Дурной глаз - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 9

— Дай мне, — сказал Реми.

Он захотел открыть сам. Петли ворот заржавели. Напрасно он толкал изо всех сил. Дядя вышел из машины.

— Оставь это, слабак.

Решетка поддалась перед ним, и он не спеша снова сел за руль.

— Я пойду пешком, — бросил Реми.

Он следовал за машиной, утопая в глубокой траве на обочине дороги и испытывая глубокое физическое наслаждение от самого процесса ходьбы. Все же великолепно! В первый раз!… Он сорвал цветок, оторвал пару лепестков; какой-то желтый цветок, он даже не знал, как тот называется. Но имен деревьев и птиц он тоже почти не знал. С обеих сторон дороги протянулись подлески; проходя мимо Реми чувствовал внутреннюю жизнь трав и листвы вплоть до копошащейся в них малейшей букашки. Да и сам он представлял собой нечто вроде дикорастущего растения, которое перемещается в пространстве благодаря какой-то таинственной магнетической силе. И может быть, для того, чтобы стать нормальным, здравомыслящим человеком, похожим на других, просто человеком с натруженными руками и дубовой башкой, нужно непременно оборвать этот мистический контакт. Он задумчиво созерцал свои длинные гибкие пальцы, в которых он ощущал покалывание, как во время грозы. У мамочки были точно такие же руки. Он тяжело вздохнул, вспомнив, что ему нужно идти к дому. Там дядя воевал с наружной дверью, которая, повидимому, разбухла от влаги. Наконец, он вошел первым; за ним последовала Раймонда. Клементина с высокого крыльца сделала Реми знак, потом она в свою очередь исчезла из виду, и вскоре о стены стукнули высокие ставни окон первого этажа. Какие воспоминания он вынес из пребывания в этом имении? Он помнит качающуюся листву и стрекочущих в ветвях сорок, на которых он, откинув голову, часами смотрел из своей коляски, когда при первых признаках дождя его отвозили в тень деревьев; и это бездумное созерцание продолжалось до тех пор, пока последние солнечные лучи, наклонно падая сквозь ветви, пятнами не ложились на его лицо. Так монотонно тянулись дни. По утрам он валялся в постели. Как не стыдиться этого впустую потраченного времени? После обеда он дремал, и Клементина, сидя рядом, вязала и отгоняла от него носовым платком мух и ос. Так как в доме было влажно, по вечерам в его комнате зажигали камин, и Раймонда приносила карты. «Я был, как мертвец», — подумал Реми.

По заросшим мхом ступенькам он поднялся на крыльцо и зашел в холл. Он сразу же узнал оленьи рога на стенах, уложенный плитками в шахматном порядке пол, два пролета монументальной лестницы с каменными перилами, ведущей на нависающую над первым этажом площадку, и особенно этот запах, запах подвала, отсыревшего дерева и перезрелых фруктов. Он услышал дядины шаги и откуда-то сбоку крик Раймонды.

— О, стол полностью заплесневел… И ковер… Посмотрите!

Реми бесшумно пересек холл и пошел по лестнице. Он коснулся лощеных перил и заметил, что позади него в густом слое пыли остаются следы. Верхняя площадка над ним пока еще утопала в густой тени, и, глядя вверх, он испытал сложное чувство, в котором смешивались и беспокойство, и любопытство, и ощущение потерянности в этом громадном заброшенном доме. Он остановился на втором этаже и увидел двери трех комнат. Его комната была первой. Потом комната отца, затем — мамы. С другой стороны — комнаты дяди, Раймонды и всегда пустая гостевая комната. Воберы не любили гостей. Он приблизился к нависавшей над холлом балюстраде. Внизу под ним прошла Клементина. Она вышла на крыльцо и два раза крикнула: "Реми… Реми… " Он посмотрел на плитки пола. Они тускло блестели, как вода на дне колодца. Слегка наклонившись вперед, он увидел в них свое отражение, и внезапно почувствовал, что эта торжественная тишина начинает давить ему на плечи. В ужасе он попятился назад. Пропасть, которая перед ним разверзлась… Ему показалось, что с ним это уже однажды было… Он был в этом уверен… Он еще раз наклонился; что-то равномерно стучало в темноте, как маятник часов… Да нет. Должно быть, ему показалось. Ничего не нарушало тяжелой, зловещей тишины этого дома. Вот, что ему нужно сделать: открыть, открыть всюду окна, пусть сюда проникнет свежий воздух, солнечный свет, нужно прогнать отсюда это запустение, эту угнетающую рассудок тишину. Реми быстро прошел в свою комнату, с шумом открыл ставни. Клементина была на крыльце. Она подняла голову и замахала своей сухонькой ручкой.

