Игрок - Брэнд Макс - Страница 26

Глава 19

Лицо Коркорана было мрачно, когда он подошел к двери, чтобы ее закрыть, и, чтобы хоть как-то привести в порядок свои мысли, стал ходить взад-вперед по комнате. Его черная тросточка была в таких случаях незаменимым средством. Порой он вертел ее между пальцами, иногда водил взад-вперед по ее гладкой поверхности. Иногда выставлял ее прямо перед собой, любуясь ее черным блеском, — она сверкала словно рапира. Эта тонкая тросточка напоминала самого Коркорана — в ней была такая же гибкость, такая же скрытая сила. Но в то время, как руки его были заняты тростью, мысли витали далеко от того места, где он сейчас находился.

Он понял, что сам виноват, поставив себя в ложное положение. Ради девушки, которая была обручена с другим, гораздо более достойным человеком, чем он сам, он отказался от единственной радости своей жизни, от самого ее смысла — от карт. Опять-таки ради нее отказался от оружия — отдал свой револьвер, — вступив таким образом на путь мирной жизни. Но, рассматривая сложившуюся ситуацию с разных сторон, он не мог не улыбнуться своему великолепному законченному идиотизму. Прежде чем наступит завтрашний вечер, он либо погибнет, либо убьет другого человека. В любом случае можно легко себе представить, что будет о нем думать эта девушка. Если его откровенное признание несколько смягчило ее презрение к нему, как профессиональному картежнику, то, по зрелом размышлении, он все равно будет вызывать в ней только отвращение.

И тем не менее, независимо от того, что она думает или чувствует, завтра ему придется встретиться с Джо Крэкеном с оружием в руках. Он задержался у зеркала, чтобы поправить галстук. Надел шляпу. Выбрал еще одну розу из букета, который стоял у окна, наполняя комнату сладостным, с едва ощутимой горчинкой ароматом. Затем, поигрывая тросточкой, вышел на улицу.

Не пройдя и двадцати шагов по тротуару, он встретил старого знакомого Скинни Монтегю. Тот не мог похвастаться значительными успехами за игорным столом, поэтому надеялся заработать на жизнь другим способом. Он вел на буксире здоровенного парня, по всей видимости, шахтера — на шее у него свободно болтался цветной платок, рубаха была расстегнута, чтобы было прохладнее, сомбреро лихо сдвинуто набок и назад; парень шел покачиваясь и спотыкаясь, поскольку был совершенно пьян. Ясно было, что он хорошо посидел в баре, угощая всех направо и налево. Ясно было и то, что кошелек его туго набит. Золотоискателя, которому повезло — пьян он или трезв, — можно определить с первого взгляда. От него исходит особое излучение, как аромат от цветка или сияние от драгоценного камня. Он озирается вокруг голодным взглядом, ясно говорящим о том, что ему просто необходимо истратить свои деньги.

Скинни Монтегю с трудом удавалось держать в вертикальном положении это огромное неустойчивое тело. Он обливался потом и тем не менее не отступался, продолжая усердно трудиться. Коркорану он напомнил крохотный буксир, который тащит в гавань брошенное за негодностью судно, чтобы получить за него вознаграждение. А в том, что вознаграждение будет, он нисколько не сомневался. Проходя мимо Коркорана, Скинни ухмыльнулся и подмигнул ему. Но Коркоран остановился:

— Я собираюсь навестить завтра утром твоего дружка.

— Правда? — удивился Скинни. — Знаешь, приятель, в этом не будет никакого смысла.

— А я думаю, будет.

— Послушай, — проворчал Монтегю. — Что все это значит?

— Я хочу кое о чем спросить этого твоего друга.

— Друха? — еле ворочая языком, проговорил пьяный. — Это я! Я всем друх! Послушай, Скинни, дай-ка мне выпить, а?

— О чем ты собираешься его спрашивать? — оборвал пьяницу Скинни, повернувшись к Коркорану.

— О содержимом его кошелька, — ответил Коркоран.

— Он понятия не имеет, сколько там есть.

— А я думаю, имеет.

— Ты хочешь сказать, что вступаешь в долю? Тебе что, своего мало? Ты сегодня хорошо повеселился, так не мешай и мне получить свое.

