Верховная королева - Брэдли Мэрион Зиммер - Страница 22

– Помню я, – промолвила Моргейна, – как некогда, год назад, на Авалоне, ты говорил о коннице как о залоге победы над саксами, – и еще о дисциплинированной армии, под стать римским легионам. Полагаю, именно к этому ты и предназначаешь своих всадников?

– Я тренирую их – это так. Вот уж не подумал бы, кузина, что женщина способна запомнить подробности военной стратегии.

Моргейна рассмеялась:

– Я живу в страхе перед саксами, как любая другая женщина здешних островов. Мне случилось однажды проезжать через деревню, в которой похозяйничали саксонские мародеры: и никто из тамошних жительниц, начиная от пятилетней девочки и кончая девяностолетней старухой, у которой не осталось ни зубов, ни волос, не избежал насилия. Все, что сулит надежду избавиться от недругов раз и навсегда, для меня бесконечно много значит: пожалуй, больше даже, чем для мужчин и солдат, которым страшиться надо разве что за собственную жизнь.

– Об этом я как-то не задумывался, – серьезно отозвался Ланселет. – Воины Утера Пендрагона поселянками тоже не брезговали – равно как и Артуровы, – да только дело обычно происходит по обоюдному согласию; насилия, как правило, избегают. Впрочем, я и позабыл: ты, Моргейна, воспитывалась на Авалоне и часто размышляешь о том, до чего прочим женщинам дела нет. – Ланселет поднял глаза и стиснул ее руку в своей. – И арфы Авалона я тоже позабыл. Я-то думал, что всей душой ненавижу Остров и вовеки не захочу туда вернуться. И все же… порою… сущие мелочи возвращают меня туда. Перезвон арфы. Солнечный блик на стоячих камнях. Аромат яблок, гудение пчел в знойный полдень. Рыба, что плещется в озере, и крики водяных птиц на закате…

– Помнишь тот день, когда мы вскарабкались на Холм? – тихо спросила Моргейна.

– Помню, – отозвался он и с внезапной горечью выкрикнул:

– Господи, чего бы я только не отдал, чтобы ты в ту пору не была обещана Богине!

– Я жалею об этом, сколько себя помню, – еле слышно призналась молодая женщина. Голос ее вдруг прервался, и Ланселет встревоженно заглянул ей в глаза.

– Моргейна, Моргейна… я в жизни не видел тебя плачущей.

– А ты, как большинство мужчин, боишься женских слез?

Ланселет покачал головой, обнял ее за плечи.

– Нет, – тихо признался он, – женщина в слезах кажется куда более настоящей, куда более уязвимой… женщины, которые никогда не плачут, внушают мне страх, потому что я знаю: они сильнее меня, и я всегда жду от них какого-нибудь подвоха. Я всегда боялся… Вивианы. – Моргейна почувствовала, что он собирался сказать» моей матери «, но так и не смог произнести этих слов.

Пройдя под низкой притолокой, они оказались в конюшне. Здесь, заслоняя свет дня, бесконечной чередой выстроились привязанные лошади. Приятно пахло соломой и сеном. Снаружи суетились люди: сооружали стога сена, устанавливали чучела из набитой чем-то кожи; входили и выходили, седлали лошадей.

Едва завидев Ланселета, один из воинов громко окликнул его:

– Скоро ли Верховный король и знатные гости будут готовы на нас полюбоваться, сэр? Не хочется выводить коней раньше времени, а то еще разнервничаются…

– Да скоро, скоро, – отозвался Ланселет. Рыцарь, стоявший позади одного из коней, при ближайшем рассмотрении оказался Гавейном.

– А, кузина, – приветствовал он Моргейну. – Ланс, не води ее сюда; здесь даме не место, многие из этих треклятых зверюг еще не объезжены. А ты по-прежнему собираешься выехать на том белом жеребце?

– Я не я буду, если не обуздаю негодника: Артур поскачет на нем в следующую же битву, даже если для этого я шею себе сверну!

– Не шутил бы ты так, – поморщился Гавейн.

– А кто сказал, что я шучу? Если Артур с ним не справится, так значит, в битву на нем поскачу я, а нынче вечером я покажу его всем собравшимся во славу королевы!

– Ланселет, – встревожилась Моргейна, – незачем тебе рисковать своей шеей. Гвенвифар все равно не способна отличить одну лошадь от другой; проскачи ты на палочке через весь двор, ты произведешь на нее впечатление ничуть не меньшее, нежели подвигами, достойными кентавра!

Ланселет смерил ее взглядом едва ли не презрительным; Моргейна с легкостью читала мысли юноши:

Откуда ей знать, как важно для него показать всему миру, что этот день нимало его не затронул?»

