Сердце рыцаря - Брэдшоу Джиллиан - Страница 40

С того момента когда Тиарнан осиротел, Жюдикель считал его своим приемным сыном – ребенком, которого ему не суждено иметь от своей плоти. Он всегда думал, что вид любимого человека, превратившегося в животное, заставит его ужаснуться. Но сейчас, глядя на испуганного зверя, он чувствовал только бесконечную жалость. Гордый, сдержанный Тиарнан доведен до такого!

Он погладил волчью шерсть, мягко приговаривая, и волк заскулил от горя, которое животному испытывать не положено. Спустя недолгое время волк потянул его за рукав, повел вверх по холму и показал камень с выемкой позади часовни. И тогда Жюдикель понял, что на самом деле сделал Ален де Фужер, и был настолько потрясен, что даже страх его прошел.

Вечером двадцатого октября в дверь поместного дома в Таленсаке постучали. Открыв ее, Кенмаркок увидел стоящего в сумерках Жюдикеля. Секунду управляющий изумленно взирал на него. Отшельникам не положено было покидать место своего уединения. Некоторые настолько удалялись от мира, что замуровывали себя в кельях, прочитав заупокойную службу. Жюдикель так далеко не заходил – но в то же время он не покидал часовни Святого Майлона с тех пор, как одиннадцать лет назад туда удалился.

– Да смилуются над нами Христос и все святые! – воскликнул Кенмаркок, перекрестившись. – Святой отец Жюдикель! Молю Бога, чтобы вас привели сюда не дурные вести о маштьерне!

Слово «маштьерн» ударило в Жюдикеля, наполнив его мучительной гордостью. Вот как жители Таленсака смотрели на парнишку, которого он помог вырастить! Он был для них не «господином», не «владетелем», а хранителем закона. Он неопределенно покачал головой.

– Я видел Тиарнана четыре дня назад. Он попросил, чтобы я поговорил от его имени с его женой. Он сказал, что она в Иффендике, и я отправился туда этим утром, но оказалось, что она вернулась домой.

Это объяснение звучало достаточно убедительно: отшельник мог оставить свое убежище ради святой обязанности примирить особо дорогого ученика с его супругой. Но даже полностью объясненное появление Жюдикеля поразило Кенмаркока. Присутствие столь достойной восхищения особы у его порога смутило его сильнее, чем если бы перед ним стоял сам герцог. Он промямлил подтверждение: да, Элин вернулась в Таленсак накануне днем, – а потом, вспомнив о приличиях, пригласил Жюдикеля войти и крикнул жене, чтобы та принесла еды и питья.

– Вы разделите с нами трапезу, святой отец, и проведете ночь под нашей крышей? – обеспокоенно спросил он.

Тем временем толпа детей и слуг собралась, чтобы поглазеть на святого человека.

– Это зависит от хозяйки поместья, не так ли? – отозвался Жюдикель.

Однако он вошел и сел за стол у огня. Дорога от часовни Святого Майлона до Таленсака – с заходом в Иффендик – составила больше пятнадцати миль, и у него все тело ныло от усталости. Он оставил волка в лесу около хижины. Зверь проводил его взглядом, полным человеческой надежды, но Жюдикель понимал, что у него не останется надежды, если его поход окажется безрезультатным.

– Я уверен, что госпожа будет рада оказать вам гостеприимство, – сказал Кенмаркок, пока его жена Лантильдис подносила гостю кувшин вина и кружку. – Если Тиарнан попросил вас поговорить с ней, значит, он должен был рассказать вам, что они поссорились. Глупая женщина обиделась из-за его уходов на охоту. Не знаю, почему она решила, что муж будет оставаться при ней постоянно, восхищаясь ею, но когда оказалось, что это не так, она разобиделась и отправилась к сестре под предлогом, будто хочет поучиться вести хозяйство. Это ей действительно было нужно, но, судя по тому, что я слышал, ей было бы лучше учиться у моей Лантильдис, чем у кого-то из Иффендика. Моя дочь Дрикен ездила с ней как служанка – бедняжка! Она говорит, что это просто стыд, как госпожа обходилась с маштьерном, когда он ее навещал. Вела себя так, словно он не заслуживает, чтобы сказать ему и трех слов, и заставляла спать на полу. Я бы ее поколотил и приволок домой за волосы, но он был спокоен и терпелив – и, похоже, это помогло. По крайней мере она дома и говорит, что намерена хорошо встретить его, когда он вернется. Сейчас она в сыроварне. Мне передать ей, что вы пришли, святой отец?

