Похитители красоты - Брюкнер Паскаль - Страница 23

Запретные плоды

Вскоре мы поехали обратно. Я боялся столкнуться в доме со Стейнером — чего доброго, опять спустит собак, увидев, что мы в который уже раз вернулись. Но от хозяйского гнева мы были избавлены — ни он, ни его супруга даже не показались. Раймон был за хозяина: он подал нам кофе, приготовил горячую ванну и предложил подождать наверху, пока пригонят машину. Странная деталь: кровати в нашей спальне были застелены теми же простынями, как будто подразумевалось, что мы вернемся. Но за несколько часов с нами произошло столько всего несуразного, что на эту маленькую странность мы и внимания не обратили. Потеплело, снег подтаивал, кусочки льда срывались с балконов и маленькими кинжалами вонзались в белое покрывало. Расторопный слуга был настолько любезен, что принес нам перекусить — немного ветчины со сморчками, салат из рапунцеля с орехами, сыр, фрукты, даже бутылку «Шато-Шалона»; при виде такого великодушия у нас отлегло от сердца. Мы были совсем разбиты: к физической усталости добавилось еще и унижение. Наша попытка к бегству с позором провалилась, чудо еще, что хозяева не держали на нас зла. Я подумал, что надо бы из Парижа послать им цветы, чтобы хоть как-то извиниться: все-таки наше поведение ни в какие ворота не лезло.

Раймон сновал по дому бесшумно, как кот, мы не слышали его шагов, а он появлялся откуда ни возьмись, да так проворно, прямо вездесущий какой-то; этот трудяга суетился, бегал вверх и вниз по лестнице то за солью, то за горячей водой, приносил нам масло, поджаренный хлеб, как самым дорогим гостям. Элен, видно, хотелось отыграться на нем за наши незадачи: ей то и дело чего-то не хватало, и коротышка поспешал, не выказывая ни малейшего раздражения. Я знал, что он, уж конечно, получит от нее чаевые — это было в ее обычае, дай Бог, чтобы она не переусердствовала в своей щедрости. Около половины третьего, когда мы, покончив с едой, маленькими глоточками потягивали восхитительный кофе, дом вдруг ожил, послышались шаги. Раймон заглянул к нам и сказал, что они со Стейнерами едут за покупками в город, вернутся только вечером. Через час или два приедет механик с машиной. Он попросил нас хорошенько запереть дверь, а ключ оставить под ковриком и пожелал счастливого пути. Я готов был расцеловать его на радостях.

Очень скоро вся троица покинула дом, и «рейндж-ровер» укатил в облако снежной пыли. Машина Стейнерши стояла в гараже. Мы с Элен остались одни. Она решила вздремнуть, — нам еще предстояло шесть часов пути до Парижа. А мне почему-то спать больше не хотелось. В отсутствие хозяев у меня возникло какое-то странное ощущение свободы. Однако же они были на диво доверчивы — оставили нас в доме без надзора, и это после того, как мы их так грубо оскорбили. Я спустился на первый этаж; ступеньки скрипели и трещали, но меня это больше не волновало. Только тиканье больших стенных часов да бульканье воды в трубах нарушали тишину. Я чувствовал себя как ребенок, пренебрегший запретами взрослых и знающий, что ему за это ничего не будет. В гостиной полюбовался расставленными на полочках безделушками из слоновой кости — стоили они, должно быть, целое состояние. Потом снял трубку телефона и услышал гудок, но, когда набрал наш парижский номер, механический голос сообщил мне, что линия неисправна. Я маялся от безделья и не то чтобы искал что-то конкретное, но мне все было интересно.

Сам не зная как, я забрел на второй этаж и оказался перед спальнями Жерома и Франчески, расположенными в противоположном крыле дома, — Раймон вчера показал мне их мельком. Я на цыпочках проскользнул в комнату мадам Стейнер. Скудостью обстановки она напоминала монашескую келью. На большом письменном столе светлого дерева стоял компьютер, лежали пакетик с засахаренными фруктами, коробочка шоколадных трюфелей, а также «Дороги, которые никуда не ведут» Мартина Хайдеггера. Старенький радиоприемник мурлыкал слащавую до слез песенку. Зашел я и к Стейнеру. Кровать в его комнате была застелена, но смята, под ней валялась пара ботинок. Вместо философских трудов, которые изучала его жена, я обнаружил сваленные прямо на полу десятки журналов мод за последние годы. Некоторые страницы были помечены галочкой или крестиком. В ящике открытого комода мне попались какие-то личные письма, счета от поставщиков и за электричество. Я прилег на минутку, проверяя упругость матраса, принюхался к подушке, но столь характерного запаха Стейнера не почувствовал. Нашел на ковре несколько мелких монет и машинально сунул их в карман. Потом вернулся в гостиную, еще раз пошарил взглядом по книжным полкам, по томам в кожаных переплетах — мне очень хотелось прихватить их с собой, особенно иллюстрированное издание басен Лафонтена 1875 года. Я взял две книги, попытался заполнить пустоты и скрепя сердце поставил обе на место.

