Замок отравителей - Брюссоло Серж - Страница 7

Благородные дамы готовы были слушать ее вечно и всегда сердечно принимали всякий раз, как она появлялась у ворот замков.

Пока молодая женщина пристраивалась идти вслед за животными, Дориус наклонился к Жеану и вцепился в его руку.

— Ты хочешь позволить этой шлюхе идти за нами? — с одышкой зашептал он, не замечая, что бурлившая в нем ярость делала шепот довольно громким.

— А почему бы и нет? — удивился Жеан. — Дорога длинная, а послушать рассказчика на стоянке у костра всегда приятно. Ее песни заглушат вой волков.

— Вот еще! Ты совсем свихнулся! — злобно негодовал монах. — Ведь она — женщина! Одна из тех падших дев, которые в одиночку бродят по дорогам и распевают песни о бесстыдных прикосновениях и изменах! Тебе хорошо известно, что церковь осуждает чувственные наслаждения. У женщины недостаточно мозгов, чтобы противостоять ухищрениям лукавого, в ней много детского, поэтому она быстро становится орудием сатаны, и ее не исправить. Только мужчина был создан по образу и подобию Божьему, а женщина вылеплена по образу и подобию мужчины. Она — лишь побочное создание, сделанное по уже уменьшенной модели. Терпеть можно только девственницу. Тебе разве никогда не говорили о прекрасных писаниях святого Амвросия и о сказанных им по этому случаю словах?

— Не скули, аббат! — проворчал Жеан. — Побереги желчь, заботься лучше о своих реликвиях. Ты горячишься из-за пустяков.

— У тебя ум за разум зашел! — не вытерпел его собеседник. — Подумал ли ты об оборотнях? Лес кишит ими. Считаешь, что беседуешь с женщиной, а на самом деле говоришь с волчицей, снявшей шерсть с морды и ног! А у этой слишком наглые глаза, не похожие на человеческие. У женщин — звериный инстинкт, и они легко делаются игрушкой злых сил. Она неразумна, и дьяволу нетрудно поселиться в ее пустой голове. Ты подвергаешь нас опасности, пригласив это создание присоединиться к нам. У нее мохнатые ноги, я в этом уверен. Когда мы уснем у костра, она примет свой настоящий облик и созовет всю стаю… поточат они о нас свои клыки.

Он долго разглагольствовал без передышки, но Жеан не слушал его. Монахи, нетерпимые к старым верованиям, однако были щедры на истории о различных метаморфозах, когда хотели добиться желаемого.

Вот и Дориусу не хотелось, чтобы Ирана была с ними. Почему? Жеан не знал. Вполне естественно, что трубадурша идет на свадьбу, такой случай не упускают.

Видя, что проводник молчит, монах прекратил свои нравоучения и, горестно надувшись, замолчал, отыгрываясь на бедном муле, которого то и дело бил пятками по бокам.

На рассвете они подъехали к перекрестку четырех дорог, где их поджидали остальные путники, которых Жеан должен был проводить до замка. Группа состояла из обычного набора бродячих комедиантов, падких на подобные церемонии. Они коротали время, играя в кости. При виде монаха они насупились. Ведь церковники и свободолюбивые бродяги испытывали отвращение друг к другу.

Жеан спрыгнул с лошади и обошел их одного за другим, собирая плату за свои услуги.

Что касается Дориуса, то он подчеркнуто держался в отдалении, словно сам запах этого сброда оскорблял его нос. Он обеими руками вцепился в стянутую железными полосами шкатулку.

Подойдя к Иране, Жеан попытался принести извинения за слова своего спутника.

— Не надо извиняться, — вздохнула молодая женщина. — Я привыкла. Все эти постриженные ненавидят песни зари. Они считают, что песни пробуждают запретные мечты у праздных благородных дам и вводят их в грех.

— К тому же он наверняка боится, как бы барону де Ги не наставили рога, прежде чем он возляжет с молоденькой женой, — заметил Жеан. — Старикашки весьма ранимы в таких делах.

Ирана подняла брови.

— Орнан де Ги — старикашка? — удивилась она. — У тебя неверные сведения. Барон — красивый мужчина в расцвете сил, о чем свидетельствует его участие в крестовых походах. Малышка Ода не сомкнет глаз, когда он ляжет на нее, либо ее плохо подготовили к постельным наслаждениям.

