Волк в овечьем стаде - Брэндон Джей - Страница 47

— О чем ты говоришь? — спросил я его. Он не хотел говорить мне, но ему было без меня не обойтись. Он встал, отошел от меня, засмеялся — так смеется человек перед роковым выстрелом? — а затем сказал: «Она собирается заявить, что я надругался над сыном».

— Господи, — сказал я, и Элиот повторил мои слова.

— Она что, сошла с ума? — спросил я его. — Пен пожал плечами. Джулия в своей ярости готова была на все, это самое худшее, что она могла придумать. Что ж, я согласился. Разве ты бы поступил иначе, Марк? Можешь придумать худшее обвинение для мужчины? Пойми, это происходило в начале пятидесятых. Мы даже не читали о подобных вещах. Это было… Я содрогнулся от услышанного. Я не сомневался в сумасшествии Джулии. Развод довел ее до такого состояния, что она не выдержала. Видишь, я даже не задумался над сутью обвинения. Это было как большая доза яда, ее выплевываешь сразу, как только яд попадает на губы. Понимаешь?

— Да, — сказал я, именно это Элиот ожидал от меня услышать. Я думал об Остине.

— Когда Пен увидел, что я сразу принял его сторону и не поверил Джулии, ему стало легче, он продолжал. Он сказал, что Остин месяцами проводил время с матерью, нельзя сказать точно, чем она забила голову мальчика. Неизвестно, как он поведет себя. Я возразил ему. Что ей все равно никто не поверит, даже если она предъявит это ужасное обвинение. Но Пен ответил, что не может позволить втянуть в это Остина. Если Джулия убедит его солгать ради нее, это будет преследовать его до конца жизни. До конца жизни Остина. Понимаешь? Он беспокоился о сыне. И он добавил, что не хочет расстраивать своих родителей. Они не смогут после этого общаться с внуком.

Элиот снова замолчал. Какое-то время назад бра ярко освещало комнату, но к этому времени она вновь погрузилась в полумрак. Сквозь балконную дверь к нам заглядывала ночь. Кто угодно мог прятаться в этой темноте. Мы с Элиотом были совсем одни, за пределами электрического света, казалось, резвились духи, только руку протяни.

— О чем он тебя попросил? — задал я вопрос.

Я хотел, чтобы Элиот перешел к главному, чтобы дать понять, что я ему сочувствую, но Элиот вздрогнул, как от удара.

— Он попросил меня поехать в школу Остина, — сказал он. — Джулия уже предупредила директора, чтобы Пену не позволяли видеться с ребенком, и, видимо, убедила и Остина избегать отца. Но я мог забрать Остина из школы. Я был другом семьи. Я сказал Пену, что это плохая идея, но он ответил, что сын не сможет предать его, если он поговорит с ним. В его глазах было такое отчаяние, и я не знал, что он сделает с собой, если я откажу ему. Он твердил одно, что хочет только увидеть мальчика. И в конце концов я сдался.

— Сколько лет было Остину?

— Шесть. Всего шесть. Это было в ноябре, он пошел в первый класс. Я даже не задумывался о самом Остине, по правде говоря. Все мои мысли крутились вокруг ужасного поступка Джулии, которая так подло использовала сына. К тому времени я давно не виделся с Джулией, забыл, что когда-то знал ее. Я воспринимал ее по рассказам Пена как отвратительную, расчетливую ведьму. Поэтому я был удивлен, увидев Остина, он был обыкновенным симпатичным мальчиком. Его привели в кабинет директора. Я был не просто другом семьи, но еще помощником окружного прокурора. Я показал свое удостоверение, сказал, что в семье конфликт и что меня попросили отвезти мальчика домой. Остин тоже поверил мне. Он был рад меня видеть, — тихо добавил Элиот. — Мы сели в машину и уехали, но по дороге мы с Остином перекинулись парой слов.

— Как он выглядел? — спросил я.

Элиот пожал плечами.

— Обыкновенный шестилетний ребенок. Тихий, вежливый. Он мне всегда нравился, но я не часто о нем вспоминал. Это было еще до того, как у меня самого появились дети, и они меня не слишком интересовали. Лучшее в Остине было то, что он не путался под ногами. Можно было взять его с собой на обед, где были одни взрослые, и даже не заметить его присутствия. Но я всегда хорошо к нему относился. Наверное, я ему нравился.

