Пока мы лиц не обрели - Льюис Клайв Стейплз - Страница 35

Это все власть, подумала я, - необходимость все время принимать решения, не успевая перевести дух, при этом легко, словно играючи, однако прилагая весь свой ум и силу воли. Я решила, что оставшиеся мне два дня я постараюсь процарствовать как можно лучше; тогда, если боги позволят и я не погибну в схватке, я сумею царствовать и дальше. Не гордость, не блеск венца двигали мной - или не только они. Царское звание было для меня как глоток вина для приговоренного к казни, как свидание с любовником для женщины, заточенной в темницу: царствовать и думать о смерти одновременно невозможно. Если Оруаль сумеет без остатка превратиться в Царицу, боги останутся с носом.

Но разве Арном сказал, что мой отец умирает? Нет, он сказал не совсем так.

Я встала и направилась в царскую опочивальню. В проходах было темно, а светильника я не взяла, потому что не хотела быть никем увиденной. В опочивальне горел свет; у постели больного сидела Батта. Она устроилась в своем любимом кресле у очага и шумно спала, как спят все пьяные старухи. Я подошла к кровати, и мне показалось, что отец не спит. Я не смогла понять, что он хотел мне сказать несколькими неразборчивыми звуками, но в выражении его глаз я не могла ошибиться - в них был написан ужас. Может быть, он узнал меня и решил, что я пришла убить его? А может, он принял меня за Психею, вернувшуюся из страны мертвых, чтобы забрать его с собой? Кто-то скажет (боги, например), что, если бы я убила его, это ничего бы не добавило к моей вине, поскольку я смотрела на него с не меньшим страхом - я боялась, что он выживет.

Не слишком ли многого ждут от нас боги? Час моего освобождения был слишком близок. Узник терпит свое заточение, пока нет надежды на побег. Стоит только ей появиться, стоит ему глотнуть воздуха свободы, как он в ужасе взирает на свое соломенное ложе и вздрагивает при звуке кандалов.

Я посмотрела на отца. Перекошенное, бессмысленное лицо его выражало меньше, чем морда животного. С облегчением я подумала: "Даже если он выживет, он будет идиотом".

Я вернулась к себе и заснула крепким сном.

Глава восемнадцатая

Наутро я вскочила с постели и устремилась назад в царскую опочивальню; никогда ни один врач, ни один влюбленный не следил с таким волнением за переменами в пульсе и дыхании больного. Я была еще у изголовья (я нашла отца таким же. как вчера), когда в комнату вихрем ворвалась растрепанная Редиваль.

- Ах, Оруаль! - запричитала она. - Правда, что Царь умирает? А что случилось во дворце ночью? А кто этот молодой человек? Говорят, он красавчик, силач иотчаянный храбрец. Он часом не царевич? Ах, сестра, что же мы будем делать, еслиЦарь умрет?

- Я стану Царицей, Редиваль. А что станется с тобой, зависит от твоегоповедения.

Я еще не закончила фразу, как она уже ластилась ко мне, целовала мне руки, желала мне счастья и твердила, что любит меня больше всех на свете. Меня чуть не стошнило. Даже последний раб не унижался при мне подобным образом. Когда я сердилась, никто из челяди не заискивал передо мной; они слишком хорошо знали, что это на меня не действует.

- Не будь дурой, Редиваль, - сказала я, отстранив ее рукой. - Я не собираюсьубивать тебя. Но если ты высунешь нос из дому без спроса, я повелю тебя высечь. Атеперь - прочь!

У двери она обернулась и бросила: - Тогда найди мне мужа, Царица!

- Целых двух, - отрезала я. - У меня кладовая ломится от царских сыновей.Убирайся!

Пришел Лис, бросил взгляд на Царя и пробормотал:

- Да он еще не один день протянет! - а затем сказал мне: - Доченька, я дурновел себя вчера. Я считаю, что твой вызов Эргану глуп и - хуже того - неуместен.Но я не имел права принуждать тебя любовью, слезами и мольбами… Так пользоваться любовью нельзя…

Он не договорил, потому что в этот миг явился Бардия.

- Гонец с ответом от Эргана уже прибыл, - сказал он. - Царевич куда ближе,чем мы ожидали, да покарают его боги за торопливость.

