Недоразумение (Трагедия ошибок) - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 16

И вот на моих глазах постепенно подготавливалась эта ловушка… Разрабатывалась эта история, с помощью которой они собирались заманить в западню невинного человека.

— Идиотская выдумка, — повторял Мартен. — Вся ответственность за нее лежит на Франке.

Но он заставлял Франка, как настоящего актера, репетировать сцену его будущей встречи с Жаком.

— Допустим, я — Жак Кристен… Как ты подойдешь ко мне?.. Нет, не так. Видно, что ты никогда не испытывал нужды! Деньги, в первую очередь деньги. Скажи ему о деньгах. Сразу же. Пусть он увидит чек. Сунь ему его под нос… Но предупреждаю тебя… Он пошлет тебя ко всем чертям, потому что твоя история никуда не годится. Двойник, больной амнезией. Это чистое безумие…

Он беззвучно смеялся. Всеми своими морщинками. К концу у меня уже не было сил присутствовать на их совещаниях. Большой портрет для гостиной Мартен нарисовал без моего ведома в своей спальне по фотографиям, которые привез Франк. Когда я увидела этот портрет в первый раз, когда Жак оказался среди нас, как покойник, образ которого благоговейно хранят, между Мартеном и мной разыгралась бурная сцена. Или, вернее, вспылила я одна. Он же был абсолютно спокоен. И даже более того, он изучал меня, так через лупу рассматривают насекомое. Когда же, обессиленная, я замолчала, он сказал:

— Дорогая Жильберта, вы глубоко заблуждаетесь. Я ни о чем не прошу вас. Я вполне понимаю вашу щепетильность. Но не забывайте, эта комедия не может иметь успех. Я не препятствую Франку, раз это его забавляет. Пусть ставит свой опыт. Пусть. Меня уже больше нечего принимать в расчет…

Он хотел, чтобы я почувствовала себя виноватой. Он хотел внушить мне, что у меня не больше здравого смысла, чем у Франка, раз я принимаю всерьез то, что для него было лишь развлечением, от которого он уже устал. Начиная с этой минуты он как будто бы потерял всякий интерес этой истории. Франк снова уехал. Потом позвонил по телефону и сообщил, что подсек рыбу. Говорила с ним по телефону я. Мартен, удалившись в свою башню из слоновой кости, выказывал полнейшее безразличие. Казалось даже, что он на моей стороне, что ему смертельно надоело глупое упрямство Франка. Ему почти удалось убедить меня, что все провалится, что Кристен и дня не проведет на вилле. Он гораздо раньше меня понял, что если я не раскрою их обман сразу же по приезде Жака, то потом ничего не смогу сказать. А благодаря моему молчанию станет возможным то, что он якобы считал совершенно нереальным. То был невероятно хитрый маневр. Но оказался он слишком уж хитроумным. И теперь я знаю, кто такой Мартен фон Клаус. Так же, как знаю, кем были Гармиш, Штауб, фон Курлиц! И почему их убили. Есть ненависть, которая не может угаснуть. Но в жертву будет принесен Жак… Мне стыдно. Мартен смотрит на меня. Он смотрит на Жака. Он страдает не меньше меня. Но этого еще недостаточно.

30 июля

Я перечитываю свои вчерашние записи. Я должна внести исправление: он страдает больше меня, потому что Жак — настоящий «артист», как бы он его ни высмеивал. Этот вдохновенный скрипач, играющий как бы по его приказу, настолько превосходит своим талантом те небольшие способности, которые он за собой признает, делает до того смехотворными все его претензии, что Мартен постоянно пребывает в состоянии холодной ярости. Когда он слышит, как его любимые произведения под смычком другого превращаются в восхитительные мелодии, когда его собственная скрипка под чужими пальцами учится содрогаться, трепетать, смеяться и плакать, словно неверная жена в объятиях любовника, он обращает ко мне свои синие ледяные глаза и еле заметные капельки пота выступают у него на висках. Я же, из остатков щепетильности, сохраняю спокойный и чуть ли не рассеянный вид. Он бы, конечно, предпочел, чтобы я выдала свое волнение, тогда он одним словом заставил бы меня замолчать. Но он слишком умен, чтобы открыто выказать свою досаду. Напротив, пытается сохранять хладнокровие.