– Ступай седлай коня, Гавейн, и дай знать на ристалище, что через полчаса начинаем, – объявил Ланселет, – да спроси Кэя, не хочет ли он быть первым.

– Вот только не говори, что Кэй тоже поскачет, с его-то изувеченной ногой, – промолвил один из воинов, чужестранец, судя по выговору.

– А ты лишил бы Кэя возможности показать себя в том единственном боевом искусстве, где хромота его не имеет значения? Он и так вечно привязан к кухням и дамским покоям, – свирепо накинулся на него Гавейн.

– Да нет, нет, я уж понял, куда ты клонишь, – отозвался чужестранец и принялся седлать своего собственного коня. Моргейна коснулась руки Ланселета; тот глянул на свою спутницу сверху вниз, в глазах его вновь заплясали озорные искорки. «Вот сейчас, занимаясь подготовкой к скачкам, рискуя жизнью, совершая подвиги ради Артура, он позабыл про любовь и снова счастлив, – подумала про себя молодая женщина. – Удержать бы его здесь за этим делом подольше; не пришлось бы ему страдать ни по Гвенвифар, ни по иной другой женщине».

– Так покажи мне этого наводящего страх жеребца, на котором ты поскачешь, – попросила Моргейна.

Ланселет провел свою спутницу между рядами привязанных скакунов. Вот и он: серебристо-серый нос, длинная грива, точно шелковая пряжа, – крупный конь, и высокий – в холке не уступит ростом самому Ланселету. Жеребец запрокинул голову, фыркнул – ни дать ни взять огнедышащий дракон!

– Ах ты, красавец, – промолвил Ланселет, поглаживая коня по носу. Тот нервно прянул вбок и назад.

– Этого я выездил сам и сам приучил его к удилам и стременам, – объяснил юноша Моргейне. – Это мой свадебный подарок Артуру: самому-то ему недосуг объезжать для себя скакуна. Я поклялся, что ко дню свадьбы он будет послушен и кроток, точно комнатная собачка.

– Заботливо подобранный подарок, – похвалила Моргейна.

– Да нет, просто другого у меня не нашлось, – отозвался Ланселет. – Я ведь небогат. Впрочем, в золоте и драгоценностях Артур все равно не нуждается; у него такого добра пруд пруди. А такой подарок могу подарить только я.

– Этот дар – часть тебя самого, – промолвила молодая женщина, думая про себя: «Как он любит Артура; вот поэтому так и мучается. Ведь терзается он не только потому, что его влечет к Гвенвифар; дело в том, что Артура он любит не меньше. Будь он просто-напросто бабником вроде Гавейна, я бы и жалеть его не стала; Гвенвифар – воплощенное целомудрие; то-то порадовалась бы я, глядя, как она даст ему от ворот поворот!»

– Хотелось бы мне на нем прокатиться, – проговорила она. – Лошадей я не боюсь.

– Да ты, Моргейна, похоже, ничего на свете не боишься, верно? – рассмеялся Ланселет.

– О нет, кузен мой, – возразила она, разом посерьезнев. – Я боюсь очень многого.

– Ну, а я вот еще менее храбр, чем ты, – отозвался Ланселет. – Я боюсь сражений, и саксов, и боюсь погибнуть, не успев вкусить всего того, что может предложить жизнь. Так что я принимаю любой вызов… просто не смею отказаться. А еще я боюсь, что и Авалон, и христиане заблуждаются, и нет на свете никаких богов, и никаких Небес, и никакой загробной жизни, так что, когда я умру, я сгину навеки. Вот я и боюсь умереть раньше, чем изопью чашу жизни до дна.

– Сдается мне, ты уже почти всего отведал, – предположила Моргейна.

– О, что ты, Моргейна, нет, конечно; на свете еще столько всего, к чему я страстно стремлюсь; и всякий раз, когда я упускаю из рук желаемое, я горько сожалею и гадаю, что за слабость или неразумие удержали меня от того, чтобы поступить так, как хочу… – И с этими словами Ланселет резко развернулся, жадно обнял ее и притянул к себе.

«Им движет отчаяние, – с горечью думала Моргейна, – это не я ему нужна; он пытается забыть о том, что сегодня ночью Гвенвифар и Артур уснут в объятиях друг друга». Руки его, такие умелые и ловкие, со знанием дела ласкали ей грудь; он припал к ее губам, прильнул к ней всем своим мускулистым, крепким телом. Молодая женщина застыла в его объятиях, не шевелясь, упиваясь истомой и нарастающей жаждой, что сводила с ума, точно боль; сама того не сознавая, она теснее прижалась к нему, подстраиваясь к его движениям. Но едва он попытался увлечь ее к ближайшему стогу сена, она слабо запротестовала: