Волчицы - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 2

— Она пишет, что много думает обо мне. Она не такая, чтоб врать. И потом, все эти вопросы — как я живу, да чем занимаюсь, да что люблю — ведь это же проще простого.

И все же мои подрывные речи делали свое дело: его, привыкшего быстро принимать решения, отравляло сомнение. Намеками он дал понять Элен, что, возможно, скоро им представится случай увидеться, что ему все тяжелее переносить разлуку, я же сразу сообразил, куда он клонит, ведь именно я, пользуясь его бесхитростным выражением, должен был разбавить его прозу поэзией. Одним морозным январским утром, когда мы возвращались с работы, он изложил мне свой план.

— Я передал письмо тому немцу, о котором говорил тебе. До войны он покупал у меня лес для шахт. Приличный тип. Устроит нам побег…

Струхнув, я попытался предостеречь его, описав невероятные трудности и огромный риск, сопряженные с побегом.

— У меня есть это, — отвечал он, похлопывая по своему бумажнику.

Он имел в виду талисман. Чудак Бернар! Душа ребенка в теле атлета. Талисман достался ему от дяди Шарля, богача, жившего в Африке. Этот талисман представлял собой то ли туземное украшение, то ли предмет культа, попавший к дяде от какого-то миссионера. Я часто брал его в руки, в очередной раз выслушивая от Бернара историю о том, как в 1915 году пуля, попавшая в дядю, расплющилась об эту металлическую пластинку. Талисман и впрямь обладал какой-то притягательной силой: когда-то он был прокален на огне и походил на римские монеты, обнаруженные при раскопках в Помпеях. Это был диск с неровным и шероховатым краем, на одной стороне которого виднелась полустертая надпись. На реверсе был едва различимый контур птицы. Бернар утверждал, что благодаря этому талисману он без единой царапины прошел сквозь самое пекло. Я, не перебивая, слушал его, но само слово «талисман», которое он произносил с нескрываемым удовольствием, раздражало меня. Высокопарные слова, эти побрякушки из многотиражных иллюстрированных журналов, были в его вкусе. Однако мне нравилось держать этот предмет на ладони, ощущать его вес, разглядывать шероховатую и закопченную поверхность, на которой при желании можно было увидеть все знаки как удачи, так и незадачи. Однажды я разобидел Бернара, предложив выкупить у него вещицу.

— Но я вовсе не собираюсь с ней расставаться, старина. Ишь чего захотел! Может, благодаря ей я и встретил Элен!

— Ты впадаешь в детство.

— Пусть так, но я дорожу ею больше, чем собственной шкурой.

Поезд остановился, вместе с порывом ветра в вагонное оконце залетела россыпь дождевых капель.

— Эй! Дрыхнешь? — спросил Бернар.

Я широко раскрыл глаза. Ночь перекатывала свои сумрачные валы. Дождь хлестал по вагону.

— Чудесно! — воскликнул Бернар. — Мы никого не встретим. Нужно только спуститься по насыпи. Затем переправиться через Рону, добраться до площади Карно, а оттуда — на набережную Соны. Улица Буржела, сразу направо. Второй дом от угла. Четвертый этаж.

По составу прокатился скрежет буферов, нас здорово тряхануло и отбросило на мешки.

— Отводят на запасный путь, — пояснил Бернар.

Поезд действительно тронулся в другом направлении и вновь принялся постукивать на стрелках. Я был вымотан до последней степени. Замерз, хотел есть. И начинал ненавидеть самого себя.

— Она ждет нас обоих, — опять завел Бернар. — Не можешь же ты обмануть ее.

— Знаешь, приличия…

— А как же я? Меня ты бросишь?

— Я хочу спать.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Ладно, ладно. Так и быть, я с тобой.

— Боишься?

— Нет.

— Ты ведь знаешь: бояться тебе нечего.