Рассказ меня тронул. Я тоже вперился взглядом в темноту за окном.

— Отъехав подальше от школы, я остановил машину, и Пен сел рядом с Остином. Мальчик не промолвил ни слова. Он даже не поздоровался с отцом. Он лишь забился в угол, так что я больше не видел его в зеркало. Я подумал, что мать здорово постаралась заставить его бояться собственного отца. Пен улыбнулся и кивнул мне.

— Куда вы поехали?

— В пансионат. Не в гостиницу, где пришлось бы проходить по вестибюлю. Это был мотель, где можно было припарковать машину прямо перед дверью домика. Пен уже заказал такой домик. Таких мест было много на шоссе в то время.

Их и сейчас было много, но шоссе превратилось в широкую, пришедшую в упадок дорогу, где старые мотели предлагали плохонькую еду за низкие цены, надувшие кровати и телевизоры в номерах. Трудно было представить себе эти мрачные, старые постройки, когда они только начинали свое существование, манили новизной.

— Мы вошли в комнату, все трое. Остин старался по возможности держаться подальше от отца, но от меня тоже шарахался. Я говорил с ним, убеждал, что все будет в порядке, но он даже не поднял глаз. Пен молчал. Он снял куртку, бросил ее на стул и присел на кровать, а через минуту сказал: "Почему бы тебе не оставить нас одних, Элиот, чтобы мы с Остином могли поговорить?

— И ты ушел? — спросил я после короткой паузы.

— Остин смотрел на меня, — хрипло проговорил Элиот, — раньше он не смотрел ни на кого из нас, но, когда услышал, что я должен уйти, он посмотрел на меня в упор, я мог чувствовать его взгляд, как прикосновение рук. В его глазах стояли слезы, лицо побелело, стало почти прозрачным. Господи, Марк, я смотрел на него и думал, что эта женщина сумела убедить его в реальности насилия над ним. Я все еще верил Пену.

— Не говори мне, что ты ушел из комнаты! — вырвалось у меня. Я хотел сказать: «Не говори, что ты оставил мальчика наедине с отцом».

— Я сказал… — почти пробормотал Элиот, наверное, так же он говорил это тридцать пять лет назад, в мотеле. — Я сказал, что мне, пожалуй, лучше остаться, чтобы никто не смог обвинить Пена. Но Пен только ухмыльнулся. К нему вернулось прежнее хладнокровие. Он ответил: «Это не обязательно, старина». И я не смог, — продолжал Элиот, — я не мог остаться в комнате и дать ему понять, что подозреваю его, не мог показать, что верю в его чудовищный поступок. Он был моим другом. Я был многим ему обязан. Я заставил себя повернуться и выйти из комнаты. Я сказал, что буду поблизости, и оставил дверь приоткрытой, но она захлопнулась за мной. Я вышагивал перед дверью, стараясь производить максимум шума. Я обошел весь пансионат, подходил к окну с улицы. Оно было слегка приоткрыто, и я услышал, как мальчик плакал. Я слышал, как Пен сказал: «Обними меня, сынок».

— И что же? — сказал я, мой голос был хриплым.

— Я поспешил вернуться, постучал и вошел. Ничего плохого не произошло, Марк, я уверен. Пен, правда, снял галстук, но одежда была на нем, и мальчик был в пиджаке. Ничего не было, это чувствовалось, понимаешь, что я имею в виду? Пен улыбнулся мне. Но Остин совсем не смотрел на меня. Он не подбежал к двери, когда я вошел. Я не был его спасителем, понимаешь. Я был его похитителем. Я был заговорщиком.

— Но ничего ведь не случилось, — сказал я.

Элиот наконец взглянул на меня.

— Произошла очень важная вещь. Я помог Пену убедить мальчика, что ему от отца нигде не скрыться. Не важно, кто защищал его, кому он доверял, его отец везде мог до него добраться.

Элиот остановился, его признание подходило к концу.

— Что произошло? — спросил я.

Он выпрямился.

— Джулия отказалась от своей угрозы. Ты, конечно, понимаешь почему. Она больше не могла положиться на показания своего шестилетнего сына. Пендлтон Пейли лишил ее этого с помощью моего бывшего босса. Остин был слишком напуган, чтобы обвинить отца, он понял, что не может доверять никому во взрослом мире, никто ему не поверит и не защитит. После этого развод состоялся без суда. Обе стороны перестали предъявлять друг другу претензии. Все улеглось.