— Скинни, — сказал Коркоран. — Будь человеком. Если ты желаешь поступать как крыса, я поставлю крысоловку, и ты угодишь туда как миленький. Оставь в покое кошелек этого парня!

— Черт бы тебя побрал! — зарычал Скинни, дрожа от ярости. — Пользуешься своей силой, Коркоран! Тебе повезло, вот тебе и ударило в голову. — Он отскочил от своей жертвы. — Ладно, пусть этот дурак теперь сам о себе заботится, — проворчал Скинни и скрылся за углом ближайшего дома.

Пьяный парень шатался, едва держась на ногах, словно корабль, лишенный управления, во власти шторма. Но Коркоран немедленно взял управление на себя. Через десять минут парень уже лежал в койке в отеле, несмотря на то что мест там не было.

— Друзья, — обратился он к его соседям, — это мой партнер. Надеюсь, с ним все будет в порядке.

Они в ответ только широко заулыбались. Смысл его слов был им совершенно ясен, и игрок вышел из отеля в полной уверенности, что с пьяным беспомощным шахтером ничего не случится и кошелек его будет в безопасности. Разве что найдется в Сан-Пабло человек, который осмелится шутить с Коркораном, зная о нем и его фантастическом револьвере, что было весьма мало вероятно.

Он вернулся на улицу и направился прямо к дому шерифа. Жалюзи в комнате, выходящей на улицу, были подняты, открывая взору картину безмятежного домашнего уюта: миссис Нолан устроилась в уголке в своей качалке; у нее на коленях груда разнообразных предметов, предназначенных для починки и штопки; сам шериф, без пиджака, в одной рубашке, сидит, откинувшись так, что даже видны его красные фланелевые подштанники. В руках у него газета, никак не более чем двухнедельной давности, а в зубах крепко зажата трубка, черенок которой обгрызен и обкусан до такой степени, что усы едва не попадают в самую чашечку.

— Я вижу, Мария, они добрались-таки до этих махинаторов, которые дают землю за взятки.

— Хорошо, Майк, хорошо! — И она продолжает мурлыкать себе под нос, тихо-тихо, колдуя над огромной заплатой на крошечных штанишках.

То, что она напевает, — всего две строчки из песенки, слышанной в далекой молодости; песня эта — словно обломок деревца, выброшенного на берег и спасенного от забвения, обрывок мелодии, которая стала частью подсознания и непрерывно звучит, облегчая вот уже пятнадцать лет неустанные домашние труды. Для шерифа это все равно что звуки жернова для мельника или шум морской волны для моряка, стоящего на вахте. Без этих звуков в его душе и сердце образовалась бы ничем не заполнимая пустота, а он бы даже не подозревал, чего ему не хватает.

Коркоран, стоя у двери, все это увидел, услышал и понял. Ему, разумеется, и раньше приходилось видеть подобные семейные сцены, и ему всегда казалось, что он как бы смотрит из окна скорого поезда, который несется через прерию мимо заброшенного городишки, прокаленного солнцем, продуваемого ветрами, а теперь мокнущего под серым холодным дождем. Как живут эти люди? Чем заняты? Где находится их душа? Что приносит им рассвет и закат их жизни?

Подобные мысли обычно возникали у Коркорана в прошлом, когда ему приходилось наблюдать подобные сцены. Но сегодня, когда он смотрел на шерифа и его жену, ему казалось, что именно эти люди живут настоящей жизнью, тогда как его собственная состоит из одних призраков и проходит среди призраков — в ней нет ничего отрадного, сплошная тоска, гибель надежд и полная пустота впереди.

Он постучал в дверь. Нолан пошел открывать, держа руку на своем объемистом боку, как раз на том месте, где в старой, видавшей виды кобуре покоился его револьвер. Сдвинув очки на лоб, он беспомощно топтался у двери. Как это случилось, что его враги тысячу раз его не убили?! «В доброте и добродетели заключена известная сила», — подумал про себя игрок.

— Это Коркоран, — отозвался он.

— Чтоб мне провалиться! — воскликнул шериф. — Я только что рассказывал о вас Марии. Заходи, мой мальчик! Она будет рада тебя видеть. Здорово тебе удалось ускользнуть из этого дома! Подумать только, с голыми руками, без оружия, и с таким противником, как Крэкен!