Василий не поленился пойти поглядеть и увидел один забытый служителями кувшин.

Вернулся в постель, повертелся с боку на бок, вытянулся на спине, потом не удержался – и поглядел на медный отсвет в углу. Этот кувшин странным образом тревожил его. Василию приходилось читать арабские сказки, и он был наслышан о рыбаке, который нашел однажды на берегу моря такой же вот запечатанный медный кувшин, а в нем…

«Что за чушь, вечно они каких-то вредных старикашек в эти кувшины запихивают! Нет чтобы голую красавицу-баядерку туда заточить. Ты ее освобождаешь, а она в благодарность готова тебя триста раз за ночь ублаготворить!» – мечтательно подумал Василий, которого перед сном и всегда-то было трудно угомонить, а после затянувшегося телесного поста плоть его и вовсе не знала удержу.

Нет, надо постараться уснуть, велел он себе, перекатился на бок – да и оцепенел, увидев, что кувшин вдруг взмыл футов на пять в вышину и медленно поплыл к выходу.

К чести Василия следует сказать, что остолбенение его длилось не дольше секунды. Он никак не смог бы к двадцати пяти годам стать полковником, если бы оценивал внезапность и неожиданность более длительное время. И тотчас смекнул, что никакая нечистая сила тут не куролесит: просто кто-то из слуг вспомнил о забытом кувшине и воротился за ним, а чтобы не обеспокоить сагиба-чужеземца, завернулся в черное и почти совершенно слился с темнотой. Черт бы с ним, конечно, однако Василию страшно как не понравилось, что в его опочивальню так бесцеремонно вторгаются. Что, нельзя было постучаться и спросить: так, мол, и так, милостивый барин, не вели казнить, вели слово молвить, дозволь забрать забытое… Нет же! Украдкой влезли! А если бы Василий имел при себе пистолеты? А ежели б он отличался бушуевским нравом и имел привычку без расспросов стрелять во всякого непрошеного гостя?

Нет, такая беспримерная наглость заслуживала наказания, а потому Василий неслышно скользнул с постели, одним прыжком очутился рядом с медным бликом и ухватился за что-то чуть пониже его. Раздался медный грохот, и долго еще кувшин перекатывался по каменному полу, вызвякивая возмущенную мелодию. А Василий так и стоял, вцепившись в своего пленника, и на сей раз оцепенение его длилось куда как дольше, потому что вместо мускулистого сухощавого мужского тела он поймал мягкий изгиб тонкой талии и упругое полушарие груди.

Пленник оказался пленницей!

У Василия была, по его росту, не очень-то маленькая рука и пальцы длинные, однако опрокинутая чаша, увенчанная тугим бутоном, едва вмещалась в его ладонь.

Каменная статуя апсары, небесной красавицы, любовницы богов, виденная в Калькутте, ожила в воспоминаниях. Помнится, Василия поразила величина ее твердых, высоких грудей, но он счел это фантазией неведомого скульптора. Сейчас же, похоже, в его ладонь упиралось именно такое чудо природы, едва-едва прикрытое тонкой тканью.

Значит, за кувшином послали служанку. Ну что ж, дело хорошее, особенно если девка окажется сговорчивая. Ну а если она вдруг вздумает звать на помощь? Если единственное желание ее – добыть кувшин? Может быть, у магараджи беда не только со столовыми сервизами, но и с кувшинами для омовения, и кого-нибудь за эту злополучную посудину до смерти запорют на конюшне (или где тут слуг учат уму-разуму?), а то и голову ему снесут? Конечно, нет никакого труда без раздумий подмять под себя девку, ну а вдруг она все же учинит переполох? Хорош же будет тогда русский гость! Сперва хозяина оскорбил, потом изничтожил его сокровище, розу роз, которая блаженствовала… ну и так далее, а в довершение всего блудным делом взял служанку. И еще неизвестно, может быть, она какая-нибудь самая низкая шудра или вовсе пария, к которой и подойти-то приличному человеку зазорно! Нет уж. Плоть горит, конечно, это да, и таково-то славно было бы сейчас вонзиться в податливые, жаркие влажные недра женского тела… сладко каково!..

Почти невероятным усилием воли Василий подавил нетерпеливый животный стон, так и рвущийся из глубин его существа, и, разжав ладонь, отстранился от незнакомки.

Если она ринется прочь – ну что же, ему не привыкать в последнее время усмирять себя насмешкой и молитвою. Если же… если же не ринется…