Джон Кипящий Котелок - Брэнд Макс - Страница 9

Словом, остаток дня я провел невесело, наедине с моими револьверами, готовясь просить прощение в салуне Грешама. Я хотел посидеть так подольше и еще не раз все обдумать, но время летело как птица, и незаметно подступили сумерки. Настала пора собираться.

Было почти восемь, когда я вошел в салун. И сразу понял: Том Кеньон всех успел предупредить, какое представление здесь готовится. По дороге я еще наивно полагал, что зайду внутрь никем не замеченный, быстро приближусь к Кеньону и пробормочу слова извинения так, что, кроме него, меня услышат от силы человека три. Однако, стоя в дверях, увидел, что по бокам Тома стоит добрая дюжина молодцов и весь бар набит битком — не протолкнуться.

Казалось, здесь собралась половина мужского населения Эмити, и все они ждали меня! Едва я вошел, на меня уставились десятки глаз — неприятное, должен заметить, зрелище. На секунду я замер, ощупывая рукоятки кольтов. Уж они-то всегда могли повести разговор за меня, наверное, и были моими единственными друзьями… Нет! Я понял, что говорить придется самому; у стойки бара со стаканом пива в руке стоял Грешам, он смеялся, беседуя с каким-то молодым мексиканцем. И хотя взгляд его будто бы лишь случайно скользнул по моему лицу, я понял — Питер заметил меня и ждет.

Нетрудно было догадаться, что он никоим образом не хотел меня поддерживать. Если бы подошел и пожал мне руку, то показал бы остальным, что я действую с его благословения, а принимая во внимание его общественный вес в городке, тем самым не оставил бы мне никакой самостоятельной роли. Однако мне полегчало, когда я подумал о том, что, если пройду этот экзамен благополучно, Грешам будет рад называть меня своим другом.

Что ж, горькую пилюлю лучше глотать сразу. Я направился к Кеньону, чувствуя, как в меня вонзаются взгляды окружающих. На лицах многих застыло презрение. Все они решили, что я струсил! Некоторые залились краской — им было стыдно видеть, как низко может пасть человек!

Я остановился прямо напротив Кеньона. Всем своим видом он предвкушал мой позор.

Конечно, мне хотелось едва слышно промямлить заготовленную речь, но когда я открыл рот, то обнаружил, что из-за переполнявших меня эмоций силы моего голоса хватило бы, чтобы собрать на построение полк солдат. И тогда отчетливо произнес:

— Кеньон, я сожалею о том, что между нами произошло сегодня утром. Признаю, что не должен был тебя бить не предупредив. Как и обещал, я пришел, чтобы принести тебе мои извинения. Ты их принимаешь?

Кеньон стоял, разинув пасть, словно не веря своим ушам. Он не мог выдавить из себя ни слова и лишь кивнул мне в ответ.

Повернувшись, я пошел к двери. Шаги давались мне с трудом. Никогда еще я не видел столько лиц, обращенных ко мне с презрением, — оно буквально сочилось из каждой кривой ухмылки, так что его можно было собирать ведрами.

Казалось, прошла вечность, прежде чем я подошел к двери, и уже готов был спускаться по ступеням, с облегчением увидев их перед собой, как вдруг кто-то громко меня окликнул:

— Шерберн!

Я остановился в нерешительности.

— Шерберн! — позвали меня снова.

Обернувшись, я увидел, как сквозь толпу ко мне торопливо пробирается Грешам. Подойдя, он стиснул мне руку.

— Превосходно, Шерберн. Я не раз видел, как люди достойно умирали, но такого на моей памяти еще не делал никто! Поздравляю! Выпьешь со мной?

Примерно этого я и ожидал. Приняв поздравления и рукопожатие от такого человека, как Грешам, я уже мог не придавать значения презрительным гримасам окружающих людей. Однако его слова, судя по всему, заставили присутствующих увидеть случившееся в ином свете. Когда я проследовал за Грешамом к стойке бара, народ почтительно расступался; теперь все глядели на меня с оторопью, недоуменно почесывая подбородки.

