Смерть сказала: может быть - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 4

– И вам удалось ее спасти?

– Разумеется! Ее отец, видите ли, женился вторично. Она ревновала.

– И только поэтому?..

– Представьте, да. Только поэтому из-за какого пустяка!

Лоб снял с крючка куртку, по привычке проверил, все ли на месте: носовой платок – в правом кармане, сигареты и зажигалка – в левом, бумажник, расческа в футляре… Самое время распрощаться. Ночь миновала. Он увидел все, что хотел. Тогда почему он мешкает?

Привыкший за собой наблюдать, запрещать себе какие-либо увертки, строго следовать своим принципам, Лоб вынужден был себе признаться, что оставался из интереса к Флешелю, желая посмотреть, выпутается ли тот из создавшейся ситуации. Ему не нравился непререкаемый тон Флешеля. Сам он, возникни у него желание покончить с собой, предпочел бы идти до конца без всяких проволочек, без этих жалких доверительных признаний, этой манеры выворачивать наизнанку перед кем-либо душу! По счастью, мысль о самоубийстве ему никогда не придет в голову. О том, чтобы оставить после себя окровавленный труп, нечего и думать! Женщины, да. Такие толстяки, как Флешель, да. Они слишком эмоциональны и полнокровны!

Мысли Лоба перебил телефонный звонок. Он без спросу взял вторую трубку и узнал голос, как только Флешель взял свою.

– Не бойтесь, малышка, – увещевал Флешель. – Вы не одна. Ну поделитесь со мной своими невзгодами.

Она подыскивала слова, что-то бормотала, и Лоб задался вопросом: а не находится ли она уже под действием таблеток? У Флешеля явно создалось такое же впечатление, поскольку он поспешил ее спросить:

– Вы ничего такого не глотали?

– Нет.

– Истинная правда?

– Да, правда.

– Ну тогда еще не все потеряно. Послушайте, давайте рассуждать здраво… У вас совсем нет денег?

– Нет.

– Я вам их раздобуду. Нет больше работы?

– Нет.

– Я вам ее найду… Что вы умеете делать?

– Я умею…

Она примолкла, задыхаясь, потом закричала:

– С меня хватит… всего… Вам не понять… Никто не может меня понять! Все, что бы я ни делала оборачивается против меня… Я слишком несчастна.

– Вы не больны? – спросил Флешель.

– Нет… Не то чтобы больна… У меня нет сил жить – вот и все.

Накрыв микрофон ладонью, Флешель быстро зашептал:

– Если она пускается в объяснения, значит, наша взяла!

Потом он продолжил, прикрыв глаза и словно напрягая все силы, чтобы представить себе эту молодую женщину, перенести ее образ в эту комнату.

– Почему? – спросил он. – Вы утратили желание жить, если я вас правильно понял?

– О-о! Что вы! Мне бы так хотелось жить! Но мне не дают.

– Вам кто-нибудь угрожает?

Из трубки все еще доносилось ускоренное, лихорадочное дыхание, мучительно отзывавшееся у Лоба в душе.

– Нет.

Голос нащупывал ответ, как это бывает после нескончаемых споров с самим собой, когда создается впечатление, что докопаться до истины невозможно. Лобу это было так знакомо!

– Нет… Врагов у меня нет… Виной всему складывающиеся обстоятельства. Жизнь стала для меня невыносимой.

Она присовокупила несколько слов по-немецки, которые Лоб сразу же мысленно себе перевел, но от Флешеля их смысл ускользнул. Сморщив лоб от усилия понять, он выпрямился.

– Что она сказала?

– Что ей не везет.

Флешель покачал головой. Лоб почувствовал, что это выше его понимания. Несомненно, он привык иметь дело с бедными девушками без затей. Но вот стоило обратиться к нему девушке с натурой более тонкой… А на сей раз он столкнулся с существом неординарным. Голос, акцент, тон – все звучало изысканно, свидетельствовало об образованности. Случай явно не для Флешеля. Лоб вытянул руку.

– Позвольте мне продолжить?

Но Флешель, дернув подбородком, велел ему молчать.

– Везенье, – сказал он, – приходит и уходит. Какое-то время на тебя обрушиваются жестокие удары судьбы, а потом, без видимой причины, наступает просвет…

Незнакомка слушала, несомненно разочарованная такими банальностями. Она ожидала иного – Лоб был в этом уверен. Следовало найти более интимный, доверительный тон, сказать о своего рода бегстве от счастья, отравляющем всякую радость, делая любовь смехотворной. Следовало создать атмосферу некоего соучастия в покорности судьбе. Флешель же обращался с ней как с горничной.

– Ваши родители… – начал он.

– У меня нет родителей. «Поделом ему», – подумал Лоб.

– Ваши друзья?

– У меня нет друзей. «Поделом!»

– Ну что ж, тогда я, – взорвался Флешель, – я запрещаю вам делать глупости, слышите? Сироты, одиночки – я знаю множество примеров. Я даже знаю девушку, которая живет в стальном легком, как рыба в аквариуме, что не помешало ей сдать экзамены…

– …и рожать детей, – вдруг в сердцах сказал голос.

Флешель стиснул зубы и переложил трубку в другую руку. Он спросил со всей мягкостью, на какую только был способен:

– Послушайте, мадемуазель, когда вы мне позвонили, у вас была какая-то цель, не правда ли?

– Да…

Пауза. Лоб почувствовал, что она заплакала.

– Алло! – кричал в микрофон Флешель.

Щелчок в аппарате, когда собеседник вешает трубку, прозвучал в их ушах ударом гонга. Флешель, тяжело вздохнув, в сердцах ударил трубкой по руке.

– Как же это глупо получилось! Нет, да неужели…

Он виновато смотрел на Лоба.

– Я впервые вышел из терпения, господин Лоб. Мне не следовало… разумеется… Но эти юные создания с их воображаемыми горестями… Временами так и хочется их отшлепать!

Он снова водрузил телефон на подставку и встал, тыча пальцем в Лоба.

– У меня был сын… Возможно, мадам Нелли вам рассказала… Он покончил с собой в девятнадцать лет… Я находился далеко – служил в Порт-Саиде… И так никогда и не доискался, почему он пустил себе пулю в лоб… Если бы я был с ним построже, если бы я муштровал его, как муштровали меня… – Он нервно сжимал и разжимал кулаки. – Вот почему я оказался здесь. И уже шесть лет выслушиваю их разглагольствования, бредни, колкие замечания. «Невезенье»! – Он усмехнулся. – Что значит «невезенье»?.. Как будто человек заслуживает сплошного везенья.

«А что такое „заслуживает“?» – чуть было не парировал Лоб, но предпочел хранить молчание перед этим старым человеком, который только что проиграл партию и силился сохранить лицо.

Флешель открыл шкаф и достал общую тетрадь в твердой обложке, ручку и чернильницу.

– Мой судовой журнал, – пояснил он. – Я заношу сюда все ночные происшествия. Привычка моряка. Однако это полезно, сами убедитесь!

Он тяжело сел за стол и раскрыл тетрадь, продолжая вполголоса диктовать себе:

– Три часа пятьдесят минут… Вторично звонила девушка, не назвавшись по имени… Возраст: двадцать три года… Круглая сирота… Без средств к существованию …

Лобу хотелось добавить: «Блондинка, хорошенькая». С минуту он шестым чувством воображал себе ее именно такой, и, будь перо в руке у него, он уточнил бы: «Умница, образованная, впавшая в отчаяние по мотивам, достойным уважения».

– Еще не доказано, что она не позвонит в третий раз, – заметил Флешель. – Она еще не все выложила. В конце концов, возможно, я и имел основания говорить с ней резко.

– Сожалею, – сказал Лоб, – я вам мешаю. Я пошел.

– Останьтесь, господин Лоб. Сделайте одолжение. Присаживайтесь и выпейте кофейку. Вам это нужно не меньше, чем мне. А вдруг она снова заговорит по-немецки…

Лоб сел, но так и не притронулся к крышечке с кофе, от которого шел пар. Никакого желания пить из нее после толстяка.

– Мне бы и в голову не пришло, что она немка, – продолжал Флешель.

Он дописал: «Возможно, немка по происхождению».

Следуя ходу своих мыслей, он скрестил руки и заглянул Лобу в глаза.

– Уверен, что она еще объявится… Есть слово, которого она не смогла произнести. Может, ее сковывает стыд… или удерживает желание, в котором она не решается признаться. Понимаете, если бы мы могли в последний момент подарить им… ну, не знаю… скажем, зверька, котенка, канарейку, что-нибудь живое и хрупкое… это могло бы их удержать.