– Дай мне отдышаться, – ответил Жюдикель.

Он отказался от вина, принесенного Лантильдис, но теперь женщина вернулась с водой, и он позволил наполнить ему кружку. В толпе слуг шептали, что сердце госпожи смягчилось благодаря молитвам Жюдикеля. Господь дол жен был откликнуться на молитву человека такой святости. Жюдикель медленно пил воду. Шумное восхищение, окружавшее его, вызывало у него смущение, и ему хотелось оказаться снова в лесу, где птички щебечут, не обращая внимания на духовность человека.

Дверь снова открылась, и вошла Элин – бледная в неясном свете, с окруженными тенью глазами. Она недоуменно приостановилась, а потом узнала Жюдикеля, которого один раз видела, посещая часовню Святого Майлона с отцом. Недоумение моментально сменилось возмущением и враждебностью.

Жюдикель тяжело поднялся.

– Да хранит вас Бог, леди, – сказал он. – Ваш муж попросил меня поговорить с вами от его имени. Нам можно поговорить без свидетелей?

Элин замялась. У нее не было желания разговаривать с чересчур терпимым исповедником Тиарнана, и ей очень хотелось прямо об этом сказать, но это шокировало бы его почитателей, которых собрался полный зал. Ей приходилось притворяться, будто она простила Тиарнана и ожидает его возвращения, чтобы помириться с ним, – так они договорились с Аленом. Она заставила себя улыбнуться.

– Конечно, святой отец, – ответила она, – для меня честь, что вы согласились проделать столь долгий путь. Я могу предложить вам подкрепить силы?

– Давайте сначала поговорим, – предложил Жюдикель. – Наилучшим местом стала бы часовня.

Домовая часовня поместья была небольшой деревянной постройкой, ненамного лучше сарая. Он был пристроен к залу со стороны, противоположной кухне. Жюдикель и сам иногда проводил там службы в бытность свою священником Таленсака. Когда его рука инстинктивно потянулась за свечами к бронзовому ящичку у двери (их держали там, чтобы уберечь от мышей) и действительно обнаружила их на месте, ему показалось, будто он протянул руку в прошлое. Он вспомнил, как читал молитвы перед этим алтарем, а Тиарнан – маленький, худой, большеглазый мальчик – серьезно наблюдал за ним. Это воспоминание было особенно болезненным, так что ему пришлось на мгновение неподвижно замереть. Кенмаркок пришел следом за Элин и отшельником, принеся фонарь из зала. Он зажег две свечи, установил их на подсвечнике у алтаря и оставил их вдвоем для разговора.

Жюдикель перекрестился и преклонил колена перед алтарем, низко склонив голову. Улыбчивый, лживый ответ Элин вызвал в его душе волну гнева, который граничил с ненавистью, и ему пришлось бороться с собой, чтобы не поддаться этим чувствам. Он сказал себе, что перед ним молодая и неопытная женщина. Ее обманули в браке – и ей было очень страшно. Ее сотворил Господь, и ее любил Тиарнан – по этим двум причинам Жюдикелю следует относиться к ней с симпатией. Он пришел не осуждать ее, а помочь ей. Он был уверен в том, что совершенное ею дело погубит и ее жизнь, и ее бессмертную душу, если она немедленно не исправит содеянное. «О Боже, о мой дражайший Господь Иисус Христос! – взмолился Жюдикель со внезапной вспышкой страсти. – Смягчи ее сердце и сделай так, чтобы она прислушалась ко мне!»

Элин также опустилась на колени перед алтарем, но в стороне. Она нетерпеливо наблюдала за отшельником из-под опущенных ресниц. Ален рассказал ей о своей встрече с Жю-дикелем на обратном пути от часовни. Она раздраженно думала, что это – лицемерие. Он притворяется, будто молится, хотя на самом деле они оба знают: он пришел просить, чтобы она терпела омерзительные дела Тиарнана.

Элин показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Жюдикель снова перекрестился и повернулся к ней.

– Мне можно говорить откровенно, госпожа? – спросил он.