Подлодка [Лодка] - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 86

Акустик молчит. Мне не верится, что мы ушли. Эти сволочи там, наверху, наверно, заглушили двигатели, легли в дрейф и поджидают. Они знают, что были у нас прямо над головой. Единственное, что им осталось неведомо — наша глубина, Старик как следует позаботился об этом. Шеф беспокойно качает головой. Ничто так не действует ему на нервы, как скрипящее дерево.

Два взрыва. Можно пережить. Клокотание сразу прекращается. Но наша трюмная помпа работает на несколько секунд дольше! Они не могли не услышать эту проклятую штуковину. Могли бы сконструировать насос потише.

Чем дольше мы остаемся на этой глубине, тем более нестерпимой становится неотвязная мысль о том, насколько тонок наш железный корпус. Мы не покрыты броней. От давления воды и ударных волн нас защищает лишь три сантиметра стали. Круглые ребра шпангоута — по одному через каждые полметра — только они придают небольшую жесткость тонкостенной трубе, в которой мы должны выжить здесь, на глубине.

— Они чертовски долго готовятся, — шепчет Старик. Похоже, мы имеем дело с действительно умным противником, если даже он это признает.

Я пытаюсь представить, что происходит там наверху. Моя память помогает мне нарисовать в мозгу эту картину, ибо не так уж много времени прошло с тех пор, как я сам был одним из охотников с эсминца. И мы, и они играют по одним и тем же правилам, с той лишь разницей, что у Томми есть их непревзойденный АСДИК, а у нас ничего, кроме акустического оборудования — отличие между электроникой и акустикой.

Прислушаться — сделать рывок — сбросить бомбы — описать круг — рывок — сброс бомб — на этот раз пусть сработают на небольшой глубине — а теперь попробуем взять поглубже — а теперь наш коронный номер: выпускаем одновременно по меньшей мере дюжину канистр — просто шквальный огонь. Томми проделывают в точности то же самое.

Каждая из наших глубинных бомб начинена двумястами килограммами аматола. Таким образом в дюжине бомб содержится более двух тонн взрывчатки. Когда наша звукопеленгатор давал четкую наводку на цель, давали залп сразу из всех пусковых установок: по правому борту, по левому, за корму. Я как сейчас слышу голос капитана: «Так поступать — не очень-то спортивно».

Очень странно, что ничего не происходит. Смотрю на часы — может, они отказались от надежды прихлопнуть нас. Наверно, можно расслабить мышцы живота. Но в любом случае надо соблюдать осторожность: главное — не подскочить на месте, когда все закрутится по новой. Смерть в пучине водоворота, которая может наступить в любой момент. Страх грядущей бойни начинает нарастать. Надо скорее подумать о чем-нибудь другом.

Хотя бы о том, как мы однажды засекли шумы вблизи юго-западного побережья Англии. Я был на борту эсминца «Карл Гастлер» — сплошные пушки да машины. С правого крыла мостика донесся испуганный голос:

— След торпеды — три румба по правому борту!

Этот голос до сих пор звенит у меня в ушах: хриплый, но пронзительный. Я не забуду его, даже если доживу до ста лет.

Отчетливо видна пузырящаяся полоска. Кажется, проходит целая вечность, пока наш кильватерный след изгибается дугой, чтобы оказаться в стороне, по борту эсминца.

Я сглатываю комок. Ужас сдавливает мне горло — двойной страх — тот, что всплыл в памяти, и тот, что сейчас. Мои мысли помчались наперегонки. Надо не дать им спутаться. «След торпеды — три румба по правому борту!» Это было на «Карле Гастлере». Непреодолимое, парализующее волю напряжение. И вслед за тем глас спасения: «Торпеда прошла за кормой!»

Надо лишь выстоять, дотянуть до конца каждого раунда. Сколько уже длится бой? У меня нет сил пошевелиться. В этот раз охотятся за мной, попавшим в ловушку под водой, на лодке, в пусковых аппаратах которой не осталось торпед. Мы окажемся беззащитны, даже если сумеем всплыть.

