Лабиринт фараона - Брюссоло Серж - Страница 9

Здесь Дакомон всегда приводил пример пирамиды Тетлем-Иссу, ловко задуманной им для привлечения крокодилов во время разлива Нила, и неудачи самого Нетуба Ашра, царя воров. Он очень гордился этим изобретением.

С течением времени клиенты проявляли все большую сдержанность, поэтому он построил в своих садах лабиринт в натуральную величину, над которым можно было перемещаться с помощью набора мостков. Когда будущий заказчик опирался о балюстраду, Дакомон велел своему слуге Ути подвести раба ко входу в бесконечный коридор. Как правило, это был военнопленный из Ливии, или пожиратель нечисти, или один из тех отвратительных жителей песков, из которых получались самые дерзкие грабители. Дакомон сверху кричал несчастному:

— В центре лабиринта стоит золотая статуэтка. Если ты возьмешь ее и найдешь выход, она будет принадлежать тебе.

Считая, что вступил в жестокую игру, человек продвигался осторожно, оставлял на своем пути метки. Чаще всего это были клочки одежды, которые, как он думал, должны были помочь ему найти обратную дорогу. А когда он оказывался голым, он прокусывал палец и кровью помечал стены.

— Обрати внимание, друг, — шептал Дакомон, наклоняясь к своему клиенту, — этот парень уже наступил на два люка и не заметил этого. Он теперь уверен в надежности дороги и полагает, что спокойно вернется обратно. Не забавно ли это? Плита повернется только на обратном пути, но некоторые грабители иногда пускают впереди себя овцу или даже ребенка.

— Да, конечно, — одобрял вельможа, — похоже, это хорошо придумано.

Когда раб со статуэткой в руке провалился в колодец, дно которого было утыкано острыми рогатинами, они зааплодировали, и договор был подписан.

Состояние Дакомона росло благодаря использованию подобных устройств. Молодой, богатый и красивый, он имел много завистников, но потерял бдительность. Считая себя самым ловким, он был уверен, что номарх Анахотеп ничего не смыслил в его хитростях. И тут он допустил ошибку. Ужасную ошибку…

У Дакомона заболело сердце, и он вернулся домой. Жил он в красивом доме на краю пустыни. Очень узкие окна почти не пропускали жары. Полумрак, до сих пор нравившийся ему, вдруг показался наполненным тысячью опасностей. Он тихо потянул носом воздух, стараясь различить ужасный запах повязок. То ли ему почудилось, то ли Анахотеп действительно подослал к нему убийц?

Он снял сандалии, слишком громко стучавшие по плитам пола, и спросил себя, где сейчас находится его слуга Ути. Ути был одного с ним возраста. Дакомон подозревал, что ему нравились мужчины, что в Египте не поощрялось, но Дакомон мирился с этим пороком, так как догадывался, что тайно влюбленный в него Ути готов без колебаний броситься за него в огонь. Такая преданность была неоценимой в эпоху сплошных заговоров. Дакомон начал терять терпение. Где же скрывался этот чертов дурень? Неужели обряженные мумиями убийцы уже перерезали ему горло?

Архитектор чувствовал, что его собственный запах становится ему неприятен, и это здорово испортило ему настроение. Его обоняние частенько проделывало с ним подобные штуки. Проезжая в носилках через город, он принимал меры предосторожности, прикладывая к нижней части лица надушенную тряпицу, чтобы его не беспокоила вонь от людей. Однажды на стройке у него кончились благовония, и резкий запах пота от каменщиков вызвал у него такое сильное головокружение, что он едва не умер. Кроме мирры, росного ладана, фимиама, все для него было зловонием, так что он иногда с трудом переносил запах тела даже тех придворных, которые содержали себя в относительной чистоте. Анахотеп был на него похож. Отсюда и все несчастья.

Он вошел в комнату Ути. Молодой слуга спал голым на простыне, на расстоянии вытянутой руки от него стоял бокал вина из ююбы. Дакомон разбудил его, пнув ногой в живот.

— В доме кто-то есть, — прошептал он слуге изменившимся голосом. — Убийцы номарха… Они тут… Я чувствую их запах.

Глаза Ути расширились от страха.

— Разве ты их не чувствуешь? — настаивал архитектор.

Ути отрицательно покачал головой:

— У меня не такой нос, как у тебя, господин. Ты уверен, что это тебе не приснилось? Зачем бы фараону убивать тебя? Разве ты не его друг?

Дакомон раздраженно дернул плечом: Ути был уж слишком наивен! Кстати, Анахотеп не заслуживал титула фараона, он был всего лишь правителем провинции, одержимым непомерным честолюбием. Только постепенное дробление центральной власти государства позволило ему украсить себя этим титулом, не подвергаясь гневу настоящего фараона. В былые времена человека, носящего две короны и претендовавшего на неограниченную власть, подвергали наказанию за дерзость, но времена те давно прошли.

— Нужно уходить, — пробормотал молодой слуга. — Пройдем через сады.

Дакомон будто окаменел. Ему никогда и никуда не приходилось убегать. Больше, чем бедность и безвестность, его пугали жестокие запахи внешнего мира. Как сможет он выжить без своего сундучка с ароматическими веществами? Без своей тысячи флакончиков с самыми редкими благовониями? Лишись он окутывающего его аромата, и жизнь станет невыносимой. Не лучше ли уж отдаться на волю убийц?

— Ты приготовил дорожную сумку? — обеспокоено спросил Ути. — Золото, украшения, медные слитки?..

Нет, ни о чем таком он и не подумал. А впрочем, в этот самый момент он думал лишь о сундучке из сандалового дерева, где лежали коробочки с мазями, камедью, самыми редкими ладанами, купленными за золото у путешественников, возвратившихся из южных стран. Нет, без них он не уйдет! Без них он задохнулся бы, умер…

Неужели его собираются убить из-за благовоний, запах которых мог ощущать только Анахотеп и он сам?

Трудно было в это поверить, и тем не менее он был почти уверен, что именно в этом скрывалась одна из причин приговора.

В благовониях, аромат которых могли почувствовать только два человека во всем номе, а может быть, и во всем Египте! Что за безумие нашло на него похвастаться этим своим даром перед старым номархом, что за тщеславие!

Когда Дакомон не набрасывал план лабиринта, он создавал запахи. В этом заключалась его истинная страсть. Работал он только с самыми редкими благовониями. Его обостренный нюх болезненно реагировал на общедоступные пахучие субстанции, на эти «духи», которые доставляли радость вельможам. Однажды, добиваясь совершенства, он случайно открыл чрезвычайно изумительный, очень тонкий аромат — настоящий язык богов, — который, увы, никто не способен был почувствовать. Он предложил его придворным, но те только посмеялись над ним.

— Это всего лишь вода! — заявляли они, поднося флакон к своим огрубевшим носам. — Ты пошутил, Дакомон? Или свихнулся?

Он тогда захотел сделать подарок жрецам царского наоса, чтобы умащивать по утрам статую бога — ту, которую они мыли, облачали и кормили с восходом солнца. Но и тут его встретили с крайним недоверием.

— Ты смеешься, Дакомон, — сказали они ему. — Это твоя штука ничем не пахнет, и бог будет недоволен.

Архитектор тогда понял, что стал жертвой своего слишком тонкого обоняния. Он изобрел исключительные духи… но «слышать» их мог только он один либо очень искусный парфюмер, не такой, как все. «Неосязаемые» духи, существующие для одного человека!

Он испытывал от этого одновременно и глубокую печаль, и огромную гордость. Шутки ради, а также из тщеславия он постепенно приобрел привычку душиться этим божественным эликсиром, запах которого ускользал от простых смертных, но не мог оставаться не замеченным богами. По своей наивности он воображал, что пользуется особым покровительством богов, потому что знал о воздействии отборных духов. Во все времена боги предпочитали этот способ общения с землей, с людьми. Если нужно было привлечь их внимание, чтобы поговорить с ними, это делалось с помощью благовоний. Только облачко тонкого аромата, поднимающееся к небу, могло установить контакт между двумя мирами. Исчезнут благовония, и общение прекратится. Дакомон гордился тем, что, несомненно, был единственным смертным, запах которого выводил богов из состояния полного безразличия. Это тщеславие его и погубило.