Ирана говорила с бесстыдством, свойственным трубадурам, для которых любовные игры — соль жизни. В ее лице было что-то кошачье. Иными словами, она могла бы носить железную корону северных королев-воительниц. Жеан подумал, что во многих молодых дворянах она вызывала похоть. Но мысль эта мелькнула и исчезла, ее место заняла другая, менее приятная: почему Дориус солгал ему, утверждая, что Орнан де Ги старик, неспособный исполнять свои мужские обязанности?

Это ему не нравилось, было непонятным, и изворотливость монаха начинала раздражать Жеана.

Пора было отправляться. Он возглавил колонну, приноравливая шаг своей лошади к шагам ходоков. Бродячие комедианты привыкли к постоянным перемещениям, они не отставали, не суетились и двигались размеренно.

Жеан внимательно вглядывался в лес по обе стороны дороги. За ним шла беднота с пустыми кошелками, но… кто знает? Бывали случаи, когда разбойники устраивали резню ради того, чтобы завладеть тройкой плащей. И к тому же среди идущих находилась женщина, Ирана, которая могла возбудить в негодяях мысль о насилии. Да еще и шкатулка Дориуса, которую наивный наблюдатель может посчитать наполненной золотыми монетами. Добрую часть утра все шли молча. Черный, насквозь пропитанный дождем лес не побуждал к веселью. В полдень сделали привал, разогрели бобовую похлебку, а потом Ирана начала петь. Она умело затрагивала темы, дорогие каждому трубадуру: песня зари и тут же песня печальной жены, девочкой проданной родителями старикашке с подагрическими коленями, беззубому, словно дряхлый конь, которому место на живодерне. Ее голос, немного глуховатый, но глубокий, казалось, обещал тысячу удовольствий тому, кто захотел бы попытать удачу, и глаза мужчин блестели, несмотря на усталость после долгой ходьбы.

Жеан очень любил трубадуров. Сопровождая их и слушая баллады, он понемногу отходил сердцем и узнавал немало нового.

Кончив петь, Ирана подогрела себе кружку вина и добавила туда мед, чтобы смягчить горло. Жеан не мог устоять перед желанием снова заговорить с ней.

— Свадьба, наверно, будет пышной? — осведомился он.

— Да, — ответила молодая женщина, бросив на него насмешливый взгляд. — И турнир будет. Ты хотел бы поучаствовать в нем? Есть возможность заработать себе доспехи и лошадей. Хороший боец может обогатиться за один поединок.

— Или расстаться с жизнью, — буркнул Жеан. — Лучше расскажи о невесте.

— Ода де Шантрель? Ей пятнадцать лет, она очень красивая девушка. Черные длинные косы, белая, как молоко, кожа, ротик сам напрашивается на поцелуй. Весьма привлекательная игрушка для мужчины, которому надоело валяться на соломе со служанками.

— А этот Орнан де Ги, он не из грубых солдафонов?

— Не больше, чем любой другой рыцарь. Ему около двадцати семи или двадцати девяти лет. До прошлого года у него были борода и длинные волосы, но он обрил ее и постригся после введения новых шлемов, полностью закрывающих лицо. Сегодня волос у него на голове не больше, чем у мальчика из хора.

Жеан поморщился. Не привлекала его эта военная мода, которая делала мужчин юношами и заставляла напяливать на голову железное ведро с прорезями для глаз. Ну и духотища, должно быть, под ним! И еще ему не нравилось ходить остриженным, как баран. Жеану всегда говорили, что борода свидетельствует о мужской силе, а длинные волосы — о необузданности.

От такого нового обычая он несколько приуныл. Во всем этом он видел некое стремление к женоподобности.

Жеан заметил, что во время беседы Ирана не спускала с Дориуса глаз.

— Не нравится мне этот человек, — пробормотала она. — Он недобрый и лживый.

— Почему ты так решила?

— Он красит волосы плохой краской, не хочет, чтобы все видели, что он рыжий. Но дождь смыл часть краски… Взгляни. Наверно, поэтому ему везде мерещится проявление сатаны. Вообще-то рыжие волосы — признак дьявольщины. Ты не должен был разговаривать со мной, он тебе еще покажет.