Дурной глаз - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 4

Дядя внезапно останавливается, потом очень быстро, с принужденной веселостью продолжает:

— А впрочем… отличная идея! Может быть, и я схожу к твоему знахарю проконсультироваться по поводу моей астмы.

Он смеется и подмигивает брату.

— К несчастью я сделан из вещества, над которым трудно творить чудеса. У меня нет веры… Он дорого тебе обошелся?

— Он ничего не взял. Заявляет, что у него нет права извлекать выгоду из своего дара.

— Да этот тип просто сумасшедший! — говорит дядя.

И осененный внезапной идеей, он, понизив голос, прибавляет:

— А ты не думал о том, чтобы рассказать ему о?.. А? Кто знает?

— Я тебя прошу, Робер.

— Хорошо. Я не настаиваю… Ладно, дети мои, я вами доволен. Слушай, Этьенн, это надо спрыснуть!

Не ожидая остальных, он проходит в столовую. Слышится звон стаканов. Реми приближается к отцу. Тот весь как-то зажат и отстранен от всего, что его окружало. Теперь Реми с ним одного роста. У него появляется абсурдное желание взять его за руку, пожать ее, как мужчина мужчине, чтобы устранить это невидимое препятствие, которое отделяло их друг от друга сильнее, чем стена.

— Папа.

— Что?

И все на этом закончилось. У Реми больше нет смелости. Он снова чувствует, как все у него внутри затвердело. Он оборачивается и видит дядю, который направляется к ним с подносом в руках.

— Чертов Реми, слушай, раз ты стал мужчиной, открывай бутылку. Твой знахарь, надеюсь, не запретил тебе аперитивы. Ну, за удачу… Желаю тебе выбраться из этой передряги, мой бедный Этьенн.

— Это решено? — бормочет Вобер. — Ты нас покидаешь?

— Я вас не покидаю. Я просто беру на себя это дело в Калифорнии. И все… Повторяю, ты вот-вот пойдешь ко дну. У меня есть рапорт Бореля. Ты ведь не можешь отрицать цифры…

Он хлопает по своему портфелю. Реми отходит к окну и смотрит во двор. Адриен с закатанными рукавами ходит вокруг машины. Показывая пальцем на руль, Раймонда ему что-то объясняет. Они смеются. Реми прислушивается, но дядин голос заглушает все остальное.

Глава 2

Шарлатан! Скорее нечто вроде мелкого чиновника. Неряшливый, крошки табака на жилете. Из одного кармана в другой — толста цепь из какого-то светлого металла. Вульгарное лицо со следом ожога на левой щеке, как будто когда-то ее гладили и забыли на ней утюг. Близорукие глаза, которые увлажнялись и немного косили, когда он протирал свое пенсне о край рукава. Квадратные, тяжелые руки. Он их часто скрещивал у себя на животе, словно для того, чтобы его поддержать. И однако, у большинства людей, которые с ним сталкивались, возникало желание выложить ему начистоту все, что накопилось внутри, беспорядочно мешая дурное с хорошим, потому что, похоже, жизнь и его здорово потрепала. Среди вещей, которые валялись в его кабинете, можно было встретить и толстенные талмуды, и старую пишущую машинку, и распятие, которое, судя по всему, просто выстругали ножом, и трубки, валявшиеся в разных углах комнаты, и наконец, какую-то целлулоидную куклу, сидящую на стопке регистрационных карточек. Он слушал Реми, балансируя на ножках стула, и Реми, не переставая говорить, все спрашивал себя, был ли он достаточно интеллигентен, и стоит ли его называть доктором или просто мсье.

— Как давно вы стали сиротой?

Реми подпрыгнул от неожиданности.

— А разве отец вам не объяснил?

— Все же, расскажите.

— Да достаточно давно… Моя мать умерла в мае 1937. Начиная с этого момента я…

— Позвольте, позвольте! Вам, выходит, сразу не сообщили, что ваша мать умерла.

— Нет. Учитывая то состояние, в котором я находился, они предпочли подождать. Сначала мне объяснили, что она уехала путешествовать.

— Иначе говоря… ваша болезнь предшествовала тому моменту, когда вам сообщили это фатальное известие. Вы были «уже» ею поражены, прежде чем его узнали, и допуская, что горечь утраты и эмоциональное волнение еще усугубило ваше состояние, остается предположить, что, вероятней всего, смерть вашей матери не имеет никакого отношения к нервному припадку, который вас сразил.

— Не знаю. Мне только известно, что это было приблизительно в одно время… Но ведь мой отец должен был вам все рассказать…

— Он мне объяснил, что вас нашли в глубоком обмороке в парке вашего имения в Мен-Алене. И вы ничего не запомнили из того, что предшествовало вашему падению.

— В самом деле. Я часто пытался вспомнить… Я, должно быть, играл; я бежал и на что-то наткнулся.

— Однако, похоже, на вашем теле не было следов удара; вы вовсе не ударились… Неужели в вашей памяти не осталось пусть даже очень слабого образа, предшествующего обмороку?