Наконец я наведался в кухню и опять поразился, до чего она огромная. Кастрюли, сковородки, кокотницы сияли, медные блюда разных размеров висели в ряд на стене по ранжиру. Электронная техника уживалась здесь с классической кухонной утварью. В плетеной корзине лежала на соломенной подстилке дюжина кругленьких, гладеньких яиц. Два огромных, размером с платяной шкаф, холодильника стояли друг против друга, мерно гудя, словно огромные белые пчелы. Я открыл один, потом другой — оба ломились от всевозможной снеди и свежих овощей. В отделении для молочных продуктов выбор не уступал дорогому отелю. С такими запасами можно было выдержать осаду. Голода, что ли, панически боялись эти люди? Я провел рукой по выступам и выемкам на разделочном столе — деревянная поверхность была вся в зарубках от топорика и ножа, но отчищена, оттерта, будто новенькая. От всего этого веяло традиционным укладом, старой доброй французской провинцией; хорошо, наверно, иметь такую работящую прислугу… Я был уже в дверях — предварительно заглянув во все шкафчики, полюбовавшись блеском разложенных в идеальном порядке столовых приборов, расцветкой тарелок и блюд, — когда вдруг зазвонил телефон. Я вздрогнул. Трубка висела на стене над ларем для хлеба. Я не решался подойти, он все звонил и звонил, раз десять, наверно, потом смолк. Когда я взял трубку, то услышал длинный гудок. И вот туг-то взгляд мой упал на деревянную панель с ключом, о которой Раймон сказал мне вчера, что это дверь в неприкосновенные владения «самого».

Во мне вдруг проснулся азарт следопыта. Пока моя разведка не открыла ничего нового. В конце концов, мы здесь одни, никто никогда не узнает, что я сделал. Я снял ключ с крюка и вставил его в замочную скважину. Скрипнули петли, и панель повернулась. На меня пахнуло затхлым воздухом. Я повернул выключатель: от крошечной площадки вырубленная в камне лестница вела вниз, в подпол. Ступеньки были неровные, и я держался за перила, боясь оступиться. Я оказался в подвале с бетонными стенами. В тесных каморках по обе стороны длинного коридора громоздились ящики, набитые старым тряпьем и сношенной обувью, кипы газет. Немного подальше я увидел верстак, банки с краской и какую-то сломанную мебель, которую, очевидно, чинили. В других закутках, оборудованных термостатами, хранились десятки бутылок, рассортированных по маркам и годам. Помещение в конце коридора, с более высоким потолком, занимала котельная: от толстенной утробы с множеством рычагов и индикаторов отходили, разветвляясь, трубы. Я подивился огромным размерам бойлера. Стенки его подрагивали, мне даже показалось, вздыхали, как будто он переваривал пищу. Капельки влаги проступали на металле. Каждая рукоятка соответствовала определенной комнате, о чем свидетельствовали надписи, сделанные от руки на табличках.

Так это и был тайный сад хозяина? Самый обыкновенный погреб. Раймон надо мной просто подшутил. Я был разочарован и поднялся бы немедля наверх, но вдруг кое-что заметил: за котлом, у самого пола мне почудился слабый свет. Вообще-то весь дальний конец подвала занимали запасы дров. Но эта узенькая полоска света пробивалась из-под охапки хвороста, которая лежала отдельно у стены. Почему-то мне стало любопытно: значит, там, дальше есть еще помещение? До сих пор удивляюсь, как у меня хватило наглости, но я отодвинул хворост и обнаружил пыльное шерстяное полотнище, прикрывавшее металлическую плиту с ручкой посередине. Я повертел ее влево, вправо, но она не поворачивалась. Наверно, от холода и сырости ее заклинило. Долго я бился над этим запором, дергал ручку, толкал дверь, и наконец она поддалась.