Молоты Ульрика - Винсент Ник - Страница 76

С тех пор как он посещал комнатушку Дохляка, прошел не один месяц. На самом-то деле, он не был там с тех пор, как в последний раз чувствовал этот запах.

Он пробрался по темным лестницам полуразрушенного дома, зажег свечу — как для того, чтобы осветить дорогу, так и для того, чтобы слегка отогреть пальцы. Сквозь пустые оконные рамы в дом намело снега, и теперь на лестнице лежали почти такие же сугробы, как и на улице. Лед застыл на стенах перламутровой коркой.

Он отворил дверь. Ему понадобилось хорошенько двинуть по ней ногой, чтобы разбить наледь, приковавшую дверь к косяку. В комнате ничего не изменилось с того дня, когда Круца ушел отсюда, восстановив силы после ранения. От вида этой знакомой, но пустой комнаты у Круцы защемило сердце. Без Дохляка он чувствовал себя здесь чужим, незваным гостем. Никто сюда не приходил. Даже ветер не воспользовался возможностью безнаказанно разбить хоть одно стеклышко в старой раме. Мороз покрыл все вокруг своими узорами, забелив зеркала и превратив занавески и ковры в негнущиеся твердые покровы. Комната была столь же холодна, как и в его последний день здесь.

Круца медленно прошел по ковру через комнату, озираясь вокруг. Он поставил свечу на низкий столик, и пламя начало превращать морозные узоры в ряды крупных, сияющих и дрожащих бусин. Круца обратил внимание на то, что неосознанно вытащил меч. Как и тогда. В первый раз. В самый первый его приход к Дохляку. С мечом наголо. «Когда он его вытащил? Что за предчувствие заставило его обнажить оружие?»

Он осмотрелся вокруг. Где эта штука может быть? Он закрыл глаза и постарался припомнить. Дохляк вновь завладел его мыслями. Вот Дохляк смеется какой-то шутке. Вот Дохляк лезет за окно в подвешенный к карнизу мешок за хлебом и сыром. Дохляк сидит у огня и рассказывает сказочную повесть своей жизни…

Круца открыл глаза. Он вспомнил, как взял у Дохляка маленькое золоченое зеркальце, выходя за дверь после их первой встречи. Чтобы выполнить норму. Чтобы угодить Блейдену. На том месте стояла и тогда, и сейчас деревянная коробка, разделенная на несколько ячеек, в которых Дохляк хранил свои травы. Круца подошел к ней. Он протянул руку, чтобы открыть коробку — и замер.

«Здесь?»

Сзади раздался шум. Круца развернулся на месте, как загнанная в угол лиса, выставив клинок. Там стоял Дохляк, кивая и улыбаясь. «Здесь, Круца, здесь».

Нет, это был не Дохляк. И не кто-либо еще. Просто свечной огарок соскользнул на пол со стола, не удержавшись на влажной гладкой поверхности.

Круца наступил на ничтожное пламя, пытавшееся заставить загореться замерзший ковер.

— Не шали, Дох… — начал он говорить пустой комнате и остановился, не понимая, что с ним творится. Словно он верил, что Дохляк до сих пор с ним.

Круца снова подошел к деревянной коробке и открыл крышку. Тонкий, острый запах ударил ему в нос. Он влез в коробку своими онемевшими пальцами и принялся обшаривать каждый ее закоулок. Наконец, он зацепил то, что искал, и вытянул это на свет.

Металлическая цепь из многих квадратных пластин, узор в виде пожирателя мира с его бельмами из слоновой кости. И проклятая цепь была теплой.

Круца сунул цепь в карман куртки и направился к двери. Лед хрустел под его башмаками. Он окинул заиндевелую комнату прощальным взглядом. Он был совершенно уверен, — так, как был уверен в том, что Дохляк был самородком, как позже был уверен в смерти Дохляка, как был уверен в собственном имени — он был уверен, что не вернется сюда. Никогда.

Он выбрался на улицу и пошел вверх по очередному подъему, взбивая ногами снег, время от времени скользя по льду, скрытому под белым покрывалом. Вокруг никого не было, но Круца ощущал самое большое чувство вины за всю свою сознательную жизнь. Он, совершивший десять тысяч краж без малейшего зазрения совести, теперь терзался уколами стыда из-за золотой безделушки, взятой из заброшенного дома мертвого парня «Воруешь у мертвых, Круца?»

