Сердце рыцаря - Брэдшоу Джиллиан - Страница 54

– Если бы человека убил прирученный им волк, мы бы об этом услышали, – уверенно возразил герцог. Он с симпатией посмотрел на волка. – Ты – отличный зверь. Тьер, по-моему, он – умнейшее существо. Если бы нам не повезло застать его врасплох этим утром и если бы у нас не было этой чудесной ищейки, он бы спокойно ушел от нас всех. Такую охоту не забудешь! И закончилась она как надо!

Мари прекрасно видела, что Хоэл очень доволен Тьером. И ей было странно, что сам Тьер этого не понимает. Она тайком улыбнулась.

Хоэл заметил ее улыбку.

– Чему это вы ухмыляетесь, госпожа Кошка?

– Я вспомнила, как герцогиня хвалила мою проницательность, – отозвалась Мари, бросая многозначительный взгляд на Тьера.

У герцога чуть изогнулись губы.

– Тебе повезло, что я люблю умных женщин. Скажи, как мне назвать моего волка?

– А как можно называть волка? – спросила Мари. – Изенгримом?

– Как в сказке? – откликнулся Тьер. – О лисе Ренаре и бароне волке Изенгриме! Он был очень дурным властителем, насколько я помню, – вроде нормандских баронов.

– Этот волк – добрый бретонец, – укоризненно заявил герцог. – Но имя... Да-а, мне оно нравится. Когда у меня был волчонок, я звал его Волк, но Изенгрим – это величественно. Ты это слышал, волк? Тебя зовут Изенгрим! Хороший парень, Изенгрим, хороший волк!

Волк плелся за ним, и вид у него стал еще более несчастным.

Они добрались до охотничьего дома уже в темноте, и ветер, весь день дувший порывами, усилился настолько, что голые ветви деревьев метались и хлестали воздух. Начался дождь – холодный, косой мартовский дождь, так что всем охотникам хотелось поскорее оказаться у огня. Вместо этого им пришлось стоять, обсуждая, что делать с Изенгримом. Главный псарь отказался пустить животное на псарню, поскольку собаки будут-де беспокоиться. Герцогиня Авуаз, вышедшая встретить мужа, была призвана на совет и решительно отказалась впустить зверя в дом, поскольку опасалась, что он все испачкает. В конце концов было решено посадить волка на цепь в сарае у кухни. Это помещение использовалось только для того, чтобы ошпаривать кабаньи туши в сезон кабаньей охоты, и сейчас пустовало. Главный псарь принес миску с хлебом и требухой, которыми кормили собак, а также миску с водой. Лесничий взял большие вилы и прижал ими голову волка к земле, чтобы с него можно было снять намордник, не подвергаясь при этом опасности. Когда это делали, Изенгрим не сопротивлялся, а потом не стал обращать внимания на пищу. Его оставили лежать на полу сарая. Последнее, что увидела Мари, – это красный отблеск факела в глазах зверя.

Она не спорила с решением герцога оставить зверя, но все равно была в ужасе. Для нее волки были неразрывно связаны с тем, что с ней произошло в лесу около Бонн-Фонтей-на. Мысль о животном, припавшем к земле в сарае и сверкавшем глазами, угнетала ее. Этой ночью она быстро уснула благодаря здоровому утомлению, вызванному охотой, но к утру уже беспокойно металась в кошмарном сне.

Она снова оказалась в лесу, и волк на нее охотился. Она бежала, и низкие ветки деревьев хлестали ее по лицу, а колючки боярышника рвали платье. Трясина торфяных болот хватала ее за ноги, ледяной дождь обжигал кожу. Наконец она споткнулась и упала. И зверь мгновенно набросился на нее с жутким рычанием и вонзил зубы ей в плечо. Она с трудом встала и попыталась сбросить его. Красные глаза зверя блеснули, и он оторвал полосу мяса у нее со спины. Она проснулась, обливаясь потом и содрогаясь.

Минуту она лежала неподвижно, с отчаянно бьющимся сердцем. Этой ночью она была одна: остальные дамы, приглашенные герцогиней Авуаз, были замужем, так что Мари досталась отдельная кровать в отгороженной комнатке. Оказалось, что она скатилась к краю кровати и ударилась плечом о столб балдахина.

