Очертя сердце - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 17

Но он не выпускал конверта из рук, и тогда она подошла к нему сзади и прочла, заглядывая ему через плечо. «Управление уголовной полиции».

— Боже!

— Не может быть, — прошептал он.

— Он на нас донес.

— Не говори глупостей. Как он мог на нас донести? Большим пальцем Лепра нашаривал отверстие в уголке конверта, стал терять терпение. Потом топнул ногой, разорвал конверт и рывком извлек из него письмо. В нем была только одна машинописная строчка:

— «По делу, Вас касающемуся»? Не понимаю, — сказала Ева.

— Я тоже, — признался Лепра.

С письмом в руке он тяжело опустился в кресло, перечитал текст. «По делу, Вас касающемуся… Комиссар Борель».

— Они знают правду, — сказала она. — Они получили письмо.

— Да нет же! — закричал Лепра. — Ну подумай сама… Не мог все-таки твой муж при жизни рассказать, как его убьют. Никто и не собирался его убивать. Все вышло совершенно случайно.

На фортепиано по-прежнему стояла фотография Фожера; живые глаза под слегка припухшими веками, казалось, следят за происходящим со скрытой иронией.

— Зачем тогда меня вызывают? — заметила Ева. — Может, они обнаружили какую-то мелочь… Что-нибудь — не знаю.

— Какую мелочь? Медицинская экспертиза дала заключение… Страховая компания провела расследование… Эксперты подтвердили, что это была авария… Какая тут может быть подозрительная мелочь?

Лепра пытался побороть подступавший ужас, но понимал сам, как хрупки его доводы.

— Допустим, — снова заговорила Ева, — что они получили письмо. Морис объясняет в нем, что мы хотим его убрать. И требует, чтобы самым тщательным образом расследовали обстоятельства его гибели, если он умрет скоропостижно… при драматических обстоятельствах. И что же? Ты думаешь, полиция будет сидеть сложа руки?

— Они решат, что кто-то пытается сыграть с ними дурную шутку.

— Может быть. Но они захотят кое-что выяснить… Они проверят, в самом ли деле это почерк моего мужа. И если он сам обвиняет нас… представляешь, какую силу будет иметь обвинение!

— Они ничего не обнаружат. Обнаружить нечего.

— А газеты, Жан. Представляешь заголовки: «Был ли Морис Фожер убит?»

Она закрыла лицо руками, но тут же порывисто вскочила.

— Я иду.

— Куда?

— К комиссару. Лучше покончить со всем этим разом. Сейчас четыре. Через час все выяснится. Пусть, если хочет, арестует меня. В конце концов, мне так легче.

— Стало быть, ты хочешь во всем признаться?

Еву, которая уже взяла сумочку, перчатки и складывала письмо, тронуло отчаяние Лепра.

— А что сделал бы ты на моем месте?

— Все отрицал бы… без колебаний. Ева, дорогая, пойми, доказательств нет. Мы очень сильны.

— Ты, может быть. А я…

Он машинально оперся о каминную полку и, вспомнив, что там, на вилле, сделал такой же жест, покраснел. Повторялась та самая сцена. Впрочем, с тех пор как они стали ждать пластинок, сцена повторялась каждый день. Ему казалось, что он каждый день убивает Фожера. Он развел руками.

— Как хочешь, — вздохнул он.

— Ты мной разочарован?

— О нет!

— Разочарован. Это видно. Ну что ж, милый Жан, очень жаль, но я больше не в силах играть в эту игру, жить как зверь, на которого ведут облаву. Зря я уступила тебе и не вызвала полицию. Я не создана для того, чтобы каждую минуту лгать, как настоящая преступница… Мы потому и попали в нынешнее положение… что солгали.

— Ты забываешь, что твой муж обвиняет нас в заранее обдуманном намерении.

Ева провела по глазам тыльной стороной руки. Губы ее дрожали. Она вдруг заметила фотографию Фожера и смахнула ее рукавом. Стекло со звоном разбилось.

— Вы способны на всё, — сказала она.

— Послушай.

— На всё. Ты такой же, как другие.

Она была бледна как смерть, но сумела сдержать слезы. Вынув из сумочки пудреницу, она тщательно наложила грим, не сводя взгляда с Лепра, и в глазах ее, мало-помалу вновь обретших свой зеленый цвет, заплясало светлое пятнышко.

— Поцелуй меня, — попросила она, — прежде чем я намажу губы… Если я смогу промолчать, я промолчу… из-за тебя, глупыш!

Она запрокинула голову, а он медленно склонился над нею, покачивая ее в своих объятьях. Когда она наконец отстранилась от него, она смеялась, полная задора.

— Не знаю, какая муха меня вдруг укусила. В глубине души я вовсе не прочь повстречаться с этим комиссаром. Если он надеется, что я у него запою…

Слово смутило обоих. Ева привела в порядок прическу, Лепра натянул одну перчатку. Тревога снова вклинилась между ними.

— Ладно, — сказала Ева. — Ты меня проводишь? Они вышли, но заперла дверь Ева. На тротуаре Лепра едва не дал тягу. Однако ему стало стыдно отпускать ее одну навстречу опасности. Ева старалась казаться беззаботной.

— Хочу купить новую машину, — сказала она. — Какая марка, по-твоему, лучше? «Пежо»? «Симка»?

Он стиснул ее локоть, чтобы дать ей почувствовать, как восхищен ее мужеством.

— «Симка», — рассеянно прошептал он и знаком остановил такси. — Мост Менял… и, пожалуйста, выключите радио. Спасибо.

По дороге они не проронили ни слова.

Лепра зашагал рядом с Евой вдоль серого здания. Они остановились у ворот. Черты у обоих заострились. Ева подняла лицо к Лепра, кончиками пальцев пригладила ему волосы на висках. Она понимала, что он будет страдать сильнее, чем она.

— Будь умницей, — шепнула она.

— Хорошо, — отозвался он.

Он задыхался. Она скрылась в воротах, не оглядываясь, прошла через двор, он отвернул манжету, чтобы взглянуть на часы. Потом, переступая с трудом, как больной, перешел к парапету набережной. Быть может, сегодня вечером его арестуют. Зеленая вода колебала отражения, зигзагами вытягивала опрокинутую тень парохода. На углу Нового Моста, не обращая внимания на зевак, работал художник. Лепра, перегнувшийся через каменный парапет, жил в другом мире. «Если бы меня арестовали, — думал он, — любил ли бы я ее по-прежнему? Если бы меня разлучили с ней? Если бы она умерла?.. Может, она права. Я насочинял себе каких-то восторженных небылиц. Я хочу, чтобы в моей жизни было что-то необыкновенное. И все же сейчас мне холодно, мне страшно, потому что она одна, там, наверху…» В его памяти звучали обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», из концерта Шумана. Ему хотелось сыграть для Евы, чтобы помочь ей, самому принять участие в схватке. «Хорошо бы, — подумал он еще, — написать вот сейчас песню и сразу же ей подарить». Фожер был на это способен. Впервые он вспомнил о Фожере без горечи. Прошел буксир, тянувший за собой три баржи, до планшира погруженные в воду. Ветер играл на воде, рассеивая листья по ее поверхности. Лепра признал, что хотел убить Фожера, и ему стало легче. Да, он завидовал Фожеру, он ненавидел его всеми силами души. Фожер угадал правду, когда обвинил его в том, что аппетиты у него большие. Умысел необязательно должен вызревать в течение многих дней или недель, это может быть делом нескольких секунд. Стоит тебе исступленно пожелать исполнения того, что ты уже делаешь. Но в этом он никогда, никогда не сможет признаться Еве. Выходит, он недостаточно ее любит? Но разве можно разоблачить себя до конца, согласиться, чтобы твоим судьей была женщина, которая тобой восхищается, внушая тебе самому, что ты существо исключительное? Фожер ничего в себе не скрывал и потерял любовь Евы. А ведь Фожер был личностью… А я бедный малый, неспособный даже сочинить мелодию из трех нот. Но в то же время в каком-то другом смысле всё эти мысли были неправдой. Лепра чувствовал, что обвиняет себя только потому, что это единственный магический способ внушить Еве, чтобы она сопротивлялась, лгала, отрицала. Да, он желал, чтобы в эту самую минуту, находясь в лапах этого полицейского, она отбивалась, чтобы она забыла свою дурацкую щепетильность! Лгать?! Подумаешь! Он едва ли не желал, чтобы полиция вызвала его на допрос, чтобы лгать еще и еще.