Воцарилась тишина, которую нарушил опять же Питер:

— Ребята, поднимем стаканы! Хочу представить вам моего друга. Его зовут Джон Шерберн, вот он стоит. Вы слышали, как он просил прощения у Тома Кеньона за свой сегодняшний проступок. Но вы должны понять, что Кеньон не оставил ему выбора. Хочу, чтобы все знали, что днем я привел его в дом Тома Кеньона, и Шерберн предложил свои извинения там. Но Тому этого было мало. Он пожелал устроить спектакль и потребовал, чтобы Шерберн явился в салун, принес извинения при всех.

Я скажу вам, почему Шерберн на это пошел. Нет, не из страха перед Кеньоном. Шерберн — не тот человек, чтобы кого-то бояться. Если не верите, можете спросить о нем в сотне городков на Западе, и вам расскажут, кто он такой! Но здесь он хочет показать себя совсем с другой стороны.

Ребята, он будет вместе с нами охотиться на Красного Коршуна, и поэтому ему нужно, чтобы лучшие люди нашего города стали его друзьями. Он пришел к нам не для того, чтобы хвастаться своей удалью и меткостью. Ради нас Шерберн начал другую игру и, согласитесь, сегодня он зашел с козырного туза!

Не знаю, как нам отнестись к поступку Кеньона. Это уже другой вопрос, подумаете над ним после. А пока выпьем за здоровье Джона Шерберна!

Взад-вперед по стойке стали ездить стаканы; бармен едва успевал их наполнять. Воздух наполнился радостным ревом, бульканьем виски. Жидкость в стоящих рядами бутылках убывала на глазах.

Вскоре меня обступили со всех сторон; люди выкрикивали свои имена, пожимали мне руку. Вот что сделал для меня Грешам и вот что значило его слово в Эмити!

Но без ложки дегтя, естественно, не обошлось. Потому что один человек не притронулся к выпивке посреди этого шумного веселья, а вышел вон с опущенной головой. Это был Том Кеньон. И я знал — будь на месте Грешама кто-то другой, Кеньон заставил бы его поплатиться за разговоры, которые велись допоздна за столиками.

В тот вечер, кроме десятков друзей, я нажил и одного заклятого врага.

Глава 8

ПРАВИЛА БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА

Однако тогда мне не было дела до Тома Кеньона. Он мог сколько угодно ненавидеть меня или нежно любить — меня занимало лишь мое будущее положение в местном обществе, хотя после рекомендаций, данных мне Грешамом, оно не могло быть плохим. Власть Питера была безраздельна. Он правил городом, обходясь без револьвера, и любого мог поставить на место, как это только что сделал с Кеньоном.

Любопытство заставило меня обратиться с расспросами к стоявшему рядом детине свирепого вида.

— И как это Грешам, — спросил я, — может каждый день рисковать, расхаживая по улицам без оружия?

— Да какое там рисковать! — ухмыльнулся он, — Раньше, может, и было опасно. А теперь у него эта самая — ну, как ее? — репутация. Ребята его уважают. Тут за него любой в драку бросится. Я сам был в этом салуне, когда двое чужаков хотели его прикончить, чтоб потом о них все говорили. А теперь никто и не вспомнит, как их звали…

Мне стало интересно, я попросил рассказать поподробнее. Он охотно продолжил:

— Первый, значит, приезжает в город и заходит сюда средь бела дня. Народу — никого, один Грешам за столиком сидит. Этот разложил свои револьверы и давай его задирать, а тот — ни в какую. Сэм, бармен наш, тоже пушку вытащил, хотел вмешаться, но Большой приказал ему не лезть на рожон. Тогда этот гастролер прицелился в Большого, велел ему выйти из-за стола и приказал танцевать. А сам — знаешь эту старую хохму? — стал ему под ноги стрелять. Ну а Грешам возьми да и станцуй ему — настоящую ирландскую джигу сплясал, и все с улыбочкой да с выкрутасами разными, чтоб не показать, что испугался. Хотя что ему показывать, если он и так никого не боится?

Гастролер, значит, целый день ходил по городу и хвастался: вон, мол, кого я плясать заставил, а как придет ваш Грешам поквитаться, тут ему и крышка! Только Грешам все не шел и не шел — оставался в баре и вел себя так, будто ничего между ними и не было. Уже и ребята интересоваться стали, а он только смеется в ответ. Да, говорит, было дело. Пришлось танцевать, чтобы посетитель не скучал! Сколько его помню, он всегда такой — смотрит на вещи просто, не то что мы. Но мы все ждали, что чужой будет делать.