Хуже всего было то, что он ясно осознавал: Дохляк наверняка бы хотел, чтобы эта вещь оказалась у Круцы. Или его воображаемая вина была вызвана тем, что он был уверен Дохляк также надеялся, что его другу никогда больше не придется прикасаться к этому проклятому талисману?

Прежде, чем Круца успел привести в порядок свои мысли, он услышал плач Он доносился из проулка слева от него. Женщина надрывно кричала и рыдала. Ноги сами понесли его туда, в мешанину обломков и обуглившихся останков сгоревшего кабака. Снег улегся на почерневшие балки, сосульки нависали над Круцей как некая адская защита этого места от непрошеных гостей.

На покрытой сажей каменной стене близстоящего дома было что-то написано. Слова, которые Круца не мог прочесть. Они были свежими, намалеваны какой-то темной жидкостью. «Смолой? Или еще чем-то? Что я здесь делаю?»

Он увидел женщину, трущобную мать, которая сжалась за почерневшим бревном и рыдала. Она была залита кровью. Круца резко остановился. Он увидел ноги. Мужские ноги торчали из сугроба. Всего человека Круца не видел, но снег… Снег вокруг этих ног был темно-красным.

«Хватит. Не твое это дело. Пора уходить», — подумал он. Именно в этот момент из-за развалин появился человек с мечом. С его покрытых пеной губ слетел пронзительный вопль, а в кошмарных, лихорадочно блестящих глазах читалось одно: смерть.

Полуденный пир был в самом разгаре. Слегка передохнув с дороги ранним утром и выкупавшись в большем количестве горячей воды, чем то, которое обычно дворец потреблял за неделю, иностранные послы наслаждались обществом Графа в главном зале Воздух был пропитан аппетитными ароматами с кухни и от огромных блюд, которые мальчишки-пажи десятками вносили в зал под пристальным наблюдением Брейгаля. Музыка сопровождала пиршество: графские музыканты извлекали чудесные звуки из скрипки, волынки, рожка, барабанов и цитры.

В боковом проходе стоял Брейгаль и шипел на пажей, чтобы те поторапливались. Он отмерял время, отбивая такт тростью, и его глаза были светлы, как лед. Он надел свой лучший парик, расшитый дублет красовался под накидкой дворецкого, а на лицо он наложил такой слой пудры, что в снегу оно могло бы затеряться. А вообще-то Лении его напудренная физиономия напоминала лицо мертвеца.

Брейгаль отвесил подзатыльник пажу, который показался ему неповоротливым, и снова хлопнул в ладони. Он слышал многое о роскоши, принятой при бретонском дворе, и не мог допустить даже мысли, что дворец, находящийся в его ведении, покажется этим гостям хоть чуточку уступающим их стандартам.

Остановив очередного пажа, Брейгаль попробовал гусиный паштет, которым повар нафаршировал свиные ножки. Превосходно. Немного пересолил, но все равно превосходно. «Пусть надменные бретонцы попробуют устроить такой же славный пир, как этот!»

Ления работала на кухне, помогая поварятам разливать меды и вина по столовым кувшинам. Огромная кухня с низким потолком, кипящими котлами и брызжущими жиром сковородами, ревущими огнями плит и орущими поварами производила на девушку угнетающее впечатление Она-то радовалась, что на кухне будет здорово, тепло, уютно, особенно после убийственного холода улицы, но сейчас она чувствовала себя как в аду. Здесь было слишком жарко, да и работа оказалась не из легких. Пот лил с нее в три ручья, лицо раскраснелось, ее трясло от напряжения, а в горле давно все выгорело. Вытирая руки о передник, она услышала, как кто-то позвал ее по имени. Ления обернулась и увидела Франкла.

Он стоял в тени черного хода на кухню и манил ее рукой. Франкл был бледен, он вспотел, его дублет был распахнут, выставляя на всеобщее обозрение восковую, влажную грудь, а розовую ливрею украшали темные пятна пота.

Оглянувшись и поняв, что никто не смотрит за ней, Ления подошла к нему.

— Франкл? — Иерархия Графского дворца давно уничтожила все различия между их прежними статусами.

Старый дворецкий маркграфа отер пот со лба Он выглядел так, словно еще минута — и его сердце разорвется на части.

— Чертов Брейгаль заставил меня скрести снег с самой полуночи. — Франкл говорил с заметной одышкой.