Я чувствовал, что закипаю от ярости. Зарылся головой в согнутую в локте руку, попытался отключиться. Боже, ниспошли мне тишину, тишину! Молчать. Не сопротивляться. Но поезд медленно шел вперед, подрагивали двери, поскрипывали дощатые перегородки, назойливо жужжал голос Бернара. Я пытался ясно и трезво оценить свое положение, но меня захлестывало и ослепляло желание во что бы то ни стало покинуть Бернара. Силы мои были подорваны долгим голоданием, действовать как разумное существо я уже был не в состоянии. Незаметно, словно выдохшись, поезд замедлил ход и остановился. Где-то далеко впереди шумно дышал локомотив, мимо нашего вагона прошли, скрипя подошвами по щебню, какие-то люди; затем все смолкло, лишь ветер брызгал в оконце водяной пылью, задувал в щели шарнирных дверей и изредка доносил до нас на удивление близкий и отчетливый шум, с которым вырывался из трубы пар. Внезапно тишину нарушил бой башенных часов. Я приподнялся и приник к окошку. Значит, это наяву. И в глубине всей этой хлюпающей тьмы настоящий город? Справа очнулись еще одни часы; звуки тонули в шуме дождя, вновь набирали силу и, подхваченные обжигающим глаза февральским ветром, уходили в невидимое небо.

— Одиннадцать, — прошептал Бернар. — Не знаю, когда здесь комендантский час, но мешкать нельзя. Не хватает нам именно сейчас нарваться на патрульных!

Бернар потирал руки, несокрушимый, уверенный в себе; несмотря на темень, мне казалось, я вижу его лицо — белозубое, с горящими глазами, мясистым носом жизнелюба и двумя небольшими бородавками у левого уха. Нет, у меня недостанет сил расстаться с ним. Моя любовь к нему замешана на раздражении, но все же я люблю его. Слишком многое связывает нас.

— Бернар!

— Молчи. Открываю.

Я слышал, как он нажал плечом на дверь, и на меня обрушился ливень. Я различил какое-то белесое пятно: вероятно, облако пара от нашего локомотива, затем под длинным металлическим козырьком замигал красный глаз семафора.

— Прыгаю, — шепнул Бернар. — Ты только сядь на край — я тебя стащу.

Он прыгнул, и под его солдатскими ботинками посыпалась галька. В зияющей темной пустоте я пытался нашарить косяк двери. Бернар схватил меня за ногу.

— Сползай. Держу. Он подхватил меня и ласково похлопал по плечу.

— Подкормить тебя, беднягу, надо. Совсем как пушинка стал.

— Бернар! Я хотел бы…

— Заткнись! Дома договоришь.

Дом! Это слово подстегнуло мою злобу. Он уже всем завладел — Элен, ее жильем, фамильными воспоминаниями. Не пройдет и двух дней, как он решит за нас всех наше будущее, его благодушие сметет все наши недомолвки и нерешительность, а я в очередной раз почувствую себя мокрой курицей.

— Послушай, Бернар!

— Под ноги смотри.

Мы удалялись от вагона, ориентируясь на красный сигнал семафора, но этот единственный друг вскоре остался позади, и мы оказались одни среди переплетения стальных путей и неподвижных эшелонов. Плотная и мелкая изморось, похожая на рой насекомых, залепляла глаза и уши, поглощала все звуки и так изменяла их направление, что необоримая тревога ударила мне в ноги.

— Что с тобой?

— Мы угодили в самую сортировку, — пробормотал я.

— Ну да, — буркнул он, не останавливаясь, и я поспешил за ним, боясь упустить его из виду. В облаках пара вырисовывались лишь общие контуры предметов: пучок поблескивающих рельсов, семафоры, словно нарисованные углем, темные островки — вагоны. Время от времени, как захлопнувшийся капкан, лязгала стрелка, слышались отдаленное громыхание состава и четкий, постепенно сходящий на нет ритм — перестук колес. В тот момент, когда мы огибали последний в составе товарный вагон, я наткнулся на вытянутую руку Бернара.

— Стоп!

Перед нами вдруг подозрительно медленно тронулась и поползла тень и так же молчаливо, словно на последнем дыхании, исчезла, растворилась в сумраке, откуда неожиданно донесся лязг буферов.

— Н-да, — спокойно сказал Бернар, — еще один шаг и… К счастью, я… Черт подери! Кажется… Я понял, что он роется в карманах.

— Жерве! Моя монета… Я ее потерял… Еще вчера вечером она была, я уверен. Я ее еще щупал… Этого только недоставало! — Лихорадочно шаря в карманах, он не на шутку разволновался и полным отчаяния голосом рассуждал вслух: — Она не могла выпасть… Куртка все время была на мне… Нет, этим утром я снимал ее… Невероятно!… — Внезапно он принял решение. — Жерве, жди меня здесь. Я должен вернуться.