Мы перешли в Столбовую залу (взгляд отца по-прежнему не давал мне покоя) и пригласили гонца. Это был высокий красавец, разодетый как павлин. В выспренних выражениях он объявил, что его повелитель принял вызов, но, поскольку не должно обагрять меч воина женской кровью, он возьмет с собой веревку, чтобы повесить меня, после того как выбьет оружие из моих рук.

- Я не владею тем оружием, о котором ты говоришь, - сказала я. - И еслитвой хозяин придет с ним, он поступит несправедливо. Однако он старше меня (егопервая битва была так давно, что трудно и вспомнить), поэтому я соглашусь на предложение из уважения к его годам.

- Я не могу передать этого царевичу, госпожа, - сказал гонец.

Я не стала настаивать, потому что знала: даже если гонец не передаст моих слов Эргану, постараются другие. Затем мы стали обсуждать все мелочи, имевшие отношение к поединку, а таких было немало. На это мы потратили не меньше часа, потом гонец удалился. Лис, как легко было заметить, волновался все больше и больше, по мере того как поединок становился неотвратимым. Я старалась быть Царицей, и только Царицей, но Оруаль все же умудрялась порой шепотом осаживать меня.

Затем пришел Арном. Он не успел и слова молвить, как стало ясно, что старый Жрец умер и Арном занял его место. Он был облачен в шкуры и рыбьи пузыри, а на груди у него висела клювастая птичья маска. На меня внезапно нахлынули старые страхи: так ночной кошмар, забытый поутру, заставляет порой содрогнуться в полдень. Но со второго взгляда я успокоилась: это был уже не старый Жрец, а всего лишь Арном - тот самый Арном, с которым я заключила вчера тайную и выгодную сделку. Я поняла, что Арном никогда не будет внушать мне того страха, потому что вместе с ним в комнату не входит сама Унгит. Когда я поняла это, странные мысли заклубились у меня в голове.

Арном и Лис отправились в опочивальню и завели там беседу о состоянии Царя (грек и жрец понимали друг друга с полуслова), а мы с Бардией вышли из комнаты и отправились к маленькой дверце, через которую я и Лис вышли в утро, когда родилась Психея.

- Итак, Царица, - сказал после некоторого молчания Бардия, - это твой первый бой.

- Ты сомневаешься в моей храбрости?

- Тебе хватит храбрости умереть. Но хватит ли тебе храбрости убить? А убитьпридется.

- Ну и что?

- А то. Женщины и мальчишки говорят об убийстве с легкостью, но - уж поверь мне - одно дело сказать, другое - сделать. Убить человека нелегко - по крайней мере в первый раз. Что-то в нашей природе противится этому.

- Ты думаешь, мне станет его жалко?

- Я не назвал бы это жалостью. Но когда мне пришлось убить в первый раз,оказалось, что нет труднее дела на свете, чем вонзить сталь в живую плоть.

- Но ты вонзил.

- Да, потому что мой противник оказался увальнем, но если бы он был попроворнее - кто знает? Бывает так, что ничтожное промедление - и глазом моргнутьне успеешь - решает все. Одно мгновение - и бой проигран.

- Не думаю, Бардия, что у меня дрогнет рука, - сказала я, но сама попробовала представить себе, как это будет. Я представила, что мой отец набросился на меняв приступе бешенства, и задумалась, дрогнула ли бы тогда моя рука, чтобы поразитьего. По крайней мере, она не дрогнула, когда я нанесла рану себе.

- Будем надеяться, - сказал Бардия. - Но я заставлю тебя пройти испытание,которое проходят все новобранцы.

- Испытание?

- Да. Тебе известно, что сегодня должны зарезать свинью. Резать будешь ты,Царица.

Я поняла, что стоит мне отступиться, и Оруаль сразу же возьмет верх над Царицей.

- Я готова, - просто сказала я. Как забивать скот, мы знали: это зрелище сдетства было для нас привычным. Редиваль всегда ходила смотреть и визжала, я старалась не смотреть, но когда смотрела, молчала. Я пошла и зарезала свинью (от этихтварей у нас не принято отрезать часть в жертву Унгит, потому что они ненавистныбогине; есть предание о том, почему это так). Затем я поклялась съесть на пиру, есливыйду живой из поединка, лучшую часть туши с Бардией, Лисом и Трунией. Снявфартук и смыв кровь, я вернулась в Столбовую залу и сделала то, что стало бы в случае моей гибели невозможным. При Арноме и Бардии как свидетелях я дала Лисувольную.