Похитители красоты - Брюкнер Паскаль - Страница 45

— Месье Стейнер, — сказал я, — я сегодня не расположен шутить. И не надейтесь, что я куплюсь на ваши бредни.

— Мне было бы даже обидно, Бенжамен, если бы вы сразу поверили. И все-таки это правда.

— Чего вы добиваетесь от меня?

Мелькнувшая в его взгляде насмешливая хитреца мне не понравилась. Заложив руки за спину, он прошелся передо мной.

— Еще раз повторяю, Бенжамен, меня тревожит ваше здоровье. Вы посмотрите на себя — краше в гроб кладут. Я хочу помочь вам. Вот что я предлагаю. И заклинаю вас, не говорите сразу «нет».

Стейнер прикрыл глаза, как бы собираясь с мыслями, и опустил ладони мне на плечи.

— Вы уступаете нам Элен, мы оставляем ее в подземелье, а взамен даем вам вдохнуть ее флюиды, подзарядиться ее изумительной жизнеспособностью, которой вам так недостает.

Он выпалил это на одном дыхании. Я стряхнул его руки и рассмеялся каким-то нервным смехом.

— Так вот оно что! У вас сорвалось похищение, и теперь вы не желаете ее отпускать. Она вам, видите ли, нравится! Хотите надуть меня, как я раньше не догадался!

Стейнер поморщился.

— Да… да вы… — я заикался от возмущения, — ну вы и наглец! За кого вы меня принимаете? Этот номер у вас не пройдет: или вы возвращаете мне Элен, или… или я устрою скандал прямо здесь, в ресторане.

С меня градом лил пот.

— Не кипятитесь, Бенжамен. Контракт по-прежнему в силе. Я предложил только немного изменить условия.

— И слышать об этом не желаю. Вы дали слово. Я сделал все, что от меня требовалось, теперь верните мне Элен.

Стейнер улыбнулся добродушно и чуть презрительно:

— Хорошо, Бенжамен. Считайте, что я вам ничего не говорил. Через час вы получите вашу Элен.

Старый хрыч и не думал меня уламывать, я даже удивился, что он так легко сдал позиции.

Раймон вез меня к французской границе через долину озера Жу. Франческа и Жером уехали вперед в «рейндж-ровере». Слуга сосредоточенно вел машину и на меня даже не смотрел. От бесконечных виражей меня мутило. Я все не мог успокоиться после разговора со Стейнером. Все эти месяцы я страшился встречи с Элен. В голове не укладывалось, что сегодня же вечером мы, как ни в чем не бывало, отправимся вместе в Париж. Всю дорогу я готовился к защите, перебирал доводы, которые приведу в свое оправдание. Это было мучительно: то накатит раскаяние, то, отхлынув, уступит место эгоизму. В голову лезли самые идиотские мысли. Что же все-таки за гнусность предлагал мне Стейнер, что это за отъявленное шарлатанство?

— Скажите, Раймон…

Мне пришлось откашляться.

— Что вы знаете об устьях юности?

Он изобразил неподдельное изумление:

— Кто вам о них сказал? Неужто хозяин?

Я кивнул.

— Это наша тайна, я не имею права о них распространяться.

— Раймон, между нами, это ведь шутка, дурацкая шутка, да?

— Ни в коем разе.

Он вдруг стал подозрительно любезен. Не дожидаясь расспросов, сказал:

— Вот, к примеру, сколько мне, по-вашему, лет?

— Лет тридцать пять, может, сорок, а что?

— Не угадали. Мне пятьдесят два.

Я не поверил — не может быть. Но он показал мне удостоверение личности.

— И что же?…

— А то, что это все благодаря устьям юности — вот уже пять лет как я прикладываюсь к ним раз в неделю. От всех наших постоялиц принимал ингаляцию; это лучше всякого лечения, скажу я вам!

— Вы издеваетесь надо мной, Раймон, вы все сговорились дурачить меня!

Я всматривался в его лицо, сквозь синяки и кровоподтеки, которые уже побледнели, пристально изучал каждый миллиметр кожи, даже пощупал, провел пальцем по мелким морщинкам, по сеточке вокруг глаз. В пятьдесят два года он сохранился лучше, чем я.

— Так хозяин сам предложил вам сеанс?

— Да, а что?

— Счастливчик вы, месье. Стало быть, и вправду ему полюбились.

Знал, стервец, что сказать, — эти слова запали мне в душу!