— Ты меня испугал… Сейчас же спускайся вниз… Я займусь комнатами чуть позже.

Теперь все в порядке. Реми глазами впитывал в себя очертания своей комнаты. Как он мог столько времени находиться в этой клетушке с гондолами на обоях, с узкой, почти раздавленной громадной красной периной кроватью. Зеркало пошло темными пятнами. И на потолке над окном появилось большое желтоватое пятно. Воздух в комнате был промозглый и какой-то липкий. Впервые Реми пообещал себе, что, когда он будет свободен, он тотчас же продаст этот дом. Он пару раз глубоко вздохнул, зажег сигарету и вышел из комнаты. Снизу он услышал, дядину ругань.

— Без сомнения, это выключили свет, — говорила Клементина.

— Выключили свет! Да помолчите вы! Уверен, что это снова этот чертов счетчик. Ну мы и вляпались в историю. Когда мой брат начинает дрожать над каждой копейкой…

Реми пощелкал выключателем на площадке. Света не было. Тем лучше! Он проскользнул в мамину комнату, приоткрыл ставни. Сигарета дрожала у него между пальцев. Он пожалел, что не выбросил ее перед тем, как войти. Может быть, этим он оскорбляет дух мертвой? Что скажут другие, если заметят… Мамочка… Она когда-то жила в этих стенах… Реми медленно обошел комнату. Он сюда никогда не возвращался и мало-помалу ее забыл. Впрочем, там не было ничего, что представляло бы интерес. Кровать, шкаф, два кресла, секретер, на камине — маятниковые часы, и всюду запах плесени; время от времени под его ногой скрипела половица. Он чувствовал, как внутри деревянных балок неустанно работают черви. Черви… Реми провел рукой по лбу, откинул прядь волос. У него создалось впечатление, что он тут всего лишь посторонний посетитель, странный прохожий. Мама умерла. И эта комната оказалась обреченной. Вот и все. Нечего от нее ожидать. Прошлое ему больше ничего не скажет. Он уселся перед секретером, где мама писала письма, поднял крышку. Медь на шарнирах окислилась. По обе стороны шли выдвижные ящики. Они были пусты. Зачем маме что-то оставлять? Там была только ржавая автоматическая ручка и выщипанная тряпочка для протирки перьев. Реми вытащил центральный ящик. В нем была картина, но ящик застрял, и ему никак не удавалось ее оттуда извлечь. Реми вынужден был вытащить остальные ящики, чтобы ударить по нему снизу. В конце концов, он извлек полотно и посмотрел его на свет. Вначале он не понял. Перед ним был его портрет, написанный словно в состоянии галлюцинации: прическа, голубые глаза с паволокой, худые щеки, слегка опущенный угол рта… А потом он увидел серьги, и его руки не выдержав напряжения, бессильно опустились. Внизу продолжали спорить. Дядя бушевал, и было слышно, что там орудуют какими-то инструментами. Реми боязливо опустил глаза и снова увидел подростка с серьгами в ушах. Это была мама. Теперь он вспомнил эти серьги, два золотых колечка, покачивающихся на почти невидимой цепочке. Так необычно было видеть эти серьги, украшающие лицо мальчишки! Реми отнес картину на камин и поставил ее напротив зеркала. В нем отразились оба лица. Он попятился назад, но ее голубые глаза продолжали на него смотреть, и в полумраке они казались удивительно живыми, очень нежными и слегка потемневшими, как после долгой болезни. В нижней правой части картины стояла подпись художника… Совсем крошечная подпись, словно удар стилета. Откуда взялась эта картина? И почему ее так небрежно бросили в этот ящик перед тем, как закрыть дверь и повернуть ключ? Двенадцать лет этот лик был заключен во мраке. По чьей оплошности это произошло? Он непроницаемо смотрел на Реми.

— Реми!

Голос Клементины. Нет, ему не дадут и минутной передышки. Словно призывая картину в свидетели, он развел руками. Ему показалось, что один голубой глаз ожил, в нем появилось выражение немого призыва. Реми схватил портрет и, прижав его к себе, украдкой выскользнул из комнаты.