Реми жестом показал, что он ничего не помнит.

— Все это было так давно… Знаю только, что на протяжении нескольких недель я лежал весь скрюченный, как…

— Как зародыш в чреве матери?

— Да, возможно.

— А перед этим у вас были проблемы с памятью?

— Трудно сказать… Я был совсем маленьким.

— Вы умели читать и считать?

— Да, немного.

— А как это выглядит сейчас, если поточнее?

— Я все забываю. Например, моя учительница, мадемуазель Луан, мне что-то сегодня объясняет, а завтра я уже не умею это делать. Я часто забываю то, что она мне объясняет накануне.

— А что вы легче всего забываете?

— Математику.

— У вашего отца техническое образование?

— Он закончил Высшую политехническую школу. Он внушил себе, что я должен быть таким же хорошим математиком, как и он. Он хочет, чтобы я походил на него во всем.

— Отдохните немного, мсье Вобер.

Знахарь встал, прошел за спину Реми, положил ему руку на голову. Они слышали, как в соседней комнате шумно играют дети. Что-то катилось по полу. Наверное, механическая лошадка. Рука начала плавно двигаться по голове Реми.

— Расслабьтесь… Вот так… Не волнуйтесь. Теперь вы похожи на ваших ровесников. Вам восемнадцать лет, не так ли?

— Да.

— Разве вы не могли бы немного попутешествовать? Чем занимается мсье Вобер?

— Мой отец занимается импортом цитрусовых. Он владеет большой компанией в Алжире.

— Отлично! Попросите его, пусть он вас туда отошлет на два-три месяца… Что? Вы боитесь отказа?.. Он так строг?

Реми чувствовал, что начинает краснеть.

— Не в этом дело, — прошептал он. — Я не смогу ничего сделать в одиночку… За меня всегда все делали другие…

Человек, стоящий позади него, начал смеяться низким утробным смехом, который почему-то приятно было слышать. Его рука опустилась на плечо Реми.

— Вы боитесь, что у вас не хватит энергии? — сказал он. — Ничего не бойтесь. Просто постарайтесь сильно это захотеть… изо всех сил. Говорите себе: я это могу! Я это могу! Поверьте мне: сила воли способна на все. К тому же, я вам буду помогать. Я буду думать о вас.

— Но… Когда я буду далеко?..

— Расстояние не имеет значения. Для духа не существует расстояний.

Странно было слышать такие слова в устах человека, от которого пахло табаком и грязным бельем, и у которого руки и пальцы, как у простолюдина, вульгарно заросли рыжим пушком. Он снова уселся за стол, поиграл некоторое время распятием, которое ему, в конце концов, удалось установить в равновесии вдоль каретки печатающей машинки.

— Ваше заболевание — это классический случай. Не старайтесь его понять. Вы слишком интересуетесь собственной персоной. Все вы в этом похожи… Однако, если вы потеряете к себе доверие, если вас снова будет мучить тоска и безысходность, возвращайтесь ко мне… Просто приходите со мной поболтать… Вы увидите… Успокоение придет само по себе… Я вам это обещаю.

Внезапно открылась дверь и на пороге появился ребенок.

— Франсуа, будь умницей, — сказал он. — Слушай, возьми куклу… сядь в сторонке и постарайся поменьше шуметь.

Он ущипнул малыша за шею, когда тот проходил мимо, и улыбнулся Реми.

— Попутешествуйте немного, — сказал он. — Это всегда полезно… И не только для вас.

Реми встал, и знахарь протянул ему руку. Нужно ли ему предлагать деньги? Или просто поблагодарить? Реми предпочел уйти, не сказав ни слова. В зале ожидания, в коридоре вплоть до лестничной площадки толпился народ. У него вызвало легкое омерзение все это сборище калек, которые полушепотом о чем-то спорили между собой. Некоторые из них были забинтованы. Спускаясь по лестнице, Реми обнаружил в себе какую-то ненависть к многолюдным сборищам, к толпам людей, где его то и дело касались и толкали незнакомые люди. Он спешил снова обрести свое одиночество, он больше не мог этого выносить. Этот толстяк отлично все понял. Нужно срочно уезжать отсюда! Но что он там увидит? Склады Вобера, конторы Вобера, служащих Вобера! И незнакомые ему люди почтительно будут покачивать головой: «О, так вы сын самого Вобера!» Реми медленно продвигался по краю тротуара; сумеет ли он, по крайней мере, взять себя в руки, чтобы остановить такси? Он смотрел на солнце, на плечи прохожих, и это было приятно. Приятно было просто шагать по улице, но все же это было вовсе не то, что он себе представлял… Когда он был маленьким, и его возили в инвалидной коляске, он чувствовал себя более сильным, более уверенным. Он, например, заставлял людей оборачиваться ему вслед и уступать дорогу; он почему-то вдруг вспомнил девочку из парка Ранла, которая подарила ему букет фиалок.