Как капитану «Карла Гастлера» удалось отвернуть? Он разошелся с торпедой в каких-то сантиметрах. Руль повернуть до упора и машины — самый полный вперед, пока корабль разворачивается, чтобы встать параллельно курсу торпеды. Вибрация! Как будто корабль разваливается на куски. И тут разносится пронзительный звонок: предупреждение команде в машинном отсеке о надвигающемся взрыве. Затем в трубке корабельного телефона раздается голос минного офицера:

— Двумя зарядами — пли!

И ждем, затаив дыхание, пока двойной удар не заставляет корабль задрожать по всем швам. Ничего не видать, кроме двух ослепительно-белых всплесков, поднявшихся за кормой по обе стороны от меркнущего блеска нашего кильватера — словно две глыбы упали в воду.

Затем команда:

— Круто лево руля!

И капитан сбрасывает скорость, чтобы люди, сидящие внутри корабля, могли точнее обнаружить цель: Томми применяют точно такую же тактику. Снова полный вперед — чувствуется, как корабль дернулся вперед — и в направлении эха, подхваченного нашим сонаром.

Капитан приказал выпустить бомбы веером над тем местом, откуда сигнал был сильнее всего. Заряды всех жестянок выставлены на срабатывание на малой глубине. Короткие, отрывистые раскаты грома. Затем раздается рокот, как будто мы подорвали мину. Я вижу огромные, сияющие, белоснежные гейзеры, величественно вырастающие на мгновения перед тем, как осыпаться лавиной брызг. До нас, подобно влажному занавесу, долетает их пена.

Старик не сводит глаз с манометров, как будто движение стрелок послушно его взору. Но стрелки не шевелятся. АСДИК также не слышен. Акустик похож на верующего, погрузившегося в набожную молитву. Интересно, почему это наверху не заметно никаких движений, ничего не происходит. На скорости в четыре узла мы не могли ускользнуть из сети их пеленгаторов.

— Курс — двести двадцать градусов! — приказывает Старик.

Вновь повисла тишина.

— Есть курс двести двадцать градусов, — с приличным запаздыванием рулевой шепотом подтверждает выполнение маневра.

— Звук винтов на двадцати градусах. Затихает, — тихо раздается следующий доклад. На лице Старика появляется насмешливую ухмылка.

Я снова возвращаюсь на мостик «Карла Гастлера»: бледный лунный свет падает на холодные, бесстрастные лица. Как пристально мы ни вглядывались, не обнаружили никаких следов врага. Слышны лишь команды, плюханье жестянок в воду, потом взрывы. Крюйс-пеленг и новые сбрасывания. Вспенивающиеся белые проплешины вспарывают неброскую филигрань кильватера.

И вдруг по черной поверхности воды расплылось маслянистое пятно. Я снова вижу четко выгравированный тонкий белый палец прожектора, уткнувшийся в него. Корабль разворачивается в указываемом направлении. Никакой пощады: «Сбросить бомбы с левого борта! Сбросить бомбы с правого борта!»

Все орудийные стволы склонились, уставившись на масляное пятно.

Я как наяву вижу в луче прожектора рыб с разорванными плавательными пузырями, плавающих на поверхности. Рыба, кругом полно рыбы — но никаких признаков кораблекрушения, лишь масляное пятнышко на глади океана. Внезапно наша акустическое оборудование смолкло.

На поиски нет времени. Каждую минуту могут появиться крейсера и преградить нам путь домой. Капитан был вынужден лечь на курс в сторону Бреста, хотелось ему этого или нет. Вот тогда он и заявил:

— Так поступать — не очень-то спортивно.

В мое сознание врывается голос акустика. Если я правильно его понял, эсминец разворачивается на нас. Значит, они снова атакуют. Они просто забавлялись, придерживая нас все время на коротком поводке. Кошки-мышки. Никакой надежды на спасение. Мы не обманули их.

Лицо акустик снова искажается гримасой. Я принимаюсь беззвучно считать про себя, и вот пошли разрывы, один за другим. Нас трясет и бросает из стороны в сторону. Море вокруг нас превратилось в один необъятный взрывающийся пороховой погреб.

И вновь непрерывным потоком нахлынул рев, и шум винтов стал еще громче! Но почему они зазвучали так сразу, безо всякой паузы? Откуда они так быстро взялись? Звук — неторопливый, размеренный, в нем нет жесткого, надрывно свистящего воя винтов, звенящих от натуги на больших оборотах, свидетельствующих о высокой скорости. Эти винты вращаются медленно и плавно.