Она села, прижала ладони к лицу и прочла несколько молитв, чтобы успокоиться. Ее отгороженная комнатка находилась в углу, ипотихому дыханию, доносившемуся до нее, она поняла, что остальные еще спят. Но ей не хотелось снова засыпать – на тот случай, если волк будет поджидать ее во сне.

Она сказала себе, что лекарство от страшных снов состоит в том, чтобы встретить свои страхи открыто. Во сне на нее охотился волк, но наяву это она охотилась на него. Это несчастный загнанный зверь, надежно посаженный на цепь. Увидев его, она больше не станет бояться. Она надела платье, взяла плащ, сунула босые ноги в туфли и, осторожно выбравшись за перегородку, направилась к двери дома. Из какого-то угла к ней пришла Мирри: ищейка стала любимицей герцога и ей позволялось свободно ходить по любому его дому. Мари погладила ее и взяла с собой.

Солнце еще не встало, но звезды уже меркли, и на востоке появилась розовая полоска. Слуги уже поднялись: она слышала сонные разговоры на кухне и плеск воды в ведре. Мари закуталась в плащ и медленно пошла к сараю.

Волк свернулся в центре сарая. Он выпил всю оставленную ему воду, но есть не стал. Его звериная часть была потрясена пережитым ужасом, а человеческая корчилась от стыда. Ему не следовало умолять о милосердии. Он дважды мысленно молил о нем и не получил его, так что не следовало унижаться в третий раз. Его жизнь недостойна продолжения, и он был готов храбро умереть. И только смятение заставило его на мгновение забыть о том, что он такое, и обратиться к своему господину за помощью. И вопреки всем ожиданиям ему было даровано милосердие – и из чего это милосердие состояло? Из намордников и цепей и из добродушного снисхождения или отвращения тех, кто уважал его, когда он был человеком. «Хороший волк, хороший парень!» Даже в его безгласном отупении это состояние обжигало его, так что ему хотелось умереть.

Когда Мари вошла в дверь, он поднял голову, лежавшую на хвосте, но и только. Он моментально ее узнал: она была одной из немногих придворных, которых он увидел в своем нынешнем облике. Когда-то в лесу она замахнулась на него палкой и крикнула: «Убирайся!»

Это произошло сразу после его помолвки с Элин. Он вошел в лес человеком и бродил там, не разбирая дороги, потому что его радость была настолько велика, что ему хотелось какое-то время насладиться ею в одиночестве. А посреди леса его вдруг одолело желание полностью раствориться в сладком опьянении весеннего леса Броселианд. Он порой оставлял свою человеческую часть не у часовни Святого Майлона: теперь он понимал, что это была небрежность, почти преступная небрежность. Он оставил ее тогда и увидел эту девушку, когда был в своем волчьем обличье и почуял близость разбойников. И с неохотой признался себе, что обязан вмешаться. Человеческое воспоминание о том, как он нашел ее, наложилось на волчье воспоминание об их первой встрече: один из разбойников согнулся у ее ног, а двое других сдирали с нее одежду. Он спас ее и привел в убежище, а она восхищалась им и была ему благодарна.

И что теперь стало с этим восхищением и благодарностью? Он стал зверем, к которому эта женщина питала отвращение. Он почуял ее страх накануне вечером и сейчас снова его чуял.

А с ней была собака – сука, домашнее животное, к шерсти которого липли запахи людей и дыма. Она стояла рядом с женщиной, опустив голову и щетиня загривок, и из ее горла вырывался странный монотонный звук – наполовину рычание, наполовину скулеж. Он не зарычал в ответ, только бесстрастно посмотрел на обеих.

Собака перестала рычать, встряхнулась и гавкнула – отрывисто и недоуменно. Она сделала один шаг к нему, раздувая ноздри. Он чуял ее смятение и недоумение – и они начали его удивлять. Все другие собаки его ненавидели. Они ненавидели бы любого волка, но его ненавидели сугубо, потому что ощущали в нем нечто неестественное. Эта собака была иной. Именно она залаяла на него накануне – залаяла скорее приветственно, чем злобно. Это была... он выудил нужное слово – «ищейка». Когда-то у него была ищейка, которой он особенно дорожил. «Мирри, – подумал он, – это Мирри». И с этой мыслью пришло понимание того, что она ого узнала, что каким-то образом под всеми другими запахами она уловила запах его сущности и была озадачена тем, где его чует. Он поднялся, пронизанный радостью. Кто-то пусть всего лишь собака – его узнал!