— Мне кажется, ваш протеже делает успехи, — шепчет он. — Надо признать, для парня, подобранного в кабачке, он играет вполне прилично. Молчание.

— Если бы он соблюдал такт, он был бы невыносим. Молчание.

Его гнев обрушивается на Франка. Мартен говорит ему ужасные вещи, и Франк не протестует. Случается, они ссорятся по-немецки, и я вижу, как Франк делает над собой огромное усилие, чтобы сдержаться. Мешки у него под глазами дрожат. Он становится по стойке «смирно». Это помогает ему все вынести. Я никогда не узнаю, какие таинственные узы связывают этих людей. К тому же я начинаю путать даты, путать страны. Мне бы надо заглянуть в свои старые записи. Была Бразилия, где Мартен проработал некоторое время архитектором то на строительстве новой столицы, то в Рио. Потом мы обосновались в Нигерии, оттуда совершали путешествия на Острова Зеленого Мыса. Затем был Египет. Кажется, именно в Каире Мартен в первый раз заговорил со мной о Франке. Просто намекнул: «Я знаю немало таких, кто сумел выкрутиться… кому удалось проскочить. Я представлю тебе Франка… Он нам поможет». Это означало, что мы должны будем еще раз сменить фамилию. И страну. Мы переехали во Францию, где у Мартена, благодаря его прекрасному знанию французского языка, было больше всего шансов не привлечь к себе внимания. Франк сразу же присоединился к нам. Он подыскал нам виллу и раздобыл новые документы. И не какие-то фальшивые документы, а настоящие официальные бумаги. Имя Поля де Баера фигурирует в книге записей гражданского состояния. С тех пор Франк больше не покидал нас; он стал нашим фактотумом. Мне казалось, что этот Франк как бы служил связным с бывшими товарищами Мартена, но, может быть, я и ошибаюсь. Мартен всегда избегал моих вопросов. Вероятно, Франк, используя свои таинственные каналы, имеет также возможность размораживать капиталы, которые Мартен поместил в начале войны в Швейцарии. Одно совершенно ясно: с тех пор как мы здесь обосновались, мы никогда не испытывали недостатка в деньгах. Служил ли Франк в свое время под командованием Мартена?.. Это представляется вполне вероятным. Был ли он у него унтер-офицером или еще кем? Трудно сказать. Между ними существует какая-то близость, которой я не могу подобрать название. Это не дружба в обычном понимании этого слова. Тем не менее их связывает очень тесная, ревнивая, а порой и сварливая привязанность, что-то вроде родственных уз. Франк, естественно, не любит меня. Мы стали врагами с первого взгляда. Я полагаю, он никогда не мог мне простить, что я француженка, а следовательно, посторонняя в их тайном сообществе. Но мысль эта пришла мне не сразу. Я, конечно, заметила во время наших странствий, что Мартен старался близко ни с кем не сходиться, что он наводил самые подробные справки о людях, с которыми мы были вынуждены часто встречаться. Эта осторожность легко объяснялась. Но я приписывала простой случайности тот факт, тем не менее поразительный, что Мартен всегда встречал кого-нибудь, кто мог бы быть ему полезен, когда нам бывали нужны новые документы или деньги. «Повезло», — говорил Мартен. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что по всему свету рассеяны люди, которые не желают смириться с ролью уцелевших после сражения и которых связывают между собой не знаю уж какие воспоминания! Доказательство этому я получила, когда увидела, как буквально поблек и высох от горя Мартен, когда узнал о похищении Адольфа Эйхмана в Буэнос-Айресе. Никаких с его стороны объяснений. Он просто стал чуть более молчаливым и чуть более скрытным. Прошли многие месяцы. И вот однажды он показал мне три строчки в какой-то газете, в отделе происшествий, которые он обвел красным карандашом. Сообщалось о смерти в Афинах некоего Хайнака, погибшего при падении в шахту лифта.

— Хайнак — это на самом деле Ганс Штауб, — сказал он мне. — Теперь настала моя очередь.

Видя, что я не понимаю, он объяснил мне со злостью, словно и моя доля вины была во всех этих несчастных случаях, что Рудольф фон Курлиц попал под поезд в окрестностях Мехико, а Эрнест Гармиш утонул неподалеку от Венеции. Он сообщил, что Эйхману было известно, где скрываются эти трое, что он также знал, кто такой Поль де Баер и где он скрывается.