Мы приехали задолго до вечера. Я смотрел и не узнавал места; дорога терялась в высокой траве, ели ярко зеленели свежей хвоей. Одуряюще пахло смолой. Горы летом выглядели куда приветливее, чем зимой. А вот «Сухоцвет» на фоне буйства природы проигрывал: железная крыша оказалась ржавой, фасад не мешало бы подновить. Меня вновь одолели связанные с этим домом неприятные воспоминания. В саду стояла наша машина, блестящая, как новенькая монетка, готовая к дальнему пути. Жером и Франческа улыбались мне с крыльца. С чего бы это им вздумалось выйти меня встречать? Я покосился на окно во втором этаже — в той комнате мы ночевали с Элен в феврале, — но занавески не шевельнулись. Я стоял пень пнем, будто прирос к земле. Все происшедшее за эту зиму нахлынуло на меня, не давая сделать и шагу. Я снова и снова прокручивал в голове, как буду оправдываться перед Элен, готов был, если понадобится, упасть перед ней на колени, лишь бы вымолить прощение. Ничего я не хотел в ту минуту, кроме одного: быть с ней, обнять ее. Стейнер отворил дверь и кивнул мне.

— Заходите, Бенжамен, Элен ждет вас. Мы опять поместили ее в комнату на чердаке. Вот вам ключ. Ступайте, освободите ее, так сказать, своими руками.

Я-то думал, он опять станет меня уговаривать. Ничуть не бывало. Я стоял на пороге прихожей, той самой, с чучелами зверей. Как я ни старался взять себя в руки, меня трясло. Осталось только войти, подняться по лестнице… Элен знает, что я здесь, она не могла не слышать, как подъехала машина, как хлопали дверцы. Странно, что она еще не позвала меня. Каждый вечер, когда я приходил домой, меня окликал ее хрустальный голосок…

— Ну, Бенжамен, что же вы медлите?

Высокая фигура Стейнера маячила у лестницы. Лицо его сияло улыбкой — ну просто распорядитель церемонии счастливого воссоединения любящих сердец. За моей спиной, в саду, Франческа с Раймоном выгружали из машины чемоданы. Сердце у меня бешено колотилось. Глядя в пол, я шагнул на первую, ступеньку, на вторую…

— Да, вот еще что, Бенжамен. Совсем забыл вам сказать… Элен вас больше не любит.

Меня будто ударили под дых. Я вцепился в перила.

Он обронил это так небрежно, как бы между прочим.

— Она не может вам простить, что вы бросили ее одну.

— Я не верю, вы мне опять лжете.

— Если угодно, спросите у нее сами. Вперед, смелее, путь открыт.

У меня подкосились ноги. Это был конец, Стейнер подтвердил мои самые скверные предчувствия.

— Пойдемте-ка, я дам вам кое-что послушать.

Он увлек меня в гостиную, включил стоявший на столе магнитофон. Я услышал срывающийся голос Элен:

«Нет, Франческа, не могу забыть… Он бросил меня, предал… Даже не пытался бороться, сдался сразу. Я-то, наивная, все надеялась, что он меня вызволит… мир перевернет ради меня. А он задрал лапки кверху, рабская душонка. Как же он меня разочаровал! Слизняк, бездушный трус. Я не смогу больше с ним жить… А знаете, как он таскал у меня деньги, когда я же его и содержала? Думал, я ничего не замечаю! Как только вернусь в Париж, все выложу про его плагиат газетчикам и издателям, с доказательствами, слово в слово!»

Стейнер выключил магнитофон. Я сидел как громом пораженный. Он дал мне прослушать запись еще раз. Каждое слово впечатывалось в мой мозг смертным приговором.

— Ничего не понимаю. Она ведь уверяла, что простила меня.

— Когда вы получили последнюю кассету?

— Чуть больше трех недель назад, до ее побега.

— А это, Бенжамен, мы записали сегодня утром, перед тем как ехать в ресторан. За три недели многое изменилось.

Я не выдержал и разрыдался на груди у Стейнера. Нет, невозможно, это конец всему, Элен предала меня… Тут подошли Франческа и Раймон. Их руки легли мне на плечи, и это тройное объятие взяло меня задушу сильней, чем все происшедшее. Я всматривался в их лица, искал в них понимания, сочувствия. Франческа погладила меня по щеке, ее ладонь была теплая, ласковая. На меня нашло какое-то отупение. Я уже ничего не соображал. Плакал и не мог остановиться. А Стейнер-искуситель нашептывал мне на ухо:

— Она нужна мне, Бенжамен, нужна во что бы то ни стало. Мы любим ее, слышите, мы готовы уничтожить ее, лишь бы она не досталась вам. Одно ваше слово — и я изолирую ее навсегда. Просите